§ 7. Переговоры Вириата с Марком Попилием Ленатом и Цепионом. Убийство Вириата по наущению Цепиона

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

§ 7. Переговоры Вириата с Марком Попилием Ленатом и Цепионом. Убийство Вириата по наущению Цепиона

Во время этого похода, который не затронул самого Вириата, на последнего обрушился удар со стороны Марка Попилия Лената. Попилий, прибывший для ведения войны с кельтиберами, поначалу был обречен на бездействие, поскольку должен был ожидать решения сената по поводу договора, заключенного Помпеем. Теперь угроза, возникшая еще и со стороны армии ближней провинции[230], побуждала Вириата к мирным переговорам, несмотря на предшествующий неудачный опыт (Diod., XXXIII, 19; Dio Cass., XXII, 75; Auct. de vir. ill., 71, 2). После того как Цепион вновь начал войну, Вириат предпочел вступить в переговоры не с проконсулом дальней провинции, а с Попилием Ленатом. Ему, однако, пришлось разочароваться, если он ожидал мягких условий. На этот раз, в отличие от предыдущего года, диктовали условия римляне. Его положение предводителя лузитанских отрядов было, как и прежде и судя по дальнейшим событиям, небесспорным. Если простые воины были ему преданы (Арр. Iber., 72, 319; Diod., XXXIII, 21а), то отношения Вириата со знатными людьми в его войске были явно натянутыми. Правда, при той популярности, какой пользовался последний, они не имели возможности самостоятельно выступить против него[231], несмотря на то что сами командовали небольшими отрядами (Dio Cass., XXII, 75). Уже история его брака показывает, насколько прохладными были у него отношения с собственным тестем Астолпой (Diod., XXXIII, 7, 1—4). Последний принадлежал к числу состоятельных и знатных лузитан, которые имели разносторонние дружественные связи с римлянами (Diod., XXXIII, 7, 4). Поэтому то, что они держали сторону Вириата, могло истолковываться римлянами как измена. Так что их положение меж двух огней было весьма сложным, тем более что они явно не пользовались симпатиями у простых лузитан. Затруднительность ситуации, в которой они оказались, иллюстрирует описанный выше пример города Тукки.

Как мне кажется, для ведения переговоров Вириат лично прибыл в лагерь консула и своей лишенной показного блеска манерой поведения снискал репутацию настоящего воина[232].

Попилий по обыкновению римлян выдвигал требования одно за другим — вновь налицо скрытая форма deditio, — и Вириат выполнял их по мере предъявления[233]. Так, он отрекся от всех, кого римляне считали перебежчиками. Часть их лузитаны казнили сами, среди них и Астолпа, часть была выдана римлянам, которые наказали их отсечением рук (Dio Cass., XXII, 75). Следующее требование римлян касалось выдачи оружия. Это требование — оно явно не стало бы последним — привело к провалу переговоров. Ни сам Вириат, ни его войско не могли заставить себя претерпеть такой позор (Dio Cass., XXII, 75; Auct. de vir. ill., 71, 2). To, что после прекращения переговоров дело дошло до борьбы между Вириатом и Попилием, совершенно невероятно[234]. Думается, что после прояснения вопроса о договоре с нумантинцами консул должен был уделить все свое внимание этим событиям.

