§ 7. Мирные переговоры в Риме

§ 7. Мирные переговоры в Риме

Пока в Испании спор решало оружие, в Риме шли дискуссии о мирных инициативах Марцелла. После путешествия, занявшего, видимо, примерно месяц, в Рим прибыли различные посольства[73]. В соответствии с римскими обычаями с обоими кельтиберскими посольствами обращались по-разному. Друзья римлян были допущены в сенат, тогда как послы от врагов должны были оставаться «по ту сторону Тибра», пока их дело не будет рассмотрено в сенате (Арр. Iber., 49, 207; Polyb., XXXV, 2, 3-4). Когда подошел назначенный день, городской претор[74] сначала привел в сенат союзников из племен беллов и титтов. Их речи произвели весьма благоприятное впечатление. Они говорили, что после ухода римских войск сразу станут жертвами нападений со стороны соседей, если те не понесут надлежащего наказания. Враги римлян тотчас возгордятся и склонят всю Испанию к отпадению. Поэтому римляне должны или постоянно иметь в Испании войско и ежегодно посылать туда консула, чтобы держать врагов под ударом, или, если они хотят отвести войска, должны преподать урок, означающий, что подобные попытки впредь получат отпор (Polyb., XXXV, 2, 5—11). Вслед за тем были допущены послы врагов, которые представляли ареваков и другую часть беллов и титтов (Polyb., XXXV, 2, 12). Несмотря на их униженный и покорный тон, сторонники римлян не могли не видеть, что дух их не сломлен. Кельтиберы указывали на непостоянство военного счастья, говорили, что недавняя борьба еще не решила исхода противоборства. В конце концов, «если это необходимо», они готовы понести наказание, какое им назначат, но при этом хотели бы возобновления заключенного Гракхом и утвержденного сенатом договора (Polyb., XXXV, 2,13-15). И наконец, сенат выслушал послов Марцелла, которые по поручению полководца рекомендовали пойти на мир (XXXV, 3, 1-2).

По существу, сенат стоял перед нелегким выбором. Марцелл был отправлен в Испанию с определенными задачами, и на его командование возлагались большие надежды. И вот этот человек советует заключить мир после первых военных успехов, которые после неудач прошлого года оценивались достаточно высоко. К тому же всей auctoritas римского консула явно недостанет, чтобы убедить друзей Рима из спорной области в полезности и необходимости иного мира, кроме deditio[75]. Напротив, союзники выступали в Риме против отсутствующего консула. Из друзей Марцелла, помимо умершего, видимо, уже в том году (Fasti Cap.) его коллеги по консулату Луция Валерия Флакка, мы знаем только Гая Сульпиция Гала, который вместе с ним был претором в 169 и консулом в 166 г.^{111},[76] Однако нет уверенности, что и он был в это время жив, поскольку к 149 г. он уже скончался (в 149 г., когда состоялся «процесс» Гальбы, последний являлся опекуном его сына: Cic. De orat., I, 140; Brut., 90). Зато его противники были весьма многочисленны, и теперь они одержали верх. Они приняли сторону союзников, выступая за энергичное продолжение войны, а также за то, чтобы в следующем году вновь отправить в Испанию консула. Среди них был молодой Публий Корнелий Сципион Эмилиан^{112}. Участие в этих событиях, очевидно, стало его политическим дебютом. Тогда он был только квесторием (видимо, в 154 г. цензоры включили его в сенат), однако как отпрыск двух знатнейших патрицианских родов, ставший продолжателем традиций как приемного деда Сципиона Африканского, так и своего родного отца Луция Эмилия Павла, победителя при Пидне, он должен был оказывать влияние, которое превосходило возможности обычного квестория[77]. Говоря конкретно, молодой Сципион мог опираться на поддержку клиентелы обоих домов (это демонстрируют Polyb., XXXV, 4, 10—11 и Oros., IV, 21, 1, а с другой стороны — Val. Max., II, 10, 4 и V, 2, ext. 4).

Дискредитация усилий Марцелла и его друзей по заключению мира была не слишком трудным делом. Первый упрек состоял в том, что он хотел как можно скорее добиться выгодного для врагов мира, ибо надеялся тем самым увеличить собственную славу (Арр. Iber., 49, 206). Высказывания против союзников могли интерпретироваться как прегрешение против fides, а такое поведение было недостойно римлян (Polyb., XXXV, 3, 5-6; решение сената о смене командующего в Ближней Испании, несомненно, выглядело как порицание Марцеллу). Наконец, его стремление завершить войну без дальнейшей борьбы расценивалось как проявление малодушия[78]. Вероятно, в дебатах принял участие и Нобилиор (указание на это можно усмотреть в: Арр. Iber., 49, 208), который, разумеется, не желал славы своему преемнику после того как сам потерпел в Испании столь тяжелые поражения. Опираясь на перечисленные аргументы — жажда славы любой ценой, измена по отношению к союзникам, малодушие, — противники умеренного мирного соглашения добились успеха в сенате. После речи союзников ситуация сложилась не в пользу Марцелла, защищать его в тот момент не было возможности. Во всяком случае, для удачного ведения дискуссии его послы не обладали необходимой auctoritas, а друзья консула были недостаточно компетентны.

