Имя

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Имя

Теперь следует попытаться выяснить, откуда взялось имя, наверное, главного антигероя русского фольклора – Кащей.

При всем уважении к исследователям данного вопроса (см. напр. [Рыбаков 2001: 302-303]) следует усомниться в значительной части их объяснений, например: «кощее царство», «кость», «кошт» и т.д. Если эти обоснования на чем-то и основываются, то источниками являются рифмы, каламбуры и игра слов, весьма характерные для русского устного народного творчества. Например: «Суровец богатырь, он Суроженин, / по роду города Суздаля…» [Былины 1984: 168]. В частности, такой обработке подвергаются и имена былинных героев – князя Владимира сказители называют и Бладимер, и Благодимер, по отчеству Сеславич, Числаев, Лучиславьев [Кондратьева 1967: 46]. И конструкции типа «кощное царство» (преисподняя [Рыбаков 2001: 240-241]) – это всего лишь производные от «Кащей», а не наоборот.

Рис.2 Древнерусский инициал - стилизованная буква "К".

Возможно, художник в процессе работы произносил "КА-щей" и представлял себе"птицу Вострогота", которая "всем птицам птица".

Р.Г.Назиров [1989] и А.С.Куликова [Куликова 2003] предлагают свою версию происхождения имени антигероя. Они полагают, что до XVIII века этот персонаж звался славянским словом Карачун или Корчун (так называлось зимнее солнцестояние, а также посвященный ему праздник). Это чисто мифологический персонаж, и историческим прототипом посвященных ему фольклорных сюжетов мог быть разве что обычай морозить девушек в лесу, принося их в жертву божеству зимы – Карачуну (сюжет сказки «Морозко»). Однако, эту версию следует признать не выдерживающей никакой критики. От XVIII века и более раннего периода дошло слишком мало фольклорных записей, чтобы можно было сделать столь масштабные выводы; кроме того, имя «Кащей» слишком близко было к проклинаемым церковью «кощунам», «кощунникам» и прочему «кощунству», чтобы у благочестивых фольклористов-любителей не возникло желания записывать только варианты с менее скандальными именами героев. Главное же в том, что из этой пары – Кащей-Карачун более древним может быть только первый. Если по Р.Г.Назирову Кащей – имя тюркского происхождения, а Карачун – славянского, то в славянском фольклоре только иноязычное имя могло замениться исконным, а не наоборот (примеры вытеснения иностранных слов применительно к нарицательным существительным: митральеза – пулемет; аэроплан – самолет и т.п., то есть примеры самоочищения языка от иноязычных включений).

Единственным допустимым вариантом толкования можно признать только версию происхождения имени от тюркского «кошчи» (пленник, раб). Надо учесть, что слово «кащей» бытовало в Древней Руси именно в этом значении ([Словарь 1980 вып. 7: 398]; имелось также значение «конюший»), и этимологизируется именно из тюркских языков с данной семантикой [Фасмер 1986].

Н.В.Новиков пишет: «Само слово Кащей заимствовано из тюркских языков» [1974: 192]. Он отмечает, что пребывание «антигероя» на положении пленника очень часто включено в сюжеты сказок. «Кащей-пленник. Пребывание его в заключении сказка рисует в фантастическом свете, неприминув при случае оттенить жестокость обращения с ним его хозяев» [там же: 197]. Отметим, что это как раз и «нелогично» - жестокость с узником хозяев (той же Марьи Моревны) является смягчающим обстоятельством для того, кого сказка описывает как отъявленного злодея. Придется признать, что любые другие варианты объяснения повисают в воздухе. Итак, Кащей – это «раб». И тут следует использовать еще один источник.

Меньше всего хотелось бы углубляться в споры по поводу «Слова о полку Игореве» и его авторе. Следует отметить только тот несомненный факт, что, излагая далекие от себя события, автор нигде не отклоняется от летописной фактологии, а это показывает, что он не только читал летописи (несмотря на свое не особенно христианское мировоззрение), но и писал «Слово» с летописью на столе. Из последнего же можно сделать вывод о характере автора – его приверженности фактам, полному отсутствию у него желания (свойственное литературе XV-XVII веков) переиначивать исторические факты в угоду своему поэтическому вдохновению. Автор «Слова» нигде не исказил ни одного исторического факта, насколько это можно проверить по летописям. Бесспорно также, что автор хорошо знал устное народное творчество. Вот этого человека мы и попросили нам разъяснить, кто такой Кащей.