Теперь непосредственным противником Вириата, который все это время, как кажется, оставался в Карпетании, вместо Попилия стал Цепион. Римляне пока сохраняли уважение к Вириату. Он, очевидно, вернулся на гору Венеры, в то время как римляне разбили свой лагерь на южном берегу Тага{264}. По-видимому, Цепион боялся вступать в борьбу с Вириатом. Вместо этого он стал демонстрировать свои барские замашки, которые уже испытал на себе народный трибун Азелл. Грубость проконсула породила отчуждение между ним и его войском, в особенности всадниками, при том, что он не снискал реальными успехами авторитета, пусть даже и вопреки отвращению, которое он вызывал. Солдаты отводили душу, насмехаясь над ним за глаза. Цепион прекрасно знал об этом, но, естественно, не мог отыскать зачинщиков. Поэтому он решил прибегнуть к коллективному наказанию и дал всем служившим у него римским всадникам чрезвычайно опасное задание: они должны были, не имея прикрытия, нарубить дрова на холме, находившемся в руках Вириата{265}, — занятие, при котором римляне, как известно, обычно несли потери (см. выше, с. 82). Его офицеры, военные трибуны и легаты пытались уговорить Цепиона отменить приказ, но безуспешно. Всадники же были слишком горды, чтобы молить Цепиона о прощении. Они отправились выполнять распоряжение проконсула, причем к ним присоединились всадники союзников и другие добровольцы. Им удалось справиться с заданием. Однако когда всадники вернулись, то стали укладывать свежесрубленные поленья вокруг палатки Цепиона, чтобы сжечь ее. Цепиону не оставалось ничего иного, как спасаться бегством с претория (Dio Cass., XXII, 78; Ер. Oxyrh. 54, Z. 195 — 196, с серьезными дополнениями). Как развивались события дальше, мы не знаем, однако сомнительно, что Цепион еще имел власть для суровых наказаний.

Этот эпизод, однако, не означает, что римская армия перестала признавать дисциплину. Вмешательство офицеров показывает, что голос разума не умолк, даже если им не всегда удавалось заставить командующего выслушать их. Мы не знаем, насколько Вириат был осведомлен об этих событиях. Чем дальше, тем больше мощь римлян должна была ему представляться подобной гидре, у которой отрастают все новые и новые головы на месте отрубленных. Что же касается его лузитан, то здесь он не мог быть уверен, что они продержатся долго. Прошли времена первых победоносных возмущений, первых сокрушительных ударов по римлянам, консолидации сил. Уже в период начавшихся неудач была одержана победа над Сервилианом, которая могла бы решить дело в пользу лузитан, если бы римляне с помощью крючкотворства не изменили слову. Иначе как чувством бессилия не объяснишь переговоры{266},[235] которые Вириат начал в 139 г. с Цепионом лишь после того, как попытка прийти к соглашению потерпела провал из-за требований римлян. На этот раз он вел переговоры не лично, но отправил к римскому консулу трех своих вернейших, как он считал, друзей{267}. Их звали Авдас, Диталкон и Минур[236]. Они были друг другу родственниками и друзьями и происходили из города Урсон (из группы лузитан, оказавшейся меж двух огней, о которой шла речь выше). В ходе переговоров — мы не можем точно сказать, кто первым подал мысль, — возник план убийства Вириата. Даже если Цепион не сам высказал это предложение, все равно он сразу согласился с ним. Кроме того, он обещал трем лузитанам безнаказанность и личную безопасность (это имело немалое значение, если вспомнить о судьбе других знатных лузитан: Dio Cass., XXII, 75). Он также сделал свое предложение более заманчивым с помощью богатых подарков, обещая новые после умерщвления Вириата. Для скрепления договоренности Цепион и трое убийц обменялись клятвами (Diod., XXXIII, 21). Возвратившись к Вириату, эти трое, чтобы их вождь чувствовал себя в безопасности, стали тешить его надеждами на лучшее будущее. Они утверждали, будто римляне готовы пойти на мир (Diod., Loc. cit.). Исполнение своего замысла заговорщики организовали с учетом образа жизни Вириата. При этом, принимая во внимание его популярность, все зависело от того, удастся ли им скрыться, оставшись нераскрытыми. Вириат мало спал (Diod., XXXIII, 1, 2; 21а; Арр. Iber., 71, 312) и даже во сне не расставался с оружием (Арр. Iber., 71, 312 и 315; ср. Diod., XXXIII, 1, 2), чтобы всегда быть готовым ко всему. Его друзья имели право в любое время, даже ночью, заходить к нему (Арр. Iber., 71, 312; Diod., XXXIII, 21). Поэтому убийцы смогли проникнуть в палатку спящего Вириата, не возбудив подозрений[237]. Одним точно нанесенным ударом они пронзили ему горло так, что он не издал ни звука (Арр. Iber., 71, 313-314; Diod., XXXIII, 21). Когда, наконец, лузитаны следующим утром, забеспокоившись, вошли в палатку полководца и обнаружили, что он мертв, убийцы давно уже ушли обходными путями, на которых мало кто появлялся, к Цепиону, где оказались в безопасности (Diod., XXXIII, 21). Когда же они потребовали обещанных им даров, он оказался глух к их настояниям (Арр. Iber., 71, 314). Он представил как уступку то, что разрешил им владеть тем, чем они обладали и прежде, для разбора же прочих требований отослал их в Рим (Арр. Iber., Loc. cit.). Там, однако (между тем начался уже 138 г.), сенат отказал им (датируется по: Ер. Oxyrh. 55, Z. 201—202; Auct. de vir. ill., 71, 3). Сенат, конечно, был проинформирован письмом Цепиона в том смысле, что трое убийц предложили свои услуги по собственному почину. Поэтому последние получили гордый и лицемерный ответ, что римляне никогда не приветствовали убийство полководца своими солдатами[238]. Такой образ действий вызвал всеобщее одобрение (Oros., V, 4, 14), тогда как в остальном сенат не мог скрыть, что все поведение Цепиона не слишком достойно. Его победа омрачалось упреком в том, что он «не заслужил, а купил ее»{268}.[239] Цепион увековечил свое имя в дальней провинции возведением укрепленного маяка недалеко от устья Бетиса, который вызывал немалое восхищение, и до сих пор городок Чипиона (Chipiona) носит имя римского консула{269}.[240]