Таким образом, было принято сенатское постановление, основывавшееся на более жестком подходе к вопросу о войне с кельтиберами. Обоим испанским посольствам сообщили, что волю сената они узнают от Марцелла (Polyb., XXXV, 3, 3; Арр. Iber., 49, 208). Посольство же Марцелла было отправлено обратно с инструкцией полководцу энергично и достойно Рима продолжать войну (Polyb., XXXV, 3, 5). Может быть, послы застали Марцелла в Hispania Ulterior еще сражающимся с лузитанами, а может — уже на зимних квартирах в Кордубе[79]. Пока он успел лишь сообщить кельтиберам решение сената и возвратить врагам по их просьбе заложников, которых они дали ему при заключении перемирия (Арр. Iber., 50, 211).

В Риме же и теперь не прекращались споры. После того как было принято решение о продолжении войны, не стоял ли и еще один вопрос: кто должен ее продолжать? Imperium Марцелла истек в конце 152 г.; сохранить ли за ним командование на следующий год или назначить на его место другого полководца? В предшествующие десятилетия продление полномочий командующих было обычной практикой (почти постоянно в 193—173 гг., в отношении более позднего периода нет сведений из-за потери ливиевых фаст)^{113}. Правда, те, кому в те годы продлевали командование, были лишь преторами. Пророгация же командования консулам для Испании представляла собой нечто новое. Ввиду экстраординарности назначения Марцелла напрашивалась мысль о продлении ему командования, чтобы он мог в следующем году успешно завершить войну. Однако настроение сената изменилось явно не в его пользу[80]. Используя те же аргументы, которыми они добились отклонения мирных инициатив Марцелла, противники последнего все активнее выступали против его пребывания в Испании. До самых консульских выборов в ноябре^{114} они вряд ли могли получить какие-либо новые известия из Испании. Но иначе сложилась ситуация к моменту распределения провинций, в начале января, непосредственно после вступления магистратов в должность. К этому времени в Риме уже явно стало известно, что Марцелл — по-видимому, сразу после возвращения послов — на свой страх и риск вновь повел переговоры с представителем враждебных Риму кельтиберских общин (Арр. Iber., 50, 211—212). Между тем на консульских выборах на 151 г. одержали победу Авл Постумий Альбин^{115} и Луций Лициний Лукулл^{116} (Polyb., XXXV, 3, 6). Когда к моменту распределения провинций стало известно о переговорах, сенат вновь решил направить в Ближнюю Испанию одного из выбранных консулов (Polyb., XXXV, 3, 6). Решение вопроса о том, кто из них двоих должен получить эту провинцию, было, по-видимому, предоставлено самим консулам. Мы не знаем, бросали они жребий или пришли к полюбовному соглашению. Так или иначе, Ближнюю Испанию получил Лукулл, что, судя по дальнейшим событиям, полностью соответствовало его желаниям. Таким образом, противники Марцелла, казалось, достигли своей цели.

Здесь необходимо еще раз обратить внимание на поведение послов дружественных Риму испанских общин. О вероятных причинах их связей с Римом мы уже говорили в свое время (см. выше, с. 36—37) и не нашли в них ничего странного. Однако бросаются в глаза их весьма необычные речи, произнесенные перед сенатом. По отношению к своим соотечественникам они держали себя еще более по-римски, чем сами римляне, настроенные весьма враждебно. Какой дерзостью надо было обладать, чтобы требовать от римлян явить пример строгости или ежегодно отправлять в Кельтиберию консула с войском (Polyb., XXXV, 2, 9—10)! В 152 г. такое требование выглядело более чем необычным, как-никак это был первый случай, когда в Испанию один за другим отправлялись два консула, и тогда еще не могли предвидеть того, что вскоре станет обычной практикой. Однако речи испанцев приходились по сердцу тем, кто настаивал на продолжении войны и жестких методах ее ведения. Они настолько соответствовали их желаниям, что трудно отделаться от мысли — сами эти политики и сформулировали ad hoc подобные соображения. Поскольку известно, что такие посольства пользовались в Риме гостеприимством знатных патронов и получали от них советы (как, например, аллоброги в 63 г.: Sail. Cat., 41, 4), то напрашивается предположение, что за их речами стояли желания и намерения римских политиков.