13

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

13

18.10. Входит комиссар дивизии Бронников и командир разведывательного батальона Родионов, на ходу протирающий очки, запотевшие с мороза.

— Скорей ты со своими окулярами, — говорит Белобородов. — Почему задержался? Из-за тебя чуть всю операцию не проворонили… — И, обращаясь к комиссару, продолжает: — А тебя куда понесло? Твое ли дело ходить с разведчиками? Узнает Военный совет про такие штуки — не помилует…

Белобородов как будто ворчит, но наружу рвется радость. Оживившиеся глаза, вспыхнувшие легким румянцем щеки, руки, что тянутся к прибывшим, усаживают, отряхивают снег, — все в нем радуется. Он рад, что прибыла наконец разведка, которую он так нетерпеливо ждал; рад, должно быть, и тому, что с разведкой ходил Бронников, ходил туда, где — я уже предугадываю — по замыслу Белобородова разыграется заключительный и решающий акт операции.

— Я вовсе с ними не ходил, — говорит Бронников, — так, случайно встретились… Добыли пленного, допросил его…

— Ну как — «язык» до голенища?

— Унтер-офицер. Две серебряные нашивки и Железный крест. Много знает, много рассказал… И как будто бы не врет…

— Это мы еще подвергнем спектральному анализу. Ну, что он разболтал? Какие силы против нас? Какие идут передвижения?

Но, не ожидая ответа, он поворачивается к Родионову:

— А почему вы так задержались? — И тотчас, не дав Родионову ответить, кричит: — Власов! Три обеда! Быстро!

Отчетливо видно, как стремительно живет Белобородов в эти минуты. Мыслям тесно, они вырываются наперегонки.

— Почему три? — спрашивает Бронников.

— Два для Родионыча. Он любитель.

На крупных губах и круглых щеках Родионова появляется довольная улыбка, он неторопливо снимает теплую шапку и подшлемник, лезет в карман за платком, чтобы обтереть лысину.

— Почему опоздал, Родионыч? — третий раз спрашивает Белобородов.

— Минные поля, товарищ генерал, ставит вдоль дороги по лесу. Хотелось высмотреть, пока светло… А как стало не видать — ушли…

— Минные поля? Значит, уходят, уходят, подлецы!..

— А пленный, — произносит Бронников, — дал другие показания. Говорит, приказано в Рождествене и в Снигирях держаться. И подкрепления туда недавно дали.

— Врет! Не верю! По всему вижу — сматываются!

— Это точно, товарищ генерал, сматываются! — подтверждает Родионов.

Перед ним тарелка щей, он пробует и негромко бурчит:

— Холодноваты…

— Подогреть! — командует Белобородов. — Какие у тебя данные, что они уходят?

— Вывозят на машинах грузы… Вывозят связь, саперное имущество, боеприпасы, продовольствие… Две машины были с барахлом — должно быть, офицерским… Чемоданы, саквояжи, сундуки нашенские — грабленые… Мины ставит, деревни жжет — все тут одно к одному!

— А может, и не врет… — задумчиво говорит Белобородов. — Может быть, вторые эшелоны он оттягивает, а первому приказано держаться.

— Да, скорее всего так, — соглашается Бронников.

— Расскажи-ка подробнее про этого прохвоста, который вам попался.

— Тип действительно прожженный… — говорит Бронников.

Вот что рассказал комиссар о пленном.

Его встретили в лесу. Он шел меж деревьев по опушке, неподалеку от шоссе. «Стой!» Сразу поднял руки. Он оказался мотоциклистом батальона связи, унтер-офицером, крестоносцем. На нем было три шинели (как выяснилось, добавочные шинели он снял с убитых) и сверху прорезиненный плащ. На голове — пилотка. Вооружение — наш советский пулемет-пистолет Дегтярева. («Они это хватают, — с довольной улыбкой сказал Белобородов. — Штучка получше, чем их автоматы».) Через плечо — полевая сумка с документами. Здоровый, гладкий, из отборной части. И, конечно, вшивый.

На допросе показал: служит в армии пять лет, нацист, член партии, участник походов в Польшу, Норвегию, Голландию, Бельгию. Перед вторжением в Россию находился в частях морского десанта, предназначенного для высадки в Англии. Побывал в Минске, в Витебске, в Смоленске, под Ленинградом, был переброшен на московский фронт, провел здесь полтора месяца и решил, что пора спасать шкуру. Заявил, что его послали на мотоциклете в Снигири для связи, он бросил машину на шоссе и пошел к русским — сдаваться. Под Москвой ему стало ясно, что дело Гитлера проиграно, а он не желает погибать под развалинами гитлеровского государства. Пленный, однако, прибавил, что, по его мнению, силой оружия разбить гитлеровскую армию нельзя, но ее можно разложить пропагандой. Предложил свои услуги…

Белобородов брезгливо поморщился.

