МИРНЫЕ ПЕРЕГОВОРЫ: ВЫМЫСЕЛ И ПРАВДА
МИРНЫЕ ПЕРЕГОВОРЫ: ВЫМЫСЕЛ И ПРАВДА
После обсуждения на военном совете вопроса о перемирии русская артиллерия прекратила пальбу. Над рогатками подняли белый флаг. Ответные выстрелы турецких пушек становились реже, пока не замолкли. Унтер-офицер Шепелев, получив от командования конверт, поскакал с ним к туркам. Визирь, вскрыв конверт, прочитал письмо, подписанное генерал-фельдмаршалом графом Б.П. Шереметевым:
«Сиятельнейший крайней везирь его салтанова величества.
Вашему сиятельству известно, что сия война не по желанию царского величества, как, чаем, и не по склонности салтанова величества, но по посторонним ссорам. И понеже ныне то уже дошло до крайнего кровопролития, того ради я за благо раэсудил вашему сиятелству предложить, имеете ль склонность, как мы о том имели известие, не допуская до такой крайности, сию войну прекратить возобновлением прежнего покоя, который может быть ко обоих сторон ползе и на добрых кондициях.
Буде же к тому склонности не учините, то мы готовыя и к тому другому, и Бог взыщет то кровопролитие на том, кто тому причина. И надеемся, что Бог поможет в том нежелающему.
На сие ожидать будем ответу и посланного сего скорого возвращения».
Визирь, посовещавшись с пашами и ханом, предположили, что русские затеяли какую-то хитрость.
Через час, не дождавшись возвращения Шепелева, Петр I приказал готовиться к атаке турецких позиций: «… телеги здвинуть и землею как возможно окопать волохам и казакам, дабы ежели турки не примут миру, возможно было на них итить, оставя в такой обороне багаж свой». Меры были приняты не просто потому, что царю что-то почудилось. Турецкие пушки уже минут пятнадцать как стреляли, «стрельба от часу более от неприятеля умножалась з батарей, аднакож, не гораздо вредило».
Шереметев написал второе письмо к визирю:
«Послали мы сегодня к вашему сиятелству офицера с предложением мирным, но еще респонсу (ответа) никакого по се время на то не возприяли, того ради желаем от вас как наискорейшее резолюции, желаете ли оного с нами возобновления мирного, которое мы с вами можем без дал пего пролития человеческия крови на полезнейших кондициях учинить.
Но буде не желаете, то требуем скорой резолюции, ибо мы с стороны нашей ко обоим готовы, и принуждены воспримать крайнюю, однако сие предлагаем, щадя человеческого кровопролития.
И будем на сие ожидать несколько часов ответу».
Царь позже вспоминал: «Ретироватца более было нельзя и стоять — для голоду как в провианте, так и в фураже — нельзя ж, но пришло до того: или выиграть, или умереть. Потом, когда ответом замешкалось, тогда послали к ним говорить, ибо более ждать не можем. Потом, когда и на ту посылку отповедь замешкалась, тогда велели полкам выступить. И когда сие учинилась, и наши несколько десятков сажен выступили, тогда от турков тотчас прислали, чтоб не ходили, ибо оне мир приемлют, и для того учинить унятие оружия, и чтоб прислали, с кем об оном трактовать».
Получив письмо, Балтаджи Мехмед-паша созвал военный совет, Крымский хан, который хотел только войны, тем не менее сделал заявление. Он предложил выдвинуть русским следующие условия мира: пусть те отдадут Азов, Таганрог, уйдут из Польши и не будут вмешиваться в управление запорожцев. После обсуждения на совете турками были выработаны требования:
«Божею помощиею и силою всевышшаго по мирному аккорду дабы Азов со всеми принадлежащими крепостями, как преже, отдан был.
Таганрог, Каменный Затон и на устье Самары новая фортеция совсем бы разорены были.
И впредь казаков, и запорожцев, и поляков не обеспокоивать.
И все места, которые прежде надлежали Порте, уступить.