Традиция об убийстве Вириата при ближайшем рассмотрении обнаруживает удивительные совпадения. Там, где встречаются расхождения, они либо оказываются только кажущимися и объясняются различными сокращениями исходного источника, либо касаются незначительных моментов, которые оспариваются на основании главных источников или как позднейшие искажения. О количестве изменений, которые могли возникнуть в результате сокращения, можно судить, сравнив подробный рассказ Диодора (XXXIII, 21, exc. Esc.) и краткую заметку того же автора (XXXIII, 1, 4, exc. Photii). Из XXXIII, 21 ясно и однозначно вытекает, что лузитаны предлагали Цепиону убить Вириата, исходя из своекорыстных мотивов; в XXXIII, 1, 4 говорится, что K??????… ????????… ??? ??? ???????? ??????????? (тот же глагол, что и в ХХХIII, 21). Вряд ли, как мне кажется, кто пришел бы к мысли, что за краткой заметкой скрывается рассказ, изложенный в XXXIII, 21, если бы не знали наверняка, что это так.

Известно, что Вириат был убит соотечественниками. Об этом сообщают, согласуясь друг с другом, все авторы, за исключением Веллея Патеркула, который не останавливается специально на этом вопросе. Известно, далее, что убийство произошло с ведома Цепиона: об этом или прямо сообщается, или на это достаточно ясно намекается у Аппиана, Диодора (2х), эпитоматора Ливия, Флора (у него вместо Цепиона указан Попилий), автора сочинения «О знаменитых мужах», Валерия Максима, Веллея Патеркула. Оксиринхская эпитома хранит молчание на сей счет. Поздние авторы — Орозий, Евтропий, Иоанн Антиохийский — также не могли обойти этот вопрос (отчетливее всего у Иоанна), причем у них убийство совершается без ведома Цепиона; убийцы требуют задним числом награды, но Цепион отклоняет их претензии со словами, что римляне никогда не приветствовали убийство полководца собственными воинами (Евтропий, Иоанн). Рука об руку с вопросом об осведомленности Цепиона часто недвусмысленно упоминается о подкупе, совершенном им. Речь идет об обеспечении безнаказанности (Diod., XXXIII, 21; Val. Max., IX, 6, 4) и дарах (Арр. Iber., 71, 311 и 314; Auct. de vir. ill., 71, 3). Только у Аппиана сообщается (но это отчасти подтверждается упоминаниями в Оксиринхской эпитоме (55, Z. 201—202) и в сочинении «О знаменитых мужах»), что Цепион не сдержал обещания после того, как все совершилось, и отослал убийц в Рим. Там требование награды было отклонено (Оксиринхская эпитома, «О знаменитых мужах») и принято решение, обоснованное теми словами, которые Евтропий и Иоанн Антиохийский ошибочно вкладывают в уста Цепиона[241].

