8

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

8

11.40. Белобородов приказывает вызвать к телефону командира первого полка. Но проводная связь с полками, наступающими на Снигири, опять прервана.

— Дать туда радио, — распоряжается Белобородов. — Пехоте немедленно оттянуться от школы и обходить лесом. Артиллерии продолжать огонь по школе.

11.45. Хорошие новости из сто второго.

«Раиса» удачно накрыла цель. Минометный огонь из Трухоловки резко сократился. Сто второй полк подходит к Жевневу. До крайних домов осталось 700 метров.

— Жми! По-кавалерийски жми! — кричит Белобородов в трубку. — Что сейчас самое главное? Самое главное — скоро ли ты в Жевнево придешь? Давай — чтобы обедать там.

Окончив разговор, он на секунду закрывает глаза, словно для того, чтобы яснее видеть. Потом говорит:

— Вот оно где может получиться, что вспомогательный удар вдруг станет главным.

11.55. Восстановлена связь с одним из полков, ведущих бой в Снигирях. Подполковник Витевский сообщает, что оттуда доложили следующее: полк частью сил обтекает школу слева, продвинулся на несколько сот метров, но залег вследствие сильного пулеметного и минометного огня с кирпичного завода; полковая артиллерия бьет по кирпичному заводу.

— Какого черта они опять лезут на рожон?! — кричит генерал.

Он вызывает к телефону командира полка:

— Алексей? Докладывай… Не нравится мне это! Почему тебя тянет туда, где они тебе встречу приготовили? Плюнь ты на этот завод, обходи лесом, глубже забирай. Ты там без поражения можешь выйти! Ведь я тебе вчера все это показал, на бумажке все нарисовал. Обходить так и так, он сам оттуда выскочит как пробка. Вот тогда бей, уничтожай! Слева уже Жевнево занимают, милый, двигайся скорее, а то все пропадет!

12.05. Белобородов зовет Витевского:

— Давайте вашу карту…

Витевский раскрывает черную папку из твердого картона — она всегда с ним, когда он входит к генералу. В папке — оперативная карта, моментальный снимок сражения. При всяком новом сообщении — иногда через каждые пять — десять минут — Витевскому приходится, иной раз пользуясь резинкой, исправлять рисунок, нанесенный красным карандашом на карте.

Генерал берет папку. Конфигурация красных линий сейчас лишь

очень отдаленно напоминает чертеж, который генерал рано утром набросал в моем блокноте.

Вместо крутой кривизны двух стремительных дуг, охватывающих Снигири, у этого пункта оказалось несколько прямых коротких стрелок: две из них уткнулись в здание школы и две другие, немного продвинутые дальше, жались к границам поселка.

Лишь линия, стремящаяся в Жевнево, линия со второго полка, совпадала со стрелкой, проведенной генералом. Но и тут встречной стрелы — слева — не было.

— Не умеем, — сказал Белобородов. — Из этой злосчастной школы нам стукнули по физиономии — захотелось сейчас же сдачи дать. Ввязались в темноте, вошли в азарт, и оторваться трудно. Азарт — страшная штука на войне. Трудно быть хозяином своего азарта.

12.15. Белобородов продолжает рассматривать карту.

Я сижу за столом и тоже смотрю на карту. Красные карандашные линии помогают разобраться во множестве теснящихся значков и надписей.

Я нахожу Рождествено — среди сбежавшихся в кучку полосок и квадратиков едва заметен маленький черный крест: это церковь, где засели немцы. Нахожу Жевнево, Трухоловку, Снигири. Один квадратик в Снигирях — маленький, но отчетливо отделенный от других, — обозначен двумя буквами: «Шк». Школа стоит у шоссе и превращена в сильный опорный пункт.

Школа! Сколько раз здесь произносилось сегодня это слово! Та самая школа в Снигирях, у которой с раннего утра идет жестокий и безрезультатный бой!

Вижу железную дорогу, вижу шоссе — четкий просвет меж двумя параллельными, пробегающими через весь лист.

Это Волоколамское шоссе. Край листа обрезает линию шоссе, — в этой точке я различаю какие-то мелкие буквы. Напрягаю зрение, всматриваюсь, читаю. На странном для нас языке военных карт, не признающих склонений, в точке, где обрывается шоссе, написано: «в Москва».

Это слово, словно взблеск молнии, вдруг озаряет смысл происходящего, как-то затерявшийся, куда-то отодвинувшийся в мелькании событий дня.

Ведь все, что совершается сегодня в этих безвестных подмосковных поселках: захват с криками «ура» окраин Рождествена; продвижение в Жевнево; многочасовой, все еще длящийся бой у школы; неудачный удар танков; нестихающая пальба пушек, минометов, пулеметов; залп «раисы» — все это наша атака.

Наша армия, прижатая к Москве, атакует немецкую армию — эту чудовищную силу, не испытавшую ни одного поражения в десяти завоеванных странах Европы.

Удастся ли атака? Опрокинем ли врага? Погоним ли его?

Хочется ответить: да, да, да! Но карта — не ведающая пристрастия «третья сторона», инструмент, от которого требуется только одно: точность, — карта, над которой склонился генерал, вглядывающийся в оттиск сражения, не говорит сейчас, в полдень 8 декабря, ни да, ни нет.

Боевой день еще не дал решения, судьба атаки неясна.

12.25. Подняв круглую стриженую голову, Белобородов к чему-то прислушивается. Я тоже слушаю. Мне на минуту кажется, что пулеметная стрельба как будто продвинулась к нам. Но генерал спокоен. Он спрашивает Витевского:

— Какие у тебя последние сообщения из Рождествена? Я что-то давненько никого там не тревожил.