— Успел переметнуться, — сказал он, — а то показали бы ему — можно или нельзя разбить эту шпану силой оружия? Покажем, друзья, а? — И он громко говорит, давая выход клокочущему темпераменту: — Сегодня же! — Потом быстро спрашивает Бронникова: — А самое главное выяснил? Какие перед нами силы? Какие замыслы противника?

— Да. Все та же дивизия СС «Империя», 252-я пехотная дивизия и танковая бригада численностью в 30–40 машин. Передвижения таковы — грузы и тяжелое вооружение оттягивают за реку Истру, а пехоте приказано удерживать линию Снигири — Рождествено.

— Сколько у них сил в Трухоловке?

— Говорит, что там стоял полк «Фюрер», но среди дня был брошен в Рождествено и в Снигири. Сейчас там вряд ли есть что-нибудь солидное.

— Точно, товарищ комиссар, — подтверждает Родионов, — из Трухоловки они подбросили 46 машин с пехотой… Мои люди подсчитали.

— А кто мне поручится, — спрашивает Белобородов, потрясая обоими стиснутыми кулаками, — кто мне поручится, что они не получили приказ отойти с наступлением темноты? Эх, упустим, Бронников, упустим! Бегом надо действовать — минута дорога! — И, обращаясь к командирам, он резко говорит: — Слушать, товарищи, задачу!

Он подходит к столу, на котором лежит оперативная карта, заранее развернутая Витевским, и склоняется над ней, опершись сильными руками на край стола. Его сосредоточенное лицо хорошо освещено. Неожиданно он усмехается и произносит:

— Любопытнейшее положение! Никакой формулы не подгонишь!

Он оглядывается, командиры встали и придвинулись к столу, только Родионов спокойно попивает чай.

— Родионыч, ближе! — командует Белобородов. — Твой бенефис сегодня. Так вот, товарищи…

И он излагает обстановку.

Командиры первого и второго полков «проворонили», как он выражается, операцию. Вместо того чтобы совершить обходное движение, как было им приказано, они полезли в лоб, нарвались на сильное сопротивление, ввязались в драку и были на весь день задержаны. На левом крыле, где действует бригада полковника Засмолина, тоже не удалось продвинуться. Противник, сосредоточенный в Рождествене, сумел обмануть разведку, скрыв свои довольно значительные силы и основательно подготовленную оборону. Подпустив на близкое расстояние наступающий полк, отдельные подразделения которого сумели ворваться на окраины села, противник открыл неожиданный и сильный огонь, ввел в дело танки и термитные снаряды. Батальоны, еще не обстрелянные, первый раз пошедшие сегодня в бой, не выдержали и покатились из Рождествена на исходные позиции, причем часть рассеялась в лесу. Затем противнику удалось создать угрозу обхода и оттеснить этот полк еще дальше, прижав его к поселку Дедовский. Однако в Рождествене закрепились и держатся отважные люди — небольшая группа пулеметчиков. К ним пробирается подмога. Другой полк бригады начал удачно, заняв высоту «216», совхоз, пересек дорогу и приблизился к деревне Жевнево, разрезав таким образом линию Снигири — Рождествено и выйдя во фланг и в тыл обороны противника. Однако после неудачи в Рождествене, после того как началась близкая и сильная стрельба в тылу, нервы командира сдали, и он, даже не испытав серьезного давления, отвел полк назад. Теперь он вновь несколько продвинулся и держит под огнем дорогу Снигири — Рождествено. Однако другая дорога, ведущая из Рождествена к Волоколамскому шоссе, дорога и на Трухоловку, остается свободной для отхода немцев. Таковы итоги дня.

— Небогато! — определяет Белобородов.

Еще минуту он молча смотрит на карту, потом круто поворачивается к обступившим его командирам.

— Что все это значит?! — восклицает он. — Какой вывод из этого извлечь? Где искать решения?

Он обводит взглядом присутствующих, но все молчат.