Что касается вопроса о том, от кого исходила инициатива убийства Вириата, то источники дают ответ на этот вопрос: лузитаны. Психологическая ситуация, в которой оказались убийцы, подробно и правильно описано у Диодора (XXXIII, 21; у Иоанна Антиохийского с большими искажениями и с передачей лишь общего смысла). Этому описанию не противоречит другой подробный рассказ, содержащийся у Аппиана. О позиции лузитан до подкупа их Цепионом там ничего не сообщается, ведь Аппиан вообще не принимает во внимание известное нам из Диодора противоречивое положение лузитан, о котором мы неоднократно говорили выше[242]. Противоречие снимается, на мой взгляд, следующим образом: по Диодору (21) практически был заключен договор между Цепионом и убийцами, лузитаны убили Вириата без согласия со стороны Цепиона. В зависимости от того, на что обращают внимание авторы при всей своей краткости в качестве conditio sine qua поп, на участие Цепиона или, с другой стороны, на истинных виновников, возникла та или иная версия, как то демонстрирует появление соответствующих пассажей у Диодора — XXXIII, 1, 4 и 21.[243]

Таким образом, можно утверждать, что традиция приписывает лузитанам лишь предложение убить Вириата. Вопрос же о том, действительно ли они первыми заговорили об этом, остается нерешенным, однако даже если Цепион не был инициатором, его роль в этом деле выглядит в высшей степени сомнительной.

Смерть Вириата завершила целую эпоху в отношениях между римлянами и лузитанами (Diod., XXXIII, 21а; ср.: Iustin., XLII, 2; Flor., I, 33, 15-17 = II, 17, 15-17). Она позволила римлянам вскоре успешно завершить столь долго ведшуюся ими в основе своей оборонительную войну, так что теперь они смогли перейти в наступление. Этот перелом сказался немедленно и дал писателям повод в заключении рассказа о погребении Вириата еще раз дать оценку его личности (Diod., XXXIII, 21а и Арр. Iber., 71, 315—72, 319; то же самое и у Ливия, как показывает периоха 54-й книги), что частично уже делалось ранее при первом его появлении и применительно ко времени наивысшего могущества.