Господаря волоского (Д. Кантемира) и Саву (Рагузинского), яко подданных изменников, дабы отдать, чтоб впредь наша дружба ненарушима была.
Трибут (дань), что Волоская земля (Молдавия) платит на один год, и дондеже та Волоская земля в прежнее состояние придет, чтоб те денги также на три года даны были.
И окроме купцов, никакого б посла в Царсграде не было.
И вся амуниция и пушки нам отданы б были.
И понеже король швецкой пришел под покров Пресветлые Порты, и того ради чтоб с обоих сторон для дружбы Порты Оттоманской никакой недружбы не было.
И впредь как нашим подданным от… никакой убыток и противаность не чинен…
И ежели учинитца под вышереченными кондиции, визирь будет просить салтанова величества, дабы те неприятельские поступки забвению предать.
И по вышереченной мере дабы были гарантирами агличаня и галанцы. И тогда со обоих сторон дадутца два эксемпляры».
Менее чем через два часа после отправки второго парламентера русский лагерь увидел, что возвращается трубач и ага с янычарами. Турецкую делегацию встретил генерал-поручик Берхгольц, знавший по-арабски. На этом языке изъяснялись делегаты. Турок сказал, что великий визирь согласен на перемирие, поэтому русские могут прекратить артиллеристский огонь. Турецкие батареи тоже замолкнут. Также ага уведомил, что русские могут присылать комиссаров для переговоров о мире.
К Балтаджи Мехмед-паше послом царь отсылал П.П. Шафирова. От Петра I Шафиров получил грамоту о полномочиях:
«Даем полную мочь государственному подканцлеру нашему барону Шафирову, отправленному из обозу нашего в обоз его салтанова величества к великому везирю Магметь-паше для трактования междо нами и его салтано- вым величеством миру. И что оный наш государственный подканцлер учинит и постановит, то от нас содержано будет крепко и ненарушимо.
Во уверение сего дана ему сия наша, царского величества, грамота с нашею государственною печатью.
В обозе нашем у реки Прута.
Июля 10-го дня 1711-го. Петр».
Шафиров получил инструкцию. Первый и четвертый пункты были написаны лично царем. Текст был составлен еще 9 июля:
«1. Туркам все города завоеванныя отдать, а построеныя на их землях разорить, а буде заупрямитца, позволить отдать.
2. Буде же о шведах станет визирь говорить, чтоб отдать все завоеванное, и о том говорить отданием Лифляндов. А буде на одном на том не может довольствоватца, то и протчия помалу уступать, кроме Ингрии, за которую, буде так не захочет уступить, то отдать Псков, буде же того мало, то отдать и иныя првинцыи. А буде возможно, то лутче б не именовать, но на волю салтанскую положить.
3. О Лещинском буде станет говорить, позволить на то.
4. В протчем, что возможно, салтана всячески удовольствовать, чтоб для того за шведа не зело стрался».
Ближайшим его помощником назначался И.Н. Никифоров. Также с Шафировым отправились переводчики Андрей Остерман, Иван Зуда (Иван де ля Суда), Николай Барка, которого было приказано называть Чернышевым. У Барки осталась семья в Стамбуле, и его участие на русской стороне могло дорого стоить его родственникам. Для передачи сообщений посылались курьеры ротмистр Артемий Волынский, сын оберкомиссара П. Бестужева волонтер Михаил Бестужев. Все они сделали карьеры.
