ИЗ ФРОНТОВОГО БЛОКНОТА
ИЗ ФРОНТОВОГО БЛОКНОТА
ПОЛОВОДЬЕ В ДЕКАБРЕ
ЕВГЕНИЙ ВОРОБЬЕВ
После кратковременного и непрочного потепления набрал силу лютый мороз.
Длинной цепочной, тающей в тумане, шли бойцы батальона, которым командовал лейтенант Юсупов. Шагали след в след по узкой тропинке, проложенной через минное поле. По обеим сторонам лежал задымленный снег, пропахший минным порохом и гарью. Снег в рябых отметинах: проплешины чернеют там, где поземка еще не успела замести воронок. Саперы установили здесь ночью вехи — торчали воткнутые дулами в снег трофейные карабины, длинные деревянные рукоятки от немецких гранат, мины, уже обезвреженные и безопасные, и все это вперемежку с хвойными ветками.
Не забыть Истры в утро ее освобождения 11 декабря. Неужели этот вот городок называли живописным и он привлекал московских дачников сочным зеленым нарядом, пестрыми дачами? Все взорвано, сожжено педантичными минерами и факельщиками. Уцелели лишь два кирпичных здания справа от дороги, а в центре городка остался в живых дом с разбитой крышей и зеленый дощатый киоск. Сплошное пожарище и каменоломня, все превращено в прах, обломки, тлен, головешки, пепел.
Пора бы уже показаться на горизонте золоченым куполам Воскресенского монастыря. Не такой плотный туман, и дым на горизонте опал. Вот видны стены монастыря. Но где же знакомые купола? Куда они исчезли?
Стало очевидно, что храм Новый Иерусалим обезглавлен, разрушен.
Наше командование, и, в частности, комдив-девять Белобородов, знало, что интенданты эсэсовской дивизии «Рейх» устроили в храме склад боеприпасов. Наши летчики получили строжайший приказ: Новый Иерусалим не бомбить, чтобы не повредить памятник архитектуры. Гитлеровцы же, отступая, взорвали драгоценное сооружение, отмеченное гением безвестных крепостных зодчих, а позже — Казакова и Растрелли.
Лейтенант Юсупов встретил в городке комдива Белобородова, комиссара дивизии Бронникова и группу штабных командиров. Комдив перед утром оставил командный пункт в доме лесника на кромке леса, подступающего с востока к городку. Комдив вошел в Истру с одной из головных рот по тропинке, которую проделали саперы из батальона Романова, соседа Юсупова…
Полмесяца назад наблюдательный пункт Белобородова находился еще далеко от Истры, на западной окраине Дедовска, слева от Волоколамского шоссе, в помещении сельского магазина. По соседству высилась давно остывшая фабричная труба текстильной фабрики. На каждый разрыв снаряда дом отзывался дребезжанием уцелевших стекол.
Рано утром 27 ноября мне посчастливилось привезти в 78-ю стрелковую дивизию радостную новость: дивизия стала 9-й гвардейской, а полковнику Белобородову присвоено звание генерал-майора. «Красноармейская правда» еще печаталась, когда я ночью захватил с собой влажный оттиск первой полосы газеты.
Афанасий Павлантьевич Белобородов, черноволосый, широкоскулый, плечистый, взял в руки оттиск, остро пахнувший типографской краской, и медленно, будто оттиск этот был неотчетливый или недоставало света, перечитывал приказ № 342 народного комиссара обороны. Комиссар дивизии Бронников вчитывался в оттиск, глядя через плечо комдива.
— Гвардейцы! И Ленин на знамени… Такая честь! — На лице комдива смешались тогда счастливое волнение и крайняя озабоченность. — А мы ночью приказ получили. Опять отошли на новый рубеж…
Тогда полки вели тяжелые оборонительные бои на восточном берегу Истры. Но после этого сообщения все как бы обрели новые силы, новую решимость, почувствовали новую ответственность.
Бронников оставил оттиск газеты у себя, и вскоре о праздничной новости узнали в полках. А Белобородов самым первым поздравил с гвардейским званием Николая Гавриловича Докучаева. Ну как же! Командир полка Докучаев стал гвардейцем второй раз в жизни: он, рядовой Преображенского гвардейского полка, воевал с немцами еще в первую мировую войну.
В помещение вошел лейтенант в закопченном полушубке. Он стал в дальнем углу и безмолвно, выжидающе смотрел оттуда на комдива. Наконец тот обратил внимание на вошедшего и сказал ему очень сердито:
— Не разрешаю! Можете идти. Занялись бы лучше более полезным делом!
Лейтенант в полушубке выслушал этот выговор, сразу повеселел, повернулся и вышел, не желая скрывать, что очень обрадован строгим запретом.
Бронников объяснил мне, что решается судьба текстильной фабрики. Там уже все подготовлено к взрыву, фугасы заложены под стены и трубы, на сей счет есть строгий приказ сверху. Но комдив взял ответственность на себя, задержал исполнение приказа какого-то генерала то ли инженерной, то ли другой службы. Комдив упрямо не позволяет саперам взорвать фабрику и клянется, что не ступит назад ни шагу.
