ИЗ ФРОНТОВОГО БЛОКНОТА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ИЗ ФРОНТОВОГО БЛОКНОТА

День Победы

Полк находился в Австрии, война для нас продолжалась.

В полдень двигавшийся на север батальон догнал командир полка. Взвизгнули тормоза, из-под колес выбились клубы пыли.

— Горчаков! Карту! — потребовал полковник у нового комбата.

Горчаков вырвал из моих рук потертую карту, бросился к «Виллису».

— Город видишь? — ткнул полковник в карту, в то место, где дороги сходились в пучок. — В двадцать ноль-ноль батальону быть на северной окраине. Вот здесь! — и одним движением вычертил на карте красный овал.

— Но это же больше полста километров! — не удержался комбат.

— Знаю! Сейчас подойдут автомобили, на них посадить солдат — и вперед! На месте не топтаться!

— Есть, понял! — отвечал капитан.

«Виллис» развернулся и умчался назад, а по колонне уже неслось:

— Командиры рот, к комбату!

Через четверть часа подошли грузовые автомашины. А еще через десять минут рота лейтенанта Кораблева рванулась вперед. На кабинах автомобилей установлены пулеметы, у солдат оружие наготове.

В лесу по головным машинам вдруг ударили пули. На дороге темнели деревья завала. Машины заскрипели тормозами, из кузовов посыпались солдаты.

— К бою! К бо-ою! — пронеслось от автомобиля к автомобилю.

Но еще до команды солдаты, скатившись в кюветы, стреляли из автоматов, карабинов, пулеметов по невидимой засаде, загоняли в гранаты запалы, туже натягивали пилотки, готовые схватиться врукопашную. Цепь поднялась разом.

— Ура-а! Впере-ед! — неслось в воздухе.

Захлопали гранаты. В шум боя вплелись басовитые очереди станковых пулеметов. Но будто споткнувшись, упал один солдат. Рядом с ним повалился второй…

Пока шел бой в лесу, водители растащили заминированный лесной завал. И снова мы устремились на север.

Утром автомобили ушли, и мы продолжили свой путь пешим порядком. Прошла рота Кораблева, за ней — связисты, с пулеметами на плечах проследовали пулеметчики.

За лощиной, сбегавшей к шоссе, вытягивалась колонна артиллерии. Надсадно ревели тягачи, тянулись длинноствольные пушки.

И вдруг шум моторов стих, и оттуда, от артиллеристов, донесся крик. Он был особенный, совсем не такой, когда шли в атаку. Потом послышалась стрельба, с шипением взвилась и рассыпалась на яркие звездочки ракета. Колонна стала, а крики все продолжались.

— Что там случилось? — забеспокоился капитан Третьяков. — Забара, сбегай, узнай, в чем дело!

Солдат закинул автомат за плечо, бросился к артиллеристам.

Из леса выскочил комбат:

— Что за стрельба? Почему стреляют?

В недоумении остановился лейтенант Кораблев, а за ним и вся рота. Сняв с плеч тяжелые пулеметы и коробки с лентами, пулеметчики глазели на артиллеристов.

— Что случилось? Может, атаковали фрицы?

— Какие фрицы! Там что-то непонятное. Сейчас узнаем.

Мы смотрели на возвращавшегося Забару. Он бежал, что-то кричал, размахивал руками, но голос его тонул в шуме. Солдаты бросились к нему:

— Да говори же, что там! Говори!

— Победа! Победа!

Мы недоуменно переглядывались:

— Какая победа?

Солдат едва переводил дыхание.

— Победа, товарищ капитан! — обратился он к Третьякову. — Победа! Германия капитулировала! Сегодня ночью подписан мир!

— Откуда им известно?

— По радио, говорят, поймали.

А по дороге навстречу колонне несся знакомый «Виллис» командира полка.

— Стой! — махнул рукой полковник. — Стой! Конец войне!

Мы никогда не видели таким нашего Батю. Всегда суровый, недоступный, с тяжелым взглядом волевого лица, теперь он был совсем другим. Взгляд потеплел, лицо осветилось. Его плотно окружили офицеры, сержанты, солдаты. Задавали вопросы, и он едва успевал отвечать…

Это было незабываемое время. И это утро в лесистых горах было по-особому прекрасным: свежим, розовым, искрящимся.

Победа! Конец войне!

В тот день, возвращаясь из штаба полка, я вдруг услышал за спиной женский голос:

— Товарищ старший лейтенант! Товарищ старший лейтенант!

Я оглянулся. Сбегая с дорожной насыпи, махала рукой девушка в военной форме.

— Здравствуйте! Не узнаете меня?

Я вгляделся в ее лицо, оно показалось мне знакомым.

— А помните Монор, что под Будапештом? Я — Люда…

И тут в памяти всплыл неоконченный вечер в компании девушек из армейского госпиталя, стоявшего по соседству с нашим полком. Я вспомнил: она сидела тогда рядом с Володей Порубилкиным.

— Я все это время надеялась встретить ваш полк, — продолжала девушка. — И никак не могла найти: не знала полевую почту. А сегодня узнала. Оказывается, мы стоим совсем рядом. Прямо по дороге, направо, километрах в десяти.

Она показала рукой на серую дорогу, скрывающуюся в дали чащи бархатной зелени…

— А зачем вы искали полк?