Велики были горе и скорбь лузитан из-за смерти их любимого предводителя (Арр. Iber., 72, 316; Liv., per. 54). К этому примешивался страх за собственные жизни, осознание новой опасности и гнев за то, что они не смогли найти убийц (Арр. Iber., 72, 316). Не беспокоясь о римлянах, чей лагерь находился на некотором удалении от лузитан (как можно заключить на основании Диодора — XXXIII, 21 fin.), и не испытывая беспокойства с их стороны, лузитаны устроили погребальные торжества, великолепие которых должно было еще раз превознести заслуги этого человека{270}.[244] Тело поместили в высокую поленницу, было убито множество жертвенных животных, пешие и конные воины двигались вокруг костра и восхваляли мертвого в духе варварских laudatio funebris[245]. Затем поленницу подожгли, и все расселись вокруг нее и ждали, пока пламя не погаснет (Арр. Iber., 72, 317). Погребальные торжества завершились — прах Вириата был тем временем, по-видимому, захоронен — грандиозными состязаниями на могиле, когда в память о выдающейся храбрости покойного выступили 200 пар единоборцев (Арр. Iber., 72, 317; Diod., XXXIII, 21, число названо у Диодора). Прощаясь с героем, вызывающим у них симпатию, авторы особо выделяют то, что было характерно для него и его деятельности, — замечательные качества Вириата и как воина, и как полководца (Liv., per. 54; Diod., XXXIII, 21a; Арр. Iber., 72, 318), его справедливость при распределении добычи[246], во время которого он из своей доли вознаграждал храбрейших воинов (Diod., XXXIII, l, 3; Арр. Iber., 72, 318), и факт, обусловленный этим, — войско никогда не выказывало ему неповиновения{271}.[247] Завершают характеристику указания на продолжительность командования Вириата (правильнее всего восемь лет, 147—139 гг.)[248] и констатация того, что он весьма часто брал верх над римлянами (так у Ливия, per. 54; другие формулировки — Oros., V, 4, 14; Eutrop., IV, 16, 2; Veil. Pat., II, 1, 3; Diod., XXXIII, 21a; Iustin., XLIV, 2, 7).

Здесь мы имеем дело с остатками элогия{272}, типичного также в том отношении, что он содержит характерные хронологические замечания{273}. Вириат мог бы пополнить ряд тех, кого Ливии удостоил элогия[249]. На своем исходном месте элогий появляется еще у Ливия (per. 54), равным образом в связи со смертью Вириата он дан у Орозия (V, 4, 14), Евтропия (IV, 16, 2: он включает в себя и вводную характеристику), Веллея Патеркула (II, 1, 3: отсутствует собственно рассказ и указание на годы) и Иоанна Антиохийского (fr. 60). Флор сочетает элементы начальной и заключительной характеристики и поэтому дает указание на число лет предводительства Вириата до рассказа о самих событиях. Юстин (XLIV, 2, 7—8) совершенно самостоятелен в последовательности рассказа о деяниях Вириата и число лет приводит сразу после упоминания его имени. У всех авторов (за исключением Юстина) заметны следы ливианского порядка изложения, отличия же у Флора и Евтропия могут быть легко объяснены их методом сокращения материала.

Однако бросающиеся в глаза совпадения с последовательностью повествования у Ливия присутствуют не только у Аппиана и Диона Кассия, но и у Диодора, который никак не мог зависеть от Ливия (о «трехступенчатости» возвышения Вириата см. выше, с. 131). Связующим звеном является периоха книги Ливия, которая, прежде всего, требует сопоставления с Аппианом (Iber., 71, 316—72, 319) и Диодором (XXXIII, 21а). На «порою дословное» совпадение между Аппианом и Диодором указывает также А. Шультен, который усматривает здесь влияние Полибия{274}. У этих трех авторов приводятся следующие восемь пунктов в неизменном событийном ряду почти полностью без существенных дополнений (о дополнении у Диодора будет идти речь ниже):

1. Смерть: периоха Ливия, Диодор (XXXIII, 21), Аппиан (Iber., 71, 311-315).

2. Скорбь: периоха, Аппиан (71, 316), у Диодора не упоминется.

3. Погребение: периоха, Диодор (XXXIII, 21а), Аппиан (Iber., 72, 317).

4. Оценка как солдата и полководца: периоха, Диодор, Аппиан (Iber., 72, 318).

5. Справедливое распределение добычи: в периохе не упоминается, Диодор, Аппиан (Iber., 72, 318).

6. Отсутствие мятежей: в периохе не упоминается, Диодор, Аппиан (Iber., 72, 318).

7. Число лет: периоха, Диодор, Аппиан (о различиях говорилось выше).

8. Резюме о его успехах: периоха, Диодор, у Аппиана отсутствует; в Iber., 63, 265 оно явно предваряется наряду с указанием на число лет.

В связи со всем этим можно уверенно сделать вывод о том, что у всех трех авторов налицо не только одни и те же сообщения, но и их определенный порядок.