В «Слове» «кощей» упоминается трижды, два раза - в обычном, нарицательном значении: «чага по ногате, а кощей по резане» и «выседе ... в седло кощиево». Тут все ясно, но фраза: «Стреляй, господине, Кончака, поганого кощея...» [Слово 1974: 44-45] издавна служит предметом споров. Хан Кончак ни в коем случае не мог быть назван «рабом», да и не «поганее» он был других половцев, тем более что сын его, Юрий, впоследствии крестился, а дочь (также крестившись) вышла замуж за русского князя (на что есть намек и в «Слове»). Надо заметить, что сама мысль о том, что воина, а, тем более, военачальника, можно сравнить с рабом, – эта мысль должна казаться автору (воину) и его читателям (низшему слою феодалов, в основном) просто дикой. Да и вся спорная фраза какая-то странная.

«Стреляй» – лук никогда не был «поэтическим» оружием русских князей в отличие от меча, копья или хотя бы «золотого стремени».

«Господине» – по контексту фраза должна относиться к «золотому слову» Святослава, но по феодальному этикету Киевский князь не мог обращаться к Галицкому, как к старшему – «господин». Зачем автор оборвал тут «злато слово» и начал речь от своего лица? (Правда, в предыдущем абзаце – такое же обращение; окончание прямой речи, к сожалению, не особенно доказательно, однако порядок абзацев мог быть изменен как автором, так и позднейшими переписчиками).

«Кончака, поганого кощея» – про «поганство» было сказано выше, «кощея» – сказано выше очень много.

Однако, все «белые пятна» прояснятся, если допустить, что «странная фраза» – это цитата из древнего сказания – «кощуна». Вполне можно поверить, что автор в XII веке обладал совсем другой информацией о Кащее, чем мы сейчас, весьма вероятно, что он слышал (и пел) вполне исторические песни об этом персонаже (см. [Рыбаков 2001: 300-301], о кощунах, кощунниках в отличие от рассказчиков недостоверных «басен»). И, если непонятная фраза (но вполне понятная тогдашним читателям) – цитата из такой песни, описывающей (см. выше) «заговор», то есть славянское посольство к гуннам, за которым последовал гуннский поход на готов, тогда все становится на свои места.

«Стреляй» – лук был главным оружием гуннов, а в песне это, конечно, было увязано (срифмовано) со стрелой, позже убившей Кащея.

«Господине» – подчеркивается лояльность славян по отношению к сюзерену и их право на помощь от него.

«Кончака» – в «подлиннике» стоял вероятно, Вострогот – персонаж, доживший до наших дней в «Голубиной книге» в виде некоей «птицы Вострогота». В.В.Иванов и В.Н.Топоров приводят цитаты из разных вариантов «Голубиной книги»: «”Вострогор – от птица да всем птицам птица”; “Вострогот птица вострепещется...”» [Мифология 1998: 491-492]. Германарих-Винитарий правил остроготами много десятков лет, его настоящее имя забыли даже сами готы. Иордану (и другим позднейшим готам) он известен под своим латинизированным титулом (в переводе: «царь германцев» – Германарих) и позднейшим готским титулом Винитарий – «победитель венетов» [Седов 2002: 191], а славяне называли его еще проще – Вострогот, по имени предводимого им племени. Происхождение слова «Вострогот» от «острогот» весьма вероятно («в-» – распространенная в русском языке протеза (надставка) для слов, начинающихся с гласной). А наименование вождей по этнонимам народов было обычным на Руси издавна, ещё у Нестора в XII веке Радим и Вятко – предводители радимичей и вятичей. Прозвище это, впрочем, почти забылось, потому что было вытеснено именем «Кащей». Так в дальнейшем изложении и будет называться этот человек.

«Поганого кощея» – если изъять позднейшее наслоение – латинское paganus – то получится «неверного раба»; подчеркивается нелояльность Вострогота гуннам и, по всей вероятности, нарушение данной им клятвы (за нарушение клятвы монголы в XIII веке убивали предателя вместе со всей семьей, потому что считали предательство фактором наследственным, а гунны пришли во II веке из тех же степей).

В тексте «Слова» цитата приведена вполне к месту – в самом апогее призыва к князям перестать преследовать своекорыстные интересы и спасти Русь от страшной опасности (монголов). Авансом дается высочайшая похвала князю – сравнение с гунном Баламбером, победителем Кащея.

