2. Главные моменты политической борьбы в эпоху республики
2. Главные моменты политической борьбы в эпоху республики
Эта конституция и оказалась (в полном логическом соответствии с только что указанными характерными чертами данного исторического периода) самой устойчивой из всех конституций, когда-либо во Франции существовавших от самого начала Великой революции 1789 г. Собственно, защитникам этой конституции пришлось четыре раза — при маршале Мак-Магоне, в эпоху упомянутого выше так называемого «переворота» 16 мая 1877 г., в 1887 г. — в эпоху генерала Буланже, в 1891–1892 гг. — во времена так называемого «панамского дела», и в 1898–1900 гг., в годы дрейфусовского процесса, — оборонять республику от очень резких и страстных нападок справа, со стороны монархических партий, а также крайних националистов; но все эти нападения ограничивались борьбой в печати, в парламенте, на публичных митингах; иногда дело доходило до уличных демонстраций, но если исключить не имевшее даже и тени успеха выступление Деруледа на похоронах Феликса Фора, то ни разу ярые враги республики не находили возможным учинить открытое вооруженное на нее нападение. Ни за монархистами, ни за крайними националистами не стояло сколько-нибудь серьезной силы. Остатки дворянства, крайне незначительная часть крупной буржуазии, часть католического духовенства, часть генералитета и офицерства — вот слои, на которые опирались «противники справа», желавшие уничтожения парламентарной республики. Всего этого было мало. Когда они объединились в 1887 г. вокруг генерала Буланже, сделавшегося как бы олицетворением идеи «реванша», т. е. будущей войны против Германии, то даже среди его сторонников не было точно выяснено, во имя чего следует низвергнуть республику? Во имя нового цезаря, т. е. самого генерала Буланже, или во имя возвращения на престол династии (Орлеанской, так как Бурбонов уже на свете не было)? Точно так же, когда по делу о крахе Панамской компании среди всей буржуазии и среди более зажиточных слоев крестьянства началось страшное волнение, так как оказались причастными к самым неблаговидным проделкам не только члены парламента, но и некоторые министры, то монархистам все же не удалось своей агитацией внедрить мысль о необходимости заменить «сгнивший» республиканский строй каким-либо иным. Наконец, когда в эпоху дела Дрейфуса, капитана французской службы и еврея по происхождению, обвиненного в 1894 г. в шпионстве в пользу Германии, начали всплывать факты, доказывавшие необоснованность обвинения и подложность доказательств, вся Франция разделилась на два лагеря, и с 1898 г. монархисты и националисты, имевшие полную поддержку как церкви, так и значительной части (на первых порах) офицерства, повели очень успешную пропаганду, которая склонила первоначально на их сторону обширные слои буржуазии и крестьянства. Что касается рабочего класса, то в нем боролись два течения. Одни разделяли точку зрения старого вождя левого течения Жюля Геда, утверждавшего, что дело Дрейфуса — ссора одних капиталистов с другими, что это как бы семейная распря в недрах буржуазного класса, что для рабочих Дрейфус такой же посторонний и враждебный человек, как и осудившие его полковники и генералы, и что делать из этого судебного процесса почву для успешной классовой борьбы нет ни возможности, ни необходимости. Напротив, Жорес утверждал, что рабочий класс, отстаивая Дрейфуса от ложных обвинений, борясь против попрания в лице Дрейфуса прав человека и гражданина, борется за свое собственное дело, что объединение монархистов и националистов с церковью и с высшими чинами армии грозит самому существованию республики и что если так, то французскому рабочему классу далеко не все равно, в каких государственных рамках будет протекать его классовая борьба: в республике или в монархии. В общем, точка зрения Жореса победила. Уже с 1899 г. стал обозначаться явный, хотя сначала и медленный поворот общественного мнения в средней и мелкой буржуазии, среди представителей свободных профессий, в ученых и литературных кругах против грозившей Франции победы объединившихся реакционных партий. Радикалы в конце концов восторжествовали, и кабинеты Вальдока Руссо (1899–1902 гг.) и Эмиля Комба (1902–1905 гг.) не только ликвидировали дело Дрейфуса полным восстановлением несправедливо осужденного в его правах, но и повели наступление против воинствующего клерикализма и против реакционно настроенных кругов командного состава армии. В течение всего этого времени радикалы пользовались полной поддержкой социалистической партии. Идея «сотрудничества классов» в общей борьбе против реакции, выдвинутая Жоресом, временно торжествовала. Борьба против конгрегации, вопрос об отделении церкви от государства (отделение состоялось в 1906 г., уже в министерство Рувье, но было подготовлено Комбом) — все эти проблемы разрешались радикальным правительством при деятельной поддержке социалистов. Но с 1906 г. это сотрудничество окончилось. В кабинете Саррьена (1906 г.) министром внутренних дел сделался Клемансо, который вскоре стал главой кабинета; его кабинет продержался до середины июля 1909 г.