Андрей Иванович Остерман при Екатерине I занял пост вице-канцлера, получил титул графа, был канцлером, кабинет-министром. Правда, при Елизавете Петровне он был сослан в Сибирь, где и умер. Артемий Петрович Волынский в период правления Анны Ивановны подготовил «Генеральный проект» об управлении государством. Это была записка о вреде иностранцев, занявших важнейшие посты в стране. Одновременно Волынский, который сам не был «чист на руку», развернул борьбу против коррупции, направленную на усиление военной мощи государства. Комиссия, состоящая из сенатора В.Я. Новосильцева, президента Ревизион-коллегии А.И. Панина, сенатского обер-прокурора Ф.И. Соймонова, выявила недостачу в 40 тысяч рублей у Н.Ф. Головина, возглавлявшего военно-морское ведомство. Волынский выступил за расширение государственных интересов. В 1739 году прошел успешное обсуждение его проект по созданию новых государственных конских заводов, что в целом могло увеличить авангард кавалерии и создать дополнительный резерв в случае военных действий. План Г. Мейера, за которым стоял Э.И. Бирон, по приватизации металлургических заводов Урала отклонил Кабинет министров. Таким образом, столкнулись две силы: реформатора-Волынского, отстаивавшего прежде всего свою власть, и Бирона, которому становилось крайне невыгодно проведение «Генерального проекта». Бирон и его сторонники оклеветали перед Анной Ивановной Волынского, обвинив его в заговоре против императрицы. Волынского казнили в 1740 году. Иван Зуда дослужился до секретаря Коллегии иностранных дел. В 1740 году из-за дружеских отношений с Волынским был обвинен вместе с ним и сослан на каторгу в Сибирь. Михаил Петрович Бестужев-Рюмин прославился на дипломатическом поприще, защищал интересы России в Англии, Швеции, Польше, Австрии, Франции, немецких княжествах. В 1743 году он вступил в брак с графиней Анной Гавриловной Ягужинской, дочерью великого канцлера Головкина. Но брак длился недолго. В июле этого же года Анна была арестована по делу Лопухиных и 29 августа осуждена к наказанию кнутом, урезанию языка и ссылке. Бестужев в ходе следствия содержался под караулом. После казни жены по-прежнему служил дипломатом.
Русскую делегацию великий визирь принял сразу, оказав почет важным гостям. Для Шафирова был поставлен отдельный шатер. Русскому послу Шафирову был оказан церемониальный прием. По пути к шатру Балтаджи Мехмед-паши двумя рядами стояли спахи в конном строю с красными и голубыми значками.
Понятовский оставил нам описание этого приема:
«Объявили, что прибыли полномочные министры царя. Было условлено с графом Понятовским (о себе он писал в третьем лице), что визирь их не примет и что их приведут в шатер его секретаря Умера-эффенди. Шатер был специально поставлен для этой цели… Но полномочные министры вместо того, чтобы сойти перед ним, сошли перед шатром великого визиря и были введены туда… При их появлении вместо суровой встречи были потребованы табуреты, чтобы усадить их… Естественно, им самим надлежало изложить цель их миссии, но великий визирь опередил их своим очень любезным приветствием и тем, что приказал усадить их. Затем визирь., велел спросить полномочных министров, зачем они пришли в государство султана».
Шафиров, хорошо зная восточные традиции, сделал вывод, что великий визирь заинтересован в заключении мира. Фактически переговоры велись от имени официального лица — главнокомандующего русской армии фельдмаршала Б.П. Шереметева. Визирю Борис Петрович передал 2 золотые пищали, 2 пары пистолетов, 40 соболей на 400 рублей. Кегая получил подарков на сумму около 13 тысячи золотых дукатов. Великий визирь беседовал с Шафировым в присутствии всего совета.
Понятовский отметил достоинство, с которым Шафиров ответил на все выдвинутые требования турок:
«что они (русское войско) жили в Молдавском княжестве на свои деньги;
…— что вторжение татар в их государство прошлой зимой побудило их к отмщению;
— что для того, чтобы сохранить дружбу с султаном, царь вернет Азов и снесет Таганрог, но что им нужен Каменный Затон, чтобы укрываться от набегов татар».