Еще одна более, чем странная фраза: «Се бо готския красныя девы воспеша на брезе синему морю, звоня рускым златом; поют время Бусово, лелеют месть Шароканю». Академик Д.С.Лихачев дает к этому следующее примечание: «Речь идет о готах, живших на Таманском полуострове; всякое поражение русских в борьбе с половцами – ближайшими соседями готов – обогащало готских купцов» [Слово 1974: 42-43 прим.: 63]. Но международной торговлей (работорговлей) занимались в то время византийские, арабские, персидские, еврейские купцы, почему бы они стали делиться прибылью с какими-то готами? А предполагать, что, скажем, крымские готы могли потребовать от того же Кончака плату за проезд по своей территории до Корсуни (Херсонеса), весьма странно. Половцев даже Владимир Мономах не сумел обложить данью, только выгнал из пограничных степей, а уж готов XII века Кончак сам продал бы на Корсунском базаре «по ногате за голову». Если же еще добавить, что некоторые исследователи отождествляют Буса не с «очевидно, одним из половецких ханов XI века», как Д.С.Лихачев, а с антским «королем Божем» у Иордана [Иордан 1997 коммент. Скржинской: 332], то очевидным будет, что автор «Слова» вспомнил готов не зря. Потому что в оригинале (народной песне XII века) было: «...поют они время Бусово, лелеют месть Кащею». Почему автор заменил последнего позднейшим Шароканом, понятно. Кащей в русском фольклоре уже тогда, очевидно, начал свой путь к былинному, а затем и сказочному персонажу, но даже если и нет, представлял из себя слишком ветхую старицу для XII века. Автор с чуткостью настоящего мастера сумел рассказать о позднейших событиях, но при этом затронуть глубины тогдашнего массового сознания. Песни и «басни» о Кащее имели тогда широчайшее распространение (даже жанр этот назывался «кощуна») все их слышали с детства, и автор «Слова» сумел вызвать призрак древнего чудовища, не называя его (чудовище) по имени. Если бы он его назвал, то картина, внушавшая тогдашним слушателям безотчетный ужас, сразу бы поблекла. (Впрочем, окончательный вывод сделать непросто; возможно, постарался переписчик, увидевший в тексте «серьезной» книги имя Кащея, ставшего к тому времени уже персонажем детских сказок, да и церковь осуждала «кощунство» «кощунов». Он применил свою начитанность и исправил «ошибку».)

Подобное толкование двух странных фраз в тексте «Слова» следует проверить. Правда ли, что автор не только охотно писал о событиях долетописной истории восточных славян, но и излагал известные ему факты со всей возможной для него точностью? В отношении событий позднейшего периода, как упоминалось, сомнений нет – упоминаний много и летописям они не противоречат. Проверочным же словом для долетописного периода послужит имя «Троян». Литература об этом персонаже огромна и малоценна (см. например [Гумилев 1970: 340]), но в целом исследователи склоняются к мнению, что прототипом героя является римский император Марк Ульпий Траян (умер в 117 году), завоевавший Дакию и, несомненно, по римскому обычаю, (см. например [Тит Ливий 1989 т.3: 124-125, 189-193 и др.]) постаравшийся всемерно привлечь на свою сторону все народы, окружающие враждебных даков. (Например, В.И.Мансикка [2005: 297-298] пишет, что у южных славян осталось божество с именем «Троян», происхождение которого он связывает с императором Траяном.)

После с этого (примерно с середины II в.н.э.) происходит подъем выразительной Черняховской археологической культуры, благополучие которой было связано с торговлей хлебом на рынках Римской империи. Были ли эти два события (оживление хозяйственной жизни у славян и внимание императора к этому региону) как-то между собой связаны или имело место просто совпадение? На этот вопрос ответить трудно. Несомненным, однако, является то, что в памяти черняховцев последующих поколений должны были остаться воспоминания о начале их экономическое процветание после любезного обращения к ним Траяна с посольствами, комплиментами, подарками, купцами, торговыми льготами и т.д. В последующие десятилетия и века память о «Трояне» должна была только укрепиться. Большинство римских императоров обожествлялось после смерти. В каждом городке был посвященный им храм со специальной коллегией жрецов-августалов. Отправление этих культов было прямой «почетной обязанностью» каждого подданного Рима (в прочих культах они могли участвовать по своему желанию). Но Траян не был в числе «большинства». Он был официально признан самым лучшим императором за всю историю Империи (при жизни). И, значит, культовая статуя Траяна выделялась во многих «августовских» храмах, а, тем более, на северо-востоке Империи, которую Траян почтил присутствием или даже сам завоевал. И легко можно представить, что греки Ольвии, не знающие границ в лести, почтили покойного принцепса (а, вероятно, и еще живого) самым роскошным культом, до которого только могла додуматься их эллинская гениальность. И, несомненно, что участие в культовых мероприятиях принимали славянские купцы, бывающие в Ольвии и других городах Империи (за отказ от этого казнили ранних христиан; иноземцев, конечно, не казнили, но и относились за это к ним, как к варварам, а для купцов такое отношение во всех смыслах убыточно).