Однако новое донесение с передовой сильно встревожило комдива. Он наскоро собрался, кивком позвал адъютанта Власова и уехал на передовую. Бронников вздохнул и сообщил мне, что комдив не спал уже три ночи подряд.
Фашисты наращивали силу своих ударов, и через несколько дней бои достигли еще большего напряжения. В Нефедьеве шел бой за каждую избу. Командир полка М. А. Суханов, отрезанный от своих и, к счастью, не замеченный фашистами, сидел на колокольне церкви в соседнем селении Козино и продолжал оттуда корректировать огонь, вызванный им на себя.
— Понимаете, браточки? — устало, но твердо сказал комдив, стоя в окопе на околице деревни Нефедьево, наполовину захваченной противником. — Ну некуда нам отступать. Нет такой земли, куда мы можем отойти, чтобы нам не стыдно было смотреть в глаза нашим людям.
Дивизия еще ни разу не отступила без приказа, а отступая, не потеряла ни одного орудия. В минуты, когда силы людей бывали напряжены до предела и положение становилось критическим, Белобородов не уходил с передовой. Он умеет подбодрить бойцов сердечным словом. Он может отдать боевой приказ тоном отеческого совета, не по-уставному назвать капитана Романова Иваном Никаноровичем, и от этого приказ ничуть не теряет своей категоричности и суровости. Он может сперва расцеловать геройского разведчика Нипаридзе, а затем чинно объявить ему благодарность и сообщить, что тот представлен к награде.
Вот и под Нефедьевом присутствие комдива вселило в бойцов уверенность, влило новые силы, воодушевило их. Наступила минута, когда батальон Романова рванулся в атаку. От избы к избе покатился вал жаркой схватки. Утром 3 декабря Нефедьево снова полностью перешло в наши руки, были вызволены с колокольни селения Козино командир полка Суханов, его адъютант и радист.
Фронтовая дорога вновь привела меня в дивизию в канун наступления. Генерал Белобородов был по-прежнему в форме полковники — четыре шпалы на петлицах. Он так и не выкроил времени, чтобы съездить куда-то в армейские тылы на примерку, облачиться в генеральскую форму.
9- я гвардейская дивизия перешла в наступление в ночь на 8 декабря. Мороз достигал 25–28 градусов. Накануне прошли обильные снегопады, метели. Все это весьма кстати, потому что немецкие танки и цуг-машины уже не могли двигаться напрямик по полям, как в середине ноября.
С начала наступления Белобородов, Бронников, начальник штаба Федюнькин и его правая рука штабист Витевский, командир 131-го полка Докучаев, богатырского роста, самый пожилой из полковых командиров, — все выглядели помолодевшими, все заново учились улыбаться, шутить.
Белобородов кричал в трубку полевого телефона, прижимая ладонь к уху, чтобы не заглушала канонада, поднимая при этом правую руку так, словно требовал, чтобы воюющие прекратили шум и грохот, — что за безобразие, на самом деле, не дают поговорить с хорошим человеком!
— Что? Не слышишь? — Комдив раскатисто засмеялся и подмигнул Бронникову, стоявшему рядом. — Когда тебя хвалю, всегда слышишь отлично. А когда ругаю, сразу глохнешь. Город пора брать, говорю. Что же тут непонятного? Не теряя времени, возьми город. Теперь понятно?…
На проводе был командир 258-го полка Суханов, а речь шла о наступлении на Истру. Бронников не преминул мне сообщить, что текстильная фабрика в Дедовске уже возобновила работу, сотканы первые метры ткани; на днях к комдиву приезжали на командный пункт рабочие и благодарили за спасение фабрики.
Просто удивительно, сколько разнообразных забот и хлопот, так сказать — второго эшелона, не связанных непосредственно с боевыми действиями, обрушивается на комдива в редкие минуты затишья. На родном Дальнем Востоке, откуда дивизия 14 октября отбыла на фронт, земляки устраивают выставку, посвященную дивизии. Комдив распорядился — отправить для этой выставки добытые трофеи. Красноармеец Мейер написал слова для песни «Девятая гвардейская», а композитор Дунаевский сочиняет музыку.
— Обязательно выучу наизусть, — обещает Белобородов. — А как же? Наша песня!
Но утром 11 декабря в отбитой у противника Истре звучала совсем другая музыка. Бойцы не маршировали, а ползли по-пластунски, перебегали от укрытия к укрытию под аккомпанемент разрывов и посвист пуль. Фашистов выбили из городка, однако они пытались остановить наступательный порыв бойцов и закрепились за рекой. Западный берег господствовал над местностью. Там на холмах, поросших густым лесом, прятались вражеские наблюдатели, там скрывались их минометы, пушки, пулеметы. А перед лесистыми холмами простиралось открытое снежное поле.
Русло реки было сковано льдом. Вчерашние воронки уже затянуло тонким молодым ледком, а сегодняшние дымились, как проруби.