— Мне тоже давно оттуда не звонили.

— Почему? Связь действует?

— Да, все время действовала.

— Что они, обязанностей своих не знают? А ну, вызови их. Пробери начальника штаба, чтобы другой раз быстрее поворачивался.

Витевский соединяется с начальником штаба бригады:

— Говорит шестьдесят два. Я уже полчаса ничего от вас не имею.

Большой хозяин приказал поставить вам это на вид.

Белобородов не выдерживает:

— Грубей, Витевский! Дай сюда трубку!

Генерал подходит к телефону, но в этот момент из соседней комнаты доносится странный шум.

Кажется, кто-то рвется к двери, его задерживают, слышен чей-то голос: «Обожди!» — и другой, взволнованный: «Мне надо лично к генералу».

Белобородов быстро идет к двери, распахивает ее и спрашивает с порога:

— Кому я нужен?

12.30. Шум сразу прекращается. Среди наступившего молчания раздается:

— Товарищ генерал, разрешите доложить. Полковник Засмолин просит подкрепления.

По голосу слышно, что человеку не хватает дыхания: он говорит запыхавшись.

И вдруг Белобородов громко, по-командирски произносит:

— Как стоите? Докладывать не научились! Фамилия? Должность?

— Виноват, товарищ генерал. Командир разведывательного батальона старший лейтенант Травчук!

— Не Травчук, а чубук вы! От дырявой трубки! Какого черта напороли паники? Откуда вы сейчас?

— Из Рождествена, товарищ генерал.

— Зачем нужны там подкрепления? Вам и самим там делать нечего.

— Разрешите доложить, товарищ генерал.

— Вольно, можешь не тянуться. Иди сюда, рассказывай.

Вслед за генералом в комнату входит Травчук. Поверх шинели натянуты широкие белые штаны, туго подвязанные кожаным сыромятным шнурком. Подвернутые полы шинели сбились на животе под белыми штанами. У Травчука растерянное, оторопевшее лицо.

Вместе с Травчуком в комнате появляется еще один человек. Я знаю его: это лейтенант Сидельников, командир мотострелкового батальона, отчаянный мотоциклист. Он очень молод, лицо кажется юношеским, но он умеет приказывать — в нем есть командирская жилка, в батальоне его слушаются с одного слова. Мотострелковый батальон расположен рядом, в 50 шагах отсюда. Это тоже резерв Белобородова…

Щелкнув каблуками, Сидельников замирает, вытянув руки по швам и слегка подавшись корпусом к Белобородову.

На нем меховая шапка и хорошо подогнанный короткий полушубок, к рукавам пришиты варежки.

Сидельников не произносит ни слова, но весь он — сосредоточенное и вместе с тем радостное лицо; напряженная, словно на старте, фигура, — весь он сама готовность. Приказ — и он вмиг вылетит из комнаты. Приказ — и через две минуты батальон отправится выполнять задачу.

Взглянув на Сидельникова, Белобородов спрашивает:

— Это он тебя с собою притащил?

— Так точно, товарищ генерал.

— Ишь какой расторопный, где не надо. Неплохой разведчик. В момент разведал, где резерв. Не там разведуешь!

Последнюю фразу генерал выкрикивает. Потом обращается к Сидельникову:

— Слетай туда, дружище, посмотри, почему они там в штаны пустили. И сейчас же мне доложишь!

— Есть, товарищ генерал!

Стремительно повернувшись, Сидельников выходит.

12.40. — Ну, товарищ мастер! — говорит Белобородов. — Мастер разведывать, что у него сзади!

Белобородов смеется. Мне странно, как он может смеяться в такую минуту, еще не узнав, с чем прибежал к нему этот взволнован-

ный, запыхавшийся человек. Травчук тоже смотрит на генерала с удивлением, но его лицо становится осмысленнее, спокойнее. Резко оборвав смех, Белобородов спрашивает:

— Выкладывай, с чем пришел?

— Нас выбивают из Рождествена, товарищ генерал.

— Кто? Сотня вшивых автоматчиков?

— Нет, товарищ генерал, они подбросили туда два танка и свыше батальона живой силы.

— Ну и что ж? А у нас там полк.

— Бьет термитными снарядами, товарищ генерал. Зажигает дома, которые мы заняли. Бойцы не выдерживают, откатываются.

— А для чего вам подкрепление?

— Как для чего? Не понимаю вопроса, товарищ генерал?

— Я спрашиваю, — голос Белобородова опять гремит, — для чего вам подкрепление?

— Для того… для того, чтобы выбить…

— Значит, дяденька за вас будет выбивать? Варяги к вам придут выполнять вместо вас задачу?…

— Мне приказано, товарищ генерал…

— Передай полковнику, что никаких подкреплений у меня нет.

— Здесь у меня только мотострелковый батальон. Это мой резерв. Его дать не могу. Понятно?

— Понятно, товарищ генерал.

— Передай, что надо учиться воевать, учиться побеждать теми силами, которые имеются. Передай, чтобы выполнял задачу! Все! Можешь идти!

— Есть, товарищ генерал.

Белобородов задумчиво ходит по комнате. Потом произносит:

— Нет! — И, обращаясь ко мне, продолжает: — Вот положение — никакой формулы не подберешь. Ни алгебра, ни тригонометрия не помогут. Одно знаю: не хватит выдержки — сорвешь всю операцию.