Кроме того, помогает сопоставление различных сохранившихся фрагментов о личности Вириата у Диодора (XXXIII, 1, 1—3; 5; 21а). Отдельно следует рассмотреть эксцерпт Фотия, поскольку здесь, естественно, сведены различные главы Диодора о Вириате, причем событийный ряд отдельных сообщений изменен. Поэтому из того, что сообщения, которые тесно связаны с рассказом о смерти и погребении (характеристика — XXXIII, 1,2; общая оценка — 1,3), стоят перед историческим повествованием, ничего не следует. Пассаж XXXIII, 21а дает дополнительную информацию по сравнению с периохой Ливия и Аппианом, сходная с которой находится также в XXXIII, 1, 2: воздержность (continentia) — прежде всего, «непродолжительный сон»; те же черты continentia мы находим во вводной характеристике Вириата у Диона Кассия (XXII, 73), к чему еще вернемся. Я предполагаю это потому, что фраза Диодора (XXXIII, 21а): «Он был умеренным и неутомимым… выше всякого наслаждения (?????? ?? ??? ??????… ?????? ????????)», — вероятно, является вставкой по отношению к его источнику независимо от того, что то же самое говорилось уже в начале истории Вириата. Соответствующим образом обстоит дело с Diod., XXXIII, 1, 5 (как 21а о доблестях и образе жизни). Эти сообщения, исходя из последующей заметки о Плавтии, должны были стоять в начале истории Вириата. Нельзя сказать, что подбор таких сообщений внутренне противоречив, однако бросается в глаза, что здесь, как и в 21а (и Арр. Iber., 72, 318) при описании погребения речь идет об общей оценке; вновь, как и там, добавляется, что Вириат из собственной доли добычи одаривал храбрейших воинов. Там, однако, имелось замечание в связи с отсутствием каких-либо мятежей в течение всего его предводительства (с указанием на продолжительность последнего), так что оно должно стоять там и в его исходном варианте. Представляется, что дело здесь обстоит так же, как и в случае с пассажем о continentia, только наоборот: Диодор привел это сообщение вначале, а затем еще раз изложил его в том месте, где оно стояло в источнике. Для его повествовательной техники это могло означать, что он прочитывал крупные фрагменты материала и затем сводил воедино большие связные куски.

То, что удивительно цельная характеристика у Диона Кассия (XXII, 73) является элементом этой концепции личности лузитанского вождя, доказывает сравнение с Диодором (XXXIII, 1, 13), где еще сохраняются важнейшие черты этой вводной характеристики. Обоих авторов объединяют пять пунктов в одинаковом событийном ряду, причем Дион Кассий отчасти более, отчасти менее подробен, чем Диодор, что обусловлено обобщающим характером эксцерпта Фотия:

1. Указание имени и народа, к которому принадлежит Вириат.

2. Сообщение о том, что Вириат был пастухом (у Диона — элемент «трехступенчатой» карьеры Вириата).

3. Благодаря телосложению и тренировке — быстр и силен.

4. Воздержность (continentia).

5. Помимо выдающихся физических качеств налицо и полководческие способности.

Это совпадение, как мне кажется, доказывает, что основные черты и порядок изложения при создании образа Вириата должны восходить в конечном счете к общему для всех авторов источнику. Этим источником, судя по другим сообщениям о Вириате, которые встречаются у Диодора в прочих местах в дополнение к предыдущим и о которых еще будет идти речь, является Посейдоний[250]. В какой мере стилизация у Диона Кассия присуща ему, а в какой — его предшественнику, сказать нелегко.