Эра Клемансо сделалась, по выражению Жореса, временем «социального консерватизма». Так как она очень характерна для понимания истинной природы социальных и политических отношений в эпоху Третьей республики, то остановимся на министерстве Клемансо несколько подробнее.
Жоржу Клемансо было, когда он сделался впервые министром в 1906 г., шестьдесят пять лет, и за ним числилось около сорока лет политической деятельности. Мэр одного из округов Парижа во время Коммуны 1871 г., он не стал на сторону Коммуны, но и не оказал своей поддержки ее победителям. Попав в Национальное собрание в 1871 г., он начал там свою долгую парламентскую карьеру, которая еще до войны 1914 г. дала ему историческое имя. Он стал вождем радикальной партии, сначала ничтожной численно, потом (с конца 90-х годов, и особенно после дела Дрейфуса) приобревшей большое и длительное влияние. Радикализм мелкой и средней буржуазии имел свою длительную и прочную традицию. Якобинцы 1793 г. числились его предками, и Клемансо не раз с гордостью называл себя «сыном Великой французской революции».
Из семьи деревенского врача (и сам врач по специальности), Клемансо всецело принадлежал к интеллигентному слою провинциальной мелкой буржуазии. Аристократия и духовенство, с одной стороны, рабочий класс — с другой, были всегда для него чужими, и на всякие притязания этих классов, шедшие вразрез с интересами, духовными потребностями и привычками буржуазии, Клемансо смотрел как на враждебные поползновения к разрушению его идеала: радикальной республики, основанной на принципах личной свободы и собственности. До средины 900-х годов, до первой русской революции в особенности, для Клемансо главный враг был справа, и он неутомимо, проявляя часто большой блеск ума, громадный публицистический талант, язвительное остроумие, яркий ораторский дар и железную волю, боролся с клерикалами и монархистами; политика радикализма в деле Дрейфуса была в значительной степени делом его рук.
Но времена менялись. Образование объединенной социалистической партии, революционный характер синдикалистского движения, русская революция 1905 г. и ее влияние на настроения рабочего класса в Европе (и в частности во Франции) — все это заставило значительнейшую часть радикальной партии повернуть (и довольно круто) вправо. Ее вождем и на этот раз оказался Клемансо. Не все пошли за ним. Ни Комб, ни Камилл Пелльтан не захотели способствовать этому двойному политическому процессу: отделению радикалов от их вчерашних союзников и фактическому единению их с недавними противниками. Но большинство пошло за Клемансо, и когда Клемансо стал сначала (1906 г.) министром внутренних дел, а потом (1906–1909 гг.) премьером, то вся его деятельность оказалась направленной на борьбу именно с рабочим классом, а радикальное большинство парламента беспрекословно его поддерживало.
Несколько раз во время чисто экономических конфликтов между рабочими и работодателями в эпоху 1906–1909 гг. войска стреляли в рабочих, всякий раз Клемансо брал на себя полную ответственность и принципиально оправдывал действия войск. Разрыв с социалистической партией был полный и резкий. Жестокая полемика Клемансо против Жореса в прессе, а потом (с 1906 г.) в парламенте была внешним и очень ярким проявлением этого разрыва.
Министерство Клемансо ушло в июле 1909 г., ровно за пять лет до войны, и все правительства, которые сменяли друг друга у власти, кто бы ни стоял во главе их, умеренный ли «радикал-социалист» Бриан, или радикал Думерг, или близкий к правым республиканцам Пуанкаре, или бывший социалист Вивиани, — все более и более обнаруживали в своей жизни и деятельности две черты: растущую тревогу по поводу надвигающейся международной катастрофы (причем иногда к этим настроениям явно примешивались и надежды на победу), а с другой стороны, полное бессилие, а иногда и решительное нежелание провести последовательно необходимую финансовую реформу, которая серьезно затронула бы интересы крупного капитала. Могущество крупных банков и фондовой биржи оказалось настолько действительным, что их заправилы свергали любое правительство, которое только осмеливалось подумать о сколько-нибудь справедливом и действительно «демократическом» прогрессивно-подоходном налоге. Министр финансов Кайо, тогда считавшийся представителем идеи прогрессивно-подоходного налога, подвергся жестокой газетной травле со стороны всей консервативной, клерикальной и умеренно-республиканской печати, направляемой крупными банками. Доведенная до отчаяния газетной компанией, принявшей характер явного вмешательства в частную жизнь министра, жена Кайо убила (в марте 1914 г.) редактора газеты «Фигаро» Кальметта, и Кайо после этого должен был покинуть свой пост.