— Замысел был плох? — громко вопрошает он и опять оглядывает всех. И опять все ждут, что скажет генерал. — Нет, друзья, замысел был неплох — окружить и уничтожить всю эту группировку! (Белобородов сопровождает эти слова энергичным жестом.) Но исполнение подгуляло… Да и противник не из слабеньких… Однако есть ли у нас основания отказываться от этого замысла, скомандовать «стоп!». Таких оснований я не вижу. Силы есть, погода подходящая, голова на плечах есть. Но надо объегорить врага: надо создать у него впечатление, что у нас голова не для того, чтобы думать, а для того, чтобы стену прошибать. Два приятеля, которые тут стоят, приложили к этому достаточно стараний. Надо создать впечатление, что мы по-прежнему лезем на рожон. Докучаеву и Коновалову приказ: возобновить огонь по школе и кирпичному заводу, пустить на полный ход все винтовки, пулеметы, минометы, демонстрировать продвижение. Чтобы у вас там все трещало! И посильней, чем утром. Погорелову бить туда же артиллерией! Долбить и долбить по Снигирям! Понятно?

— Понятно, товарищ генерал, — один за другим отвечают командиры.

— Теперь самое главное! Суханов, тебе задача! И тебе, Сидельников! Произвести глубокий обход лесом и выйти на шоссе у Трухоловки! Суханову — справа, Сидельникову — слева! Давайте сюда, ближе к карте! И Родионыч двигайся сюда! — Повернувшись, Белобородов опять склоняется над картой. — Витевский, карандаш! — лаконично требует он.

Витевский быстро подает красный карандаш. Белобородов берет не глядя; его глаза устремлены на карту. Он примеривает последний раз, чтобы отрезать. Наконец двумя взмахами руки он прорезает карту двумя красными кривыми линиями, круто огибающими Рождествено и Снигири и смыкающимися на шоссе близ Трухоловки.

— Ты, Родионыч, через лес поведешь Суханова, Сидельникову тоже дашь проводников. Сумеешь проскользнуть, чтобы ни одна душа вас не заметила?

— Это нам как щенка подковать, — отвечает Родионов.

— И помнить, — голос Белобородова гремит, — помнить, что сказал Суворов: где олень пройдет, там солдат пройдет; где солдат пройдет, там армия пройдет. Выступать через полчаса!

— Через полчаса не успеть, товарищ генерал! — говорит Суханов.

— Надо успеть! — властно отвечает Белобородов. — Звони к себе, пусть через десять минут собираются командиры батальонов, а отсюда я тебя доброшу на машине.

— Верхом вернее по такому снегу!

— Там как хочешь — хоть верхом, хоть ползком, хоть семимильные сапоги достань, но (Белобородов смотрит на часы) к двадцати двум часам умри, а будь на месте и начинай работу. Пойми, Суханыч, упустить можем эту шпану!

— Будем, товарищ генерал, — сиплым шепотом произносит Кондратенко.

— А ты, Сидельников, успеешь?

— Если понадобится, бегом поведу, товарищ генерал.

— Вот это по мне! Встретите дозор, уничтожать по возможности без выстрела. Наткнетесь на сопротивление — не ввязывайтесь, оставить заслон и обходить! Но к двадцати двум ноль-ноль обоим быть вот здесь.

Генерал стучит пальцем по скрещению красных линий.

— Задача — ни одному мерзавцу не дать уйти из Рождествена и из Снигирей. Окружить и уничтожить.

И он еще более энергично, еще более страстно показывает руками, как это сделать: окружить и уничтожить! Затем он разъясняет некоторые подробности задачи: по прибытии на место установить меж собой связь и по сигналу начать бешеную пальбу, особенно из минометов, по Снигирям, Рождествену и Трухоловке. Трухоловку пощупать: если сопротивление незначительное — овладеть! Но не в этом суть, главное — отрезать немцам пути отхода, не дать прорваться на шоссе ни одной машине, ни одному фашисту. А потом истреблять их по лесу!

— А какой будет сигнал? — спрашивает Суханов.

Белобородов на мгновение задумывается.

— Залп «раисы»! — решает он. — Погорелов, придется еще раз угостить Трухоловку. Сумеешь?

— Сделаю, товарищ генерал…

— Останься, мы с тобой это обмозгуем. Ну, товарищи, все ясно?

Вопросов нет? Нет. Идите выполнять задачу! — И он повторяет фразу, которую сказал мне на крыльце: — Сделать аминь всей этой группировке!

Командиры уходят. Белобородов потягивается и говорит:

— Теперь до двадцати двух больше новостей не будет! Вздремнуть бы, да не заснешь…

Прежде чем прилечь, он берет телефонную трубку:

— Кто у телефона? Передайте командиру, чтобы утром наградные листы на пулеметчиков были у меня.

Наскоро попрощавшись с генералом, я спешу догнать Суханова и Кондратенко. Знаю: туда, к ним, перемещается сейчас самое интересное, самое важное в этом необыкновенном дне.