Характеристике, подобной той, что дает Вириату Дион Кассий, Ливии удостаивает Ганнибала (XXI, 4). Там также делается сильный акцент на его continentia и одинаково выдающихся качествах как солдата, так и полководца и, наконец, на простоте в обращении (у Диона Кассия это выражено рефлектированно, у Юстина (XLIV, 4, 8) более конкретно). То место у Ливия (XXI, 4,9), где наиболее ярко описаны пороки Ганнибала (vitia Hannibalis), у Диона отражено в резюме о ви-риатовых методах ведения войны, которое носит, пожалуй, несколько односторонний характер, но в целом вполне правильно. И в этом можно усмотреть сознательное дистанцирование, поскольку у римлян храбрость (fortitudo) обретает ценность лишь при условии сохранения disciplina и на службе res publica[251]. Несмотря на это, мне кажется, что определенные черты у Диона Кассия свидетельствуют скорее в пользу философа Посейдония: суть сводится к изображению взаимодействия «природы» (?????) и «упражнения» (???????) и соотношения незаурядных телесных и душевных качеств. Сила обаяния его личности основывается на парадоксе между его низким происхождением и выдающимися способностями, и в чисто стоическом духе его превосходство объясняется неприхотливостью[252]. С пассажем Диона Кассия (XXII, 73, 2) можно сравнить, в конце концов, фрагмент Посейдония (F 59): «Жители Италии были настолько неприхотливы, что еще в мое время в хороших семьях детям давали пить преимущественно воду, но есть давали лишь то, что было»{275}.

Самодостаточность (?????????) играет большую роль также и в материале, который дополнительно излагает о Вириате Диодор (XXXIII, 7, 3; 8), подобно анекдоту о временах могущества Вириата, где приводятся примеры столь часто упоминаемой continenta героя (XXXIII, 7, 2: лишь немного хлеба и мяса). Все сводится к стоическому «жить по природе» (????????? ?? ????? ??) (7, 7). Проблема образования затрагивается: хотя Вириат и нуждается в «общем образовании» (????????? ???????) (7, 7), однако он опирается на ???????????? ??? ??????????? ????? (7, 3), на свою неиспорченную природу, будучи в известной степени человеком «золотого века» в посейдониевом смысле{276}, чему очень хорошо соответствует многократно засвидетельствованная источниками простота образа жизни (Diod., XXXIII, 1, 1; Dio Cass., XXII, 73, 2; Auct. de vir. ill., 71, 1). Он определенно уподобляется с помощью эллинистических терминов{277} как благодетель (?????????) и спаситель (?????) своих соотечественников мудрецам незапамятных времен.

Вновь вернемся к лузитанам. Отряды Вириата после его погребения выбрали себе нового предводителя по имени Тавтал (Арр. Iber., 72, 320; у Диодора (XXXIII, 1, 4) — Тавтам) и под его руководством предприняли еще одну наступательную акцию против побережья, цель и объект которой не до конца ясны. Целью мог быть Сагунт или, что также вероятно, Новый Карфаген[253]. Во всяком случае, римляне отогнали лузитан и те были вынуждены в итоге пересечь Бетис с юга на север. Но здесь их вновь атаковал Цепион, и они, наконец, прекратили сопротивляться (Арр. Iber., 72, 321). Тавтал и его войско сдались (Арр., Loc. cit.; Diod., XXXIII, 1, 4). Идя на эту deditio, лузитаны действительно были готовы выполнить все требования победителей, а Цепион соглашался предоставить им гарантии того, что будет рассматривать их как подданных Рима. Они должны были выдать оружие, а за это получали землю для поселения, так что теперь у них не было нужды совершать разбойничьи набеги (Арр. Iber., 72, 321; Diod., XXXIII, 1, 4) — запоздалое после долгих бедствий выполнение обещаний, данных Гальбой и нарушенных в 150 г. до н. э. Эта поселенческая акция началась, по-видимому, уже в 138 г. до н. э. и в таком случае должна была быть продолжена и завершена консулом этого года Децимом Юнием Брутом, который получил командование в Дальней Испании. Брут предоставил лузитанам для заселения основанную им колонию Валенцию и область вокруг нее[254]. Тем самым спокойствие в Hispania Ulterior в целом на длительное время было восстановлено.