Это бессилие радикальных правительств провести финансовую реформу, а также ряд давно назревших новых законов об охране и защите интересов трудящихся, вызывало в левых кругах социалистической партии и в рабочей массе вообще раздражение и разочарование в парламентаризме. На почве этого разочарования в 1905–1914 гг. стало усиливаться в отдельных рабочих синдикатах, а также в центральной синдикалистской организации — «Главной конфедерации труда» — революционное настроение. Мысль о «прямом действии» (action directe), т. е. о действии путем сначала всеобщей забастовки, а затем и революционного захвата власти, начала все более и более овладевать умами. Вождь парламентской социалистической фракции Жорес подвергался иногда резким нападениям со стороны синдикалистов. В частности, теоретики идеи прямого действия настаивали на том, что только «забастовка мобилизуемых» и всеобщая стачка в момент мобилизации может фактически предотвратить воину; Жорес утверждал, что это средство должно быть пущено в ход одновременно во всех готовых вступить в войну державах, ибо иначе погибнет именно та страна, где такая всеобщая стачка произойдет; немцы же (устами Бебеля) определенно заявили, что они не берутся осуществить у себя подобную стачку. Обе стороны продолжали отстаивать свои точки зрения вплоть до 1914 г. Объединение отдельных социалистических групп во Франции в единую социалистическую партию (Французскую секцию рабочего интернационала) произошло в 1905 г. и больше всего связано с именем Жореса. В последний год перед великой войной, к декабрю 1913 г., официально числилось в этой партии 72 765 человек (делающих партийные взносы), но на парламентских и кантональных выборах за социалистических кандидатов подавалось (например, в апреле 1914 г.) около 1,4 миллиона голосов. Число официально зарегистрированных членов партии после войны быстро возросло (в 1920 г. их числилось 180 тысяч человек).
Но и до и после войны число депутатов объединенной социалистической партии в палате депутатов было не настолько значительно (1/10, 1/9, 1/8, 1/7, 1/6 общего числа), чтобы они могли оказывать решающее влияние на направление внешней политики. С другой стороны, приверженцы «прямого действия» на самом деле не имели сил и возможностей организовать всеобщую забастовку в случае мобилизации. Это понимали их враги, это понимали и они сами, и угрозы всеобщей забастовкой не оказывали действия. Об успехах антимилитаризма во Франции перед войной больше всего говорила именно пресса, обслуживавшая крупнокапиталистические круги и близкая к министерству иностранных дел, и делала она это с прямой и ничуть не скрываемой целью вызвать правительство на возможно более широкие репрессии. Фактически французское правительство в своей внешней политике перед войной нисколько с существованием антимилитаризма не считалось. Конечно, стачечное движение в последние 10–12 лет пред войной принимало иногда громадные, непривычные для Франции размеры. Особенно это явление стало учащаться после русской революции 1905 г. Забастовки углекопов, портовых рабочих, матросов и служащих торгового флота, рабочих электротехников следовали в 1906–1913 гг. одна за другой. Раздражали и тревожили представителей правящего класса в особенности быстрое синдицирование и забастовки чиновничьего пролетариата, вроде почтово-телеграфных служащих. Стачка железнодорожников в 1910 г., хотя и неудавшаяся, все же произвела сильное впечатление. Правда, она была воспринята рабочими как поражение, и по позднейшему свидетельству коммунистической «La vie uovriere» (№ 65, 20 juillet 1920) число членов федерации железнодорожников, равное до стачки 1910 г. 57 тысячам человек, упало тотчас после стачки до 14 тысяч человек (вскоре — к 1913 г. — оно повысилось до 23 тысяч). Но это стачечное движение не успело вообще стать пред войной фактором решающим.
Можно сказать так: революционные элементы и революционное настроение во французском рабочем классе были пред войной налицо, но не были настолько сильны, чтобы сколько-нибудь резко повлиять на внешнюю политику Франции.