«Жизнь за родину»

«Жизнь за родину»

В общем и целом можно сказать, что Павлик Морозов являлся одновременно и чем-то большим, и чем-то меньшим, чем просто пример доносительства. Он олицетворял модель поведения пионера, которую школьная учительница из книги Яковлева разъясняла классу: «Настоящий пионер тот, кто учится очень хорошо, поддерживает дисциплину, работает в отряде, читает книги и газеты. Настоящий пионер — всем пример»^{230}. И в то же время подчеркивалось, что Павлик — не просто пример для подражания; его героизм недостижим, его подвиг нельзя повторить в обычной жизни; патриотизм и гражданский долг Морозова возвысили его до таких вершин, откуда нет возврата. В 1934 году «Правда» опубликовала статью, в которой история Павлика начиналась со слов «убитый дедом»^{231}, чтобы сразу было понятно: мертвый герой отличается от живых читателей рассказа про него. «Пионерская правда» к шестой годовщине смерти мальчика сделала такое обобщение: «Все советские ребята хотят быть похожими на Павлика Морозова, они готовы отдать все свои силы, а если нужно, то и жизнь, за любимую родину»^{232}. Павлик — яркий пример детской «революционной сознательности и мужества», он совершил высший акт самопожертвования, отдав за идею свою жизнь. Именно невероятность его героизма и вызывала такое восхищение.

В детской литературе XX столетия, как это отметила Элисон Лури, гибель главного героя встречалась редко и только в исключительных случаях^{233}. В позднесоветскую эпоху смерть была одной из тем, которые детские издательства считали совершенно несовместимыми с их читательской аудиторией^{234}. В 1920-х годах советская литература — при всей ее горячей неподкупности в некоторых других аспектах — также придерживалась этого правила. Произведения для детей более старшего возраста часто рисовали мир в невыносимо мрачных красках. Так, в повести Виталия Бианки «Карабаш» любимая собака героини умирает от бешенства, а в повести Александра Неверова «Ташкент — город хлебный» маленький мальчик, спасаясь от голода 1921 года, прошел пол-Евразии, пережил по дороге смерть своего еще более юного попутчика, чтобы в конце концов, добравшись до Ташкента, на который возлагал несбыточные надежды, с горечью воскликнуть: «Неужели здесь тоже голодают?!» И все-таки главный герой всегда выживал.

Смерть политических героев была исключением из правил, перед ними неистово преклонялись с первых дней революции. В 1920 году одна школьница написала в издававшуюся местным отделением Пролеткульта газету о том, как глубоко потрясли ее похороны большевиков — политических жертв: «Не раз мне приходилось присутствовать на похоронах даже близких мне людей, но ни разу я не испытывала того чувства, которое наполняло меня на похоронах тов. Жаброва. Не мелкое чувство жалости, нет! я даже завидовала тому, что он сумел бороться и так славно погибнуть за лучшее будущее»^{235}. Смерть Ленина в 1924 году вызвала общенациональную скорбь, вместе со взрослыми скорбели и дети, которым школьные учителя давали на уроках задания писать стихи и рисовать картинки в память умершего вождя^{236}. Почести отдавались не только погибшим взрослым, но и детям. В мае 1925 года, например, пионерский отряд в Свердловске отмечал День Морфлота. На торжестве произносились речи о Коминтерне, а также были организованы «похороны октябренка» на основе дидактического материала о «старых и новых похоронах»[175].

В начале 1930-х годов смерть юного героя стали регулярно описывать в произведениях, рассчитанных на детскую аудиторию. Помимо фильма Николая Экка «Путевка в жизнь»[176] можно вспомнить поэму Эдуарда Багрицкого «Смерть пионерки»: умирающая Валентина бросает вызов своим родителям и, вместо того чтобы перекреститься, слабой рукой отдает пионерский салют:

Тихо подымается

Призрачно-легка

Над больничной койкой

Детская рука.

«Я всегда готова!» —

Слышится окрест.

На плетеный коврик

Упадает крест^{237}.

Но вершиной прославления детской жертвенности стала повесть «Военная тайна» (1933) Аркадия Гайдара, в прошлом мальчика-партизана Гражданской войны, а теперь — самого популярного автора приключенческих книг для детей 1930-х годов.