Девушка смутилась:

— Мне нужен один человек. Да вы его знаете. Мы так неожиданно расстались, что даже не успели обменяться адресами.

«Ищет Володю», — догадался я и вспомнил высоту 262,0 за рекой Раба.

— Погиб Володя.

Плечи девушки разом поникли, губы вздрогнули.

— Когда?

— Двадцать восьмого марта, у границы Австрии.

— Извините меня, — проговорила она. — Я ведь так ждала…

Что она ждала — девушка не сказала. Повернулась и медленно пошла по дороге.

А потом мимо батальона плелась длинная колонна пленных гитлеровцев. Они шли строем, шеренга за шеренгой, хмуро посматривая в нашу сторону.

Впереди с автоматом шел солдат-конвоир в вылинявшей и просоленной от пота гимнастерке. Пилотка лихо сбита на макушку, на ней сверкает красная звездочка, звенят медали. Лицо солдата строго, но сквозь строгость так и рвется радость, и кажется, что вот-вот его лицо расплывется в широченной улыбке. Но он оборачивается и строго командует:

— Шнель, шнель! Что ползете, как черепахи!

Худой долговязый гитлеровец с погонами обер-лейтенанта втянул голову в плечи. Встретившись со мной взглядом, виновато прохрипел:

— Гитлер капут!

Утром во двор, где разместился штаб нашего батальона, пришли люди. Впереди шел, опираясь на трость, старик в шляпе. Небольшого роста, с глубоко впавшими глазами, рыжеватой щетиной на носатом лице, он напоминал гнома. За ним женщина с ребенком на руках и мальчишка лет десяти. Подойдя к капитану Третьякову, старик поклонился и заговорил.

— Он говорит, — перевел солдат, — что в лесу за селением сто человек немцев, цивильных. Они покинули свои места, но теперь готовы вернуться назад. Все они голодны, некоторые не ели два дня.

Капитан Третьяков смотрел на старика-немца, на женщину с грудным ребенком, на мальчишку, который напоминал его собственного сына. Перед ним стояли несчастные люди.

— Артемьев! — обратился он к сержанту. — Вызвать повара!

Повар в белом колпаке и сомнительной свежести куртке молча выслушал приказ капитана накормить людей.

— Да за какую милость их кормить, товарищ капитан? Ведь это немцы! Они нас кормили?

— Прекратить! Мы что, воевали со стариками? Или, может быть, виновата женщина с ребенком? Или мальчишка? Понимать надо!

— Понял, — хмуро ответил повар. — Только странно все как-то… Щи сварить или кашу?

— Решай сам. Готовь, что быстрей. Люди голодны.

— Кашей я их накормлю, товарищ капитан. Солдатская каша враз силы восстановит.

Во всех городах и селениях народ ликовал. Нашим солдатам невозможно было пройти. Их обнимали, целовали, угощали.

— Русские! Братушки! Други! — неслось со всех сторон.

У закусочных и харчевен слышались бойкие звуки русской «Катюши». Это была самая популярная песня.

В Европе установился мир. Европа ликовала…

Немало лет прошло с той поры, а Володю Порубилкина я забыть не могу. Получаю от его Татьяны письма. Первое письмо пришло вскоре после публикации моей повести в журнале «Звезда».

«Спасибо, что не забыли самого близкого для меня человека, спасибо, что так хорошо вспомнили о нем. Такая большая жизнь прошла! Столько пережито!.. Радости и горя было хоть отбавляй. О Володе я могу говорить день и ночь. Он в моем сердце до сих пор. Хотела съездить на его могилу в Кенез, но не удалось. Моя мечта осталась неосуществимой… Сын Володи уже взрослый, работает радиооператором на аэродроме. У него сын. Назвали в честь деда Владимиром. Чудный мальчик!

Я работаю музыкальным руководителем в детском саду…»

А совсем недавно позвонил по телефону мой давний приятель, служивший после войны в венской дивизии.

— На днях возвратился из Австрии. Был в местах, где воевала наша дивизия. Посетил братскую могилу гвардейцев. Она в предгорье Альп, неподалеку от Винер-Нойштадта. Может, помнишь?

— Нет, не помню. Да разве упомнишь все места захоронений? Они остались на всем нашем пути.

Разговор взволновал. Вспомнились и Володя Порубилкин, и командир роты лейтенант Аршуткин, и отважный наводчик противотанковой пушки, который говорил, что ствол у его пушки длинный, а жизнь наводчика короткая.

Под Веной похоронили и капитана-артиллериста Середу, дивизион которого часто придавался нашему батальону, и отважного нашего комбата Николая Белоусова. Навечно в памяти остался любимый генерал Блажевич…

Встреча с давним приятелем, побывавшим в Австрии, состоялась. Он молча расстегнул портфель и протянул мне перевязанный гвардейской лентой пакет.

— Что это? — спросил я.

— Земля. С той самой высоты, где братская могила.

Сухая, с рыжеватыми вкраплениями песка, земля легко просыпалась меж пальцев, оставляя на них пылинки. Признаться, не верилось, что на ней растет, как и у нас на Дону, бойкая виноградная лоза или золотая пшеница.

Я глядел на горстку земли из далекой Австрии, и мне казалось, что она совсем иная, чем та, напоенная весенней влагой, когда в апреле 1945-го мы сражались с ненавистным врагом и теряли боевых товарищей.

Ах, какие это были ребята! Их мне вовек не забыть…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.