Самому Балтаджи Мехмед-паше за содействие в перемирии русские власти пообещали 150 тысяч рублей, а остальным турецким начальникам — по 80 тысяч. Шафиров, предложив дорогие подарки, просил оформить турецкие требования в письменном виде. Как мы видим, несмотря на очень жесткие требования со стороны турок, русский парламентер так же твердо отвечал, прощупывая уступчивость визиря. Игра ва-банк не была напрасной. Мехмед-паша оказался в щекотливом положении. Он все больше склонялся к заключению мира. Нужно было учитывать интересы султана, на которого «давили» французские дипломаты. Как ни странно, но позиция русской делегации вызвала бурю в шатре визиря. Когда Шафиров с помощниками удалился в шатер секретаря, в палатке визиря начались прения. Понятовский бросился на Балтаджи Мехмед-пашу с упреками. Ругаясь, он сказал, что «…со всеми преимуществами, которые ему даровал бог над врагами, он был в состоянии требовать и получить другие условия». Разгневавшись, великий визирь и граф обменялись оскорбительными словами. Понятовский вышел из шатра. Обсуждение продолжилось.
Понятовский, не желая мира, решил подговорить янычар. Он заплатил им. «Но эти люди либо не захотели больше подвергаться опасности, либо не посмели сделать что-либо без приказа. Они взяли деньги и, не двинувшись с места, лишь выразили сожаление графу Понятовскому».
В русском лагере генералы решили атаковать турецкие позиции, если переговоры прервутся. В это время Шафиров отправил посыльного в русский лагерь. В расстроенных чувствах он, ставя в известность об условиях, выдвигаемых турками, писал Петру I: «турки не зело в склонности к трактатам состоят».
«Армия наша, — писал Моро, — не имела провианта; пятый день большая часть офицеров не ели хлеба; тем паче солдаты, которые пользуются меньшими удобностями. Лошади были изнурены; некоторые генералы имели при себе несколько кулей овса и кое-как поддерживали своих лошадей: остальные же лизали землю и были так изнурены, что когда пришлось употребить их в дело, то не знали, седлать ли, запрягать ли их, или нет».
Янычары, не дожидаясь, когда закончатся переговоры, без разрешения начальников, приблизились к русскому лагерю. Ими руководило желание наживиться. Называя русских солдат «братьями», янычары продавали им хлеб, рис, за который получали хорошие деньги. Турецкие паши и аги принимали меры по пресечению контактов с русскими солдатами. Об одном наказании 10 июля рассказал Моро:
«Не могу… не упомянуть о благоразумном поступке, который заставил нас уважать турецкий народ. Какой-то спаги, или, что все равно, всадник, перешел за указанную черту и явился близь моего поста, где прогуливался я с сыном барона Денсберга, подполковником в Белозерском полку, и с генерал-майором Вейсбахом. Этот спаги говорил что-то нашим драгунам, находившимся за рогатками, размахивая своею саблею, и полагая, видно, что мы понимали его наречие. Офицер, разъезжавший около их лагеря, заметил, что спаги перешел за положенную черту, и, давая знак возвратиться в лагерь, с твердостью выговаривал ему. Спаги его не послушался; офицер, после двукратного требования, приблизился к нему молча, и махом своей сабли чисто отрубил руку, которая упала с саблею к нашим ногам; потом, продолжая путь свой с тем же хладнокровием, простился с нами, коснувшись рукою чалмы своей. Спаги не стал тратить времени и ускакал во весь опор, оставя руку и саблю у ног молодого Денсберга».
Вечером 10 июля Петр созвал военный совет. Что решили турки, было неизвестно, а время, благоприятное для атаки, уходило. Голодные лошади падали от бессилья. Фельдмаршал Шереметев, канцлер Головкин, генералы Вейде, Голицын, Долгорукий, Репнин, Алларт, Остен, Янус, Энсберг поставили подписи под новым решением, посчитав разумным не атаковать турок:
«По последней мере положили на совете весь генералитет и министры. Ежели неприятель не пожелает на тех кондициях быть довольным, а будет желать, чтоб мы отдались на дискрецию (сдались в плен) и ружья положили, то все согласно присоветовали, что итить в отвод подле реки».
Весь вечер 10 июля Балтажди Мехмед-паша сочинял трактат.