«Военная тайна» печаталась с продолжением в «Пионерской правде» в течение нескольких месяцев после репортажей о Морозове. Эта волнующая повесть, которая на протяжении пяти десятилетий оставалась неотъемлемой частью школьной программы, состоит из двух захватывающих нарративов, вставленных один в другой по принципу «история в истории», и оба они посвящены героической смерти. Обрамляющий нарратив, развлекательное повествование о детях, отдыхающих в летнем пионерском лагере на южном морском побережье, неожиданно принимает трагический оборот, когда одного из детей — Альку, сына инженера-коммуниста, работавшего на строительстве неподалеку, убивает брат коррумпированного мастера, недавно посаженного за воровство отцом Альки. Историю внутри этой истории рассказывает сам Алька (вместе с Натой, пионервожатой), и, таким образом, она работает как косвенное пророчество его смерти. Ее содержание таково: после того как воинственные буржуины напали на мирный Советский Союз, весь народ поднялся на защиту своей родины. Когда все взрослые ушли воевать, юный Мальчиш собрал в подмогу взрослым отряд мальчиков и ушел с ним на фронт. Один только вероломный Плохиш отказался присоединиться к отряду, а позже оказался виновником того, что Мальчиш был схвачен буржуинами. В плену врагов Мальчиш погибает под пытками, но не выдает военной тайны. Его хоронят со всеми военными почестями, а памятник ему становится общенациональным местом поклонения:

Плывут пароходы — привет Мальчишу!

Пролетают летчики — привет Мальчишу!

Пробегут паровозы — привет Мальчишу!

А пройдут пионеры — салют Мальчишу!^{238}

При повышенно благоговейном отношении к круглым датам в советской культуре набор всех этих художественных вариаций на тему детской жертвенности — репортажи о смерти Павлика Морозова, волнующие рассказы о Валентине и Мальчише — приобретает особенное значение в канун пятнадцатилетия Октября (т.е. осенью 1932 года). Уже летом пионерская пресса начала писать на «героическую тему», но это были в основном скучные материалы вроде случая с пионером Абросимовым, который спас поезд от крушения, сумев привлечь внимание машиниста к сломанному рельсу^{239}. Поэтому появление более романтического героя воспринималось на ура. Ноябрьский номер журнала «Дружные ребята» (1932) сделал Павлика Морозова, который «героически погиб, борясь за победу социализма, от рук кулаков», своим центральным персонажем, поместив материал о нем на развороте, посвященном Октябрьской революции. «Быть таким, как Павлик, — дело чести и славы каждого пионера» — объявил журнал^{240}. В некоторых статьях (например, в «Пионерской правде» от 2 октября 1932 года) о Павлике говорилось как о 14—15-летнем, хотя это слишком много для пионера и ученика начальной школы[177]. Суть такой подтасовки проста: он должен был родиться осенью 1917 года, чтобы быть «ровесником Октября». Создание образа «ровесников Октября», молодых людей, являющихся основной жизненной силой нового общества, считалось делом намного более важным, чем приверженность голым фактам^{241}.

Связь с революцией придала легенде о Павлике особенное значение с точки зрения ее репрезентативности. Эта легенда, так же как «Смерть пионерки» Багрицкого и «Военная тайна» Гайдара, заложила основу советского героического мифа для детской аудитории. Юные герои приравнивались по значению к взрослым жертвам революции, а церемония их похорон стала одним из первых ритуалов, узаконенных на стадии становления большевистского режима^{242}. Павлик и его современники напоминали детям о жертвах, принесенных ради новой жизни в стране, которую постоянно прокламировали как самую лучшую в мире страну для детей.

В то же время тема жертвенности «осаживала» тех, кто побеждал в музыкальных или шахматных конкурсах, опережал взрослых по показателям в сборе хлопка или, возьмем скромнее, просто были лучшими учениками в классе: их заслуги сильно уступали подвигам таких героев, как Павлик или Мальчиш, отдавших за родину свои жизни. С одной стороны, выдающихся детей хвалили, с другой — беспокоились «о возможности “избаловать” детей», так что они зазнаются и станут «кичливые»[178]. Такие герои, как Павлик Морозов или Мальчиш, напоминали вундеркиндам о том, что существуют цели более высокие, чем их собственные, и тем самым побуждали к «самокритике» и «работе над собой» (два основных сталинских постулата). Как вопрошала статья в «Вожатом» в 1935 году: «А разоблачить своего собственного отца, если он окажется классовым врагом, нужно ли для этого мужество? И можно ли вообще быть мужественным, если ты не летчик, не стратонавт и не эпроновец-водолаз, а рядовой пионер?»^{243}