Предварительное замечание

Предварительное замечание

Рассмотрев вышеуказанные фольклорные источники, можно сделать, казалось бы второстепенный, но довольно немаловажный вывод: совершенно несостоятельным является характеристика Кащея как «колдуна-чародея» (например, [Мифология 1998: статья о нем]). Способности Кащея в фольклоре обладают как раз низшей степенью волшебства. В былине у него вообще отсутствуют какие-либо способности к этому (ср. по контрасту с обстоятельствами его смерти, даже Настасью он уговорил помочь ему, используя только рациональные, причем, вполне убедительные аргументы). Во «второй» (волшебной!) сказке его сверхъестественные способности не идут ни в какое сравнение со способностями остальных персонажей. Освобожденный, он «вихрем вылетел в окно» [Афанасьев 1958 т.1: 377], но зачем ему это было нужно? Скорее, здесь следует видеть обычную метафору (ср. современное: «пулей вылетел за дверь»). И даже указывается [там же: 378], что и коня волшебного он достал у Бабы-Яги. Остальные детали его описания –характеристики физически сильного человека и умелого воина (для сравнения – главного героя в этой сказке даже оживляют из мёртвых). А в «первой» сказке, кроме пресловутой «смерти в яйце», у него, практически, нет ничего волшебного (А.Н.Афанасьев приводит три варианта этой сказки [1958 т.1: 358-376], но во всех трех из них Кащей просто «приехал и увез» женщину без всякого сообщения о сверхъестественных действиях или превращениях.

Большие волшебные способности у Кащея в «пиратском» сюжете: там он оборачивается щукой, чтобы грабить проплывающих по Днепру купцов, но еще в XVIII веке один турецкий адмирал за удачные пиратские вылазки на Средиземном море получил прозвище «крокодил морей», и что тут волшебного? Такую же метафору можно предполагать и для происхождения русского сюжета.

Хотя Н.В.Новиков также характеризует Кащея, как волшебника: «Сила его [Кащея – В.Б.] волшебства огромна, но не беспредельна...» [1974: 197], но в другом месте он пишет: «В двух русских вариантах борьбу с богатырями, овладевшими кащеевыми дочками, Кащей ведет волшебными средствами (срубает головы мечом Сам-самосеком... превращает силачей – спутников Ивана Сосновича в камень...» [там же: 199]. Также отмечается, что в сказках выделены «реально-жизненные» и «бытовые» черты Кащея – ест то же, что и люди, не людоед, по-отцовски привязан к дочерям и т.п. [там же: 201-202]. «Меч Сам-самосек» – это сказочный синоним для просто хорошего меча в богатырских руках. Получается, что во всем русском волшебном фольклоре, где герои используют чудодейственные средства чуть ли не ежеминутно, Кащей только один раз применяет их в бою. Отличие от других героев огромное и совершенно не совместимое с привычным определением его, как «чародея».

Наконец, даже эта его спрятанная смерть - это отнюдь не «внешняя душа, bush soul» [Пропп 2000: 249], а просто продукт «военной магии» самого низшего уровня. Ещё в XX веке донские казаки верили, что, если казак, чудом спасшийся от смерти в бою, завладеет вражеским оружием, едва его не убившим, то тогда ему (как былинному Илье Муромцу) «смерть на бою не писана». Причем, казак, завладевший оружием, «в котором его смерть таилась», отнюдь не считался волшебником или даже колдуном. Поэтому «иголка в яйце», спрятанная Кащеем, ведёт своё происхождение от какой-нибудь «золотой стрелки», «заговорённой стрелы» и т.д., от которой «была суждена смерть» Кащею и которой последний сумел как-то завладеть, после чего благоразумно спрятал подальше (казак, захватив шашку или пику, «в которой его смерть таилась», вооружался ею сам, но стрела – это другое дело; если ею выстрелить, враг её подберёт и выстрелит в тебя, от нее уберечься – только спрятать).

Мотив чудесной неуязвимости воина в бою широко распространен в фольклоре разных народов (см., например, [Исландские саги 1956: 747, 750-751]), но далеко не всегда такой воин - волшебник и колдун. Например, в «Песни о нибелунгах» Зигфрид искупался в крови убитого им дракона и стал неуязвим для любого оружия [Западноевропейский эпос 1977: 336], хотя этот герой совершенно не связан с колдовством, а просто могучий воин (у него есть еще «плащ-невидимка», но его он добыл в бою у нибелунгов без какого-либо волшебства [там же: 250]). Понятно происхождение сюжета о неуязвимости – во все времена бывали воины, которые из самых жарких схваток постоянно выходили невредимыми («как заговоренные»); можно добавить, что на формирование этого мотива повлияло также появление защитного вооружения и дружинников, выполнявших роль телохранителей вождя. Других признаков волшебника у Зигфрида нет, и гибнет он как обычный человек: коварный Хаген обманом узнает у жены Зигфрида Кримхильды о единственном уязвимом месте «королевича Нидерландов» и наносит ему смертельную рану [там же: 335-337, 345]. В русских сказках так убивают Кащея, только тут его «подруга» помогает убийце сознательно.

Не хотелось бы проводить прямую аналогию между русским и германским сюжетами, но хорошо видно, что и Зигфрид, и Кащей – не «колдуны» и не «чародеи». Оба они неуязвимы в бою и имеют по одному чужому волшебному предмету – первый отбил у нибелунгов «плащ-невидимку», а второй заработал у Бабы Яги волшебного коня, и это все. Объясняется же такая «неволшебность» только тем, что образы и Зигфрида (Сигурда), и Кащея сформировались относительно недавно.

Таким образом, Кащей, несмотря на его широчайшую популярность в фольклоре (даже жанр назывался «кощуна») и на весьма широкое распространение в фольклоре волшебных элементов, был более, чем «неволшебным» персонажем, а это, в свою очередь, может говорить только об относительной его «молодости», этот тип просто не успел обрасти мифологическими мотивами.