Донесся зловещий гул, и все увидели, как поверх льда пошла вода. Она затопила воронки, свежие и старые. Бурное декабрьское половодье леденило все — и кровь в жилах тоже. Это противник выше по течению взорвал плотину Истринского водохранилища.
В те минуты кто-то помянул недобрым словом минеров, которые не успели взорвать эту самую плотину полмесяца назад, когда фашисты теснили нас на восток. Вражеские танки прошли тогда по целехонькой дамбе и устремились вдоль восточного берега реки к югу, к городу Истре, подавляя очаги сопротивления укрепленного района, угрожая дивизии окружением. Один из батальонов дивизии еще дрался на западном берегу. Командарм отдал Белобородову приказ отойти, но связной с этим приказом был убит, и дивизия в полуокружении, с оголенными флангами, удерживала Истру, пока батальон из полка Коновалова не переправился через реку.
То было до ледостава, а сейчас при двадцатипятиградусном морозе белели гребешки волн — то ли пена это, то ли пороша, подмытая и унесенная водой.
Вода быстро прибывала, и шла зимняя река с таким напором, словно течение накапливало силу все долгие годы своего заточения за плотиной. Глубина потока достигала двух-трех метров. Облако пара, послушное всем поворотам реки, ее излучинам, подымалось над течением, пар смешивался с дымом. Каждый разрыв мины, снаряда рождал свою маленькую снежную метель. Не успеет снег опасть, и вот уже новый разрыв взметнет черный снег, пропахший порохом и горелой землей.
Ни одной, даже утлой лодки, ни одного понтона не подтащили к заснеженному берегу вечером, ночью и за весь следующий день — 12 декабря. Можно ли было поставить это в вину саперам дивизии? Кто мог вообразить, что в берегах, окованных льдом, неожиданно возникнет водная преграда?
Скверно, что вода стала затапливать подходившие к реке овражки, лощинки, а ведь эти низинные места, хоть и намело туда снегу выше пояса, были самыми удобными, скрытыми подходами к реке. Бойцы, спасаясь от внезапного наводнения, поневоле поднимались на высотки, карабкались на оледеневшие взгорки и бугры (бойцы, по дальневосточной привычке, называли их сопками) — им вода не угрожала. Но сухие сопки, увы, просматривались и простреливались противником. Лишь за монастырской стеной, высотой в четыре сажени, было менее опасно.
Бойцы из роты Кочергина пытались перейти вброд — куда там! Дно реки превратилось в ледяной каток, и каждая свежая воронка, выдолбленная снарядом во льду и залитая теперь водой, стала невидимой и смертельной западней.
А герои, которые все-таки форсировали Истру, не смогли удержаться на том берегу — их отбросили назад. Тогда комдив поставил эту боевую задачу перед романовцами — так в дивизии называли бойцов первого батальона 258-го стрелкового полка; батальоном командовал Иван Никанорович Романов.
Ночь напролет комдив просидел над картой, у полевого телефона. Он координировал действия артиллеристов, саперов и всех, кто обеспечивал операцию. В этой операции была та обдуманная дерзость, тот расчетливый азарт, какие были в высшей степени свойственны старому комдиву и молодому генералу Белобородову.
Он ждал и никак не мог дождаться условных ракет с того берега. Не было еще в его фронтовой жизни сигнала, которого он ждал бы с такой острой тревогой и с таким скрытым возбуждением; они всегда больше, когда комдив не испытывает тех же самых опасностей и невзгод, как его бойцы и командиры.
Ночь напролет не затихал бой. Нелегко дались дальневосточникам эти 250 метров пути через оледеневшее русло реки и оледеневший берег. Тем больше обрадовали долгожданные ракеты — белая и красная — с того берега, тем больше обрадовало первое благоприятное донесение, полученное от Романова.
— Держитесь, браточки, держитесь, земляки! Ай да Иван Никанорович, геройская душа!..
И в самом конце войны, после штурма Кенигсберга, командующий 43-й армией Афанасий Павлантьевич Белобородов вспоминал тот трагический декабрьский паводок на Истре. Да, множество рек — русских, белорусских, украинских, литовских и немецких, — множество речек и речушек, о которых умалчивают карты крупного масштаба, довелось за годы войны форсировать гвардейцам Белобородова. Но ни одна переправа не может сравниться с мучительной и кровопролитной переправой через Истру, проводившейся под командованием геройского комбата Романова, который, кстати сказать, после войны стал почетным гражданином города Истры.
И ранним утром 13 декабря комдив, комиссар, штабист А. Витевский, военврач Ф. Бойко, комсомольский вожак Г. Сорокин, начальник связи дивизии майор В. Герасимов, начальник инженерной службы майор Н. Волков не уходили с берега. Белобородов вникал во все мелочи, связанные с организацией переправы, под его присмотром саперы сколотили первый плот из спиленных телеграфных столбов. Бревенчатый настил залили водой, лед накрепко схватил связанные бревна; на скользкий настил легче вкатить пушку. А как нужны были пушки на том берегу для стрельбы прямой наводкой!