Шафиров в ночь 11 июля переводил договор с греческого на русский язык:
«Божиею милостию пресветлейшего и державнейшего великого государя царя и великого князя Петра Алексеевича, всероссийского самодержца, и прочая, и прочая, и прочая.
Мы, нижеимянованные полномочные, объявляем чрез сие, что мы по указу нашего всемилостивейшего царя и государя и по данной полной мочи постановили пресветлейшего и державнейшего великого государя салтана Ахмета-хана с сиятельнейшим великим везирем Магмет- пашею по учинившейся между обоими государствы ссоре последующий договор о вечном миру.
1. Понеже первой мир у его царского величества с его салтановым величеством разорвался, и оба войска между собою для бою сошлись, и потом его царское величество ради некоторых причин не хотя допустить до кровопролития, требовал паки с его салтановым величеством сочинить вечный мир, на которой его сиятельство крайней везирь соизволил.
И тако обещает его царское величество по силе трактату Азов с принадлежащими к оному крепостями отдать паки во владение салтанову величеству в таком состоянии, в каком оной из его величества владения взят.
Новопостроенные же городы Таганрог, Каменной Затон и на устье Самары новый город паки разорены и впредь с обоих стран пусты и без поселения оставлены быть имеют, а пушки, обретающиеся в Каменном Затоне, обещаются отдать его салтанову величеству с аммуницыею.
2. В польские дела его царское величество мешаться, так ж и их, казаков и запорожцев, под их область принадлежащих и у хана крымского сущих, обеспокоивать и в них вступатца не изволит и от стороныих руку отьимает.
3. Купцам, как царского величества подданным в Турское государство, так и салтанова величества подданным в Российское государство сухим путем приезжать и отъезжать и торговать свободу иметь.
А послу царского величества впредь в Цареграде не резидовать.
4. Понеже король свейской под защищение его салтанского величества пришел, того ради его царское величество для любви его салтанова величества оного свободно и безопасно до его земель пропустить соизволяет, и ежели междо ими соглашеность и соизволено быть может, то с ним и мир учинит.
5. Дабы впредь на обе стороны как российским, так и турским подданным никаких обид и убытков ни от кого учинено по сим пунктам не было.
6. По сим пунктам все прежние неприятельские поступки забвению да предадутся.
И по розменении сих пактов, о котором разменении мы полную мочь имеем, войско царского величества без всякого помешательства свободно прямо в свое государство итить имеет, и оному войска его салтанова величества и татары не имеют никакого препятия и неприятельства в том походе чинить.
А когда мирные подтверждения разменятца и по вышепереченным пунктам все с стороны царского величества исполнится, и тогда государственной подканцлер барон Петр Шафиров и генерал Михайло Шереметев, которые для уверения до совершения того имеют быть в стороне салтанова величества, паки к его царскому величеству свободно ехать могут.
7. Турские невольники, скольких оных в государстве его царского величества и здесь в обозе обретается, свобождены быть имеют. Против того жив стороне салтанова величества все после разорвания прежнего мира российские подданные осовобождены будут».
Утром 11 июля царь, не зная, какую дать команду, седлать ли лошадей или ждать верной смерти, написал Шафирову письмо, полное отчаяния и скорби:
«Мой господин. Я из присланного слов вразумел, что турки, хотя и склонны, но медленны являются к миру, того ради все чини по своему рассуждению, как тебя бог наставит, и, ежели подлинно будут говорить о миру, то ставь с ними на все, чего похотят, кроме шклавства (рабства, плена). И дай нам знать конечно сегодня, дабы свой дисперантной (отчаянный) путь могли, с помощиею божиею, начать. Буде же подлинно склонность явитца к миру, а сегодня не могут скончать договора, то хотя бы то сегодня сделать, чтоб косить их транжимептом. В прочем словесна приказана». Петр I ради спасения солдат готовился отдать туркам все завоеванные у них города, а также вернуть шведам Лифляндию и Псков, если потребуют турки для своего союзника — шведского короля.
Но трактат уже был подписан, причем на условиях более мягких, если сравнивать с теми требованиями, какие выдвигались турками ранее, осенью 1710 года. Позже некоторые историки предположили, что Екатерина I отдалась Балтаджи Мехмед-паше. Турецкий исследователь А.Н. Курат, используя турецкие источники, опроверг эту точку зрения и объяснил, что великий визирь оставался равнодушным к женским прелестям, предпочитая мужские. Существует версия, по которой для успешного окончания переговоров Екатерина отдала свои драгоценности. Я.Е. Водарский, сравнив ряд документов и публикаций, пришел к выводу, что это только легенда. Действительно, своим личным примером царица призвала сдавать деньги и украшения, что породило слух о передаче ею несметных сокровищ турецкому визирю в качестве взятки. Супруга царя Екатерина Алексеевна никогда не увлекалась «накоплением» драгоценностей. Поэтому у самой царицы больших денег не было. Собирали деньги и драгоценности у всех офицеров и их жен. У Б.П. Шереметева взяли около 700 червонных, из казны Посольской канцелярии — более 600. Недовольными остались иностранные офицеры. Царица у них забрала все подаренные ранее подарки. «Благодаря» им и появились легенда о взятке визирю.
Как только вице-канцлер согласился отдать Азов, Балтаджи не скрыл своей радости, и опытный русский дипломат мгновенно оценил тревожную обстановку в ставке противника, расхождение шведско-турецких интересов и сумел исключить из проекта договора унизительные статьи: выдачу Кантемира и Рагузинского, выплату «молавского трибута». Армейскую артиллерию он предложил заменить пушками и амуницией из Каменного Затона и продать туркам, а не сдать часть кораблей Азовского флота.
По требованию Девлет-Гирея вице-канцлер вынужден был хотя и не «на письме», ко устно согласиться на возобновление ежегодной дани в Каушаны. Лишь благодаря ссоре визиря с ханом этот «самый бедственный пункт» не был записан в текст проекта договора. По настоянию противника мирный договор был записан как «вечный», против чего «перечить» Шафиров не мог.
Прутским договором Порта впервые вступала на путь официального регулирования русско-польских отношений. Специальной статьей турецкая сторона решила оговорить удаление русского влияния с территории Речи Посполитой и мест расселения орликовцев в Крымском ханстве. Попытка зафикисровать в договоре невмешательство не только России, но и Швеции в польские дела была «с сердцем» пресечена Балтаджи, и «прекословить при тогдашнем состоянии» вице-канцлер не стал. Фактически это была программа, способы выполнения которой были неясны обеим сторонам. Пришлось соглашаться на туманную формулировку, смысл которой переводчик Николай Барка полностью даже не понял. Ее положения уточнялись в ходе последующих двух лет войны.
Неопределенным оставался статус области Запорожского войска и пограничных степных районов, а также их государственная принадлежность и граница не определялись. Такая ситуация не являлялась исключением. Вопросом разграничения занимались пограничные комиссары. По мнению Артамонова, в указанной статье «В польские дела его царское величество мешаться, так ж и их, казаков и запорожцев, под их область принадлежащих и у хана крымского сущих, обеспокоивать и в них вступатца не изволит и от стороныих руку отьимает» термин «отнять руку» должен переводиться как отказ от протекции. Польский историк Е. Росторовский считает, что в 1711 году турки уже намеревались воссоздать вассальную Украину. Только с 1712–1713 годов эти расплывчатые и неопределенные строки османские дипломаты в соответствии со своей редакцией стали толковать в смысле ликвидации влияния России не только в Запорожье, но и всей области расселения украинского казачества, включая Левобережную Украину. В принципе, турецкая сторона могла предлагать любые условия — настаивать на уточнении текста Шафиров боялся, учитывая отчаянное положение русской армии и возможный рост территориальных претензий турок на всю Украину.
После обеда 11 июля Шафиров прибыл в русский лагерь. Для Б.П. Шереметева мирные переговоры обернулись личной трагедией. По условиям Прутского договора до окончательного его выполнения в заложники великий визирь потребовал оставить П