Итак, сравним упоминания «Трояна» в «Слове» с исторической действительностью поздней античности и раннего Средневековья:

1.«Были вечи Трояни, минула лета Ярославля» [Слово 1974: 38]. Итак, «трояновы вечи» – это II-IV века расцвета Черняховской культуры, все верно.

2.В «Слове» «Обида...вступила... на землю Трояню». [там же: 40], то есть, враг вступил на Русскую землю. Нетрудно понять происхождение эпонима. Черняховцы не имели собирательного названия для себя. Они состояли из множества мелких племен, объединенных в три союза (об этом далее). Их объединяли уклад хозяйственной жизни, определенная взаимопомощь во внешней политике, язык и культура. Но все эти факторы – слишком очевидны, чтобы быть заметными и вызвать к жизни некое обобщение в народной массе. Поэтам и певцам пришлось придумать довольно искусственное понятие «Троянова земля», чтобы выделить не только, скажем, тиверцев, но и не все славяноязычные народы, а только тех, чьи купцы приезжают в Ольвию и приносят жертвы статуе Траяна.

3.«О, Бояне... Абы ты сиа полкы ущекотал, ..., рища в тропу Трояню чрес поля на горы» [Слово 1974: 35]. Исследователи связывают выражение «тропа Трояна» с колонной Траяна в Добрудже (латинское «тропеум Траяни»). Где могла находиться та «тропа», куда мог «рискать» Боян, вероятно, профессиональный придворный певец? Направления на север и запад отпадают вполне. Юго-Восточное стратегическое направление создавало славу народным героям, вроде Ильи Муромца, но не князьям с их дружинами. И остается только Юго-Запад, через Балканы или Черное море, «на Царьград» (как раз мимо колонны Траяна), куда и в самом деле шли великие и не очень русские князья от Кия (конец V-VI в.н.э.) до Ярослава Мудрого и возвращались со славой и без нее. Почему именно «тропа»? У многих народов, при объяснении малопонятных слов используются «народные этимологии» и «говорящие переводы». У греков заимствованное на Востоке имя богини Афродиты (аналог семитской Астарты) часто объяснялось через слово «афрос» – пена. Название священного города иудеев Ершалаима греки произносили «Иерусалим» от греческого «hieros» – священный. А «перевод» Бояна «тропеум» – «тропа» еще и связан с тем, что князья в походе (само современное слов «поход» – почти синоним слова «война») и не видели «земли», а видели, в основном, «тропу». Главное же в том, что к VI веку (времени первых «Боянов») выражение «троянова земля» было уже «занято» другим значением, и певцам пришлось искать другие слова для обозначения земель, когда-то принадлежавших Марку Ульпию Траяну.

4.«На седьмом веце Трояни връже Всеслав жребий...» (речь идет об авантюре князя Всеслава Брячиславича около 1047 г.) [Слово 1974: 46]. Д.С.Лихачев объясняет странное выражение только фразой « в давнее время (число семь – эпическое число)» [там же прим: 67]. А если понять «седьмой век» буквально? Если Новгород был взят Всеславом в седьмом веке «старого стиля», то получится, что это загадочное летоисчисление начиналось с какой-то даты между 347 и 447 гг. н.э. Император Траян умер в 117 году н.э., тогда же начались «Трояновы века», однако, следует помнить, что люди чаще запоминают конец чего-либо, чем начало (оно им кажется настолько естественным, что и запоминать его не надо). Разгром Киева татарами в 1240 году был потрясающим, хорошо описанным и датированным событием, а вот об его основании ничего, в сущности, не известно. Всплеск литературной активности вызвало падение независимости Новгорода в 1478 году, а вот легенды о его основании литераторам пришлось сочинять самим. А что известно об основании Москвы? И если летоисчисление «века Трояни» означали «века после времен Трояна», тогда все будет совершенно точно. Вторжение гуннов датируется около 375 года, поход Кащея-Винитария можно датировать периодом после 380 года (см. ниже), а середина V века – приход булгар, гибель гуннов, исчезновение Черняховской культуры. Все точно. Дату автор мог уточнить в какой-нибудь монастырской библиотеке по любой византийской хронике, ориентируясь, например, по вторжению гуннов или по смерти Аттилы (хотя в византийских хрониках, обычно, дат нет, но именно для IV века датировка облегчается в связи с проведенными тогда церковными «великими соборами», хорошо датированными).

Итак, из четырех упоминаний долетописного периода русской истории, которые можно проверить все четыре вполне корректны, а датировка «вецев» даже и точна (±10-15%). Значит, и две первые фразы вполне можно истолковать так, как они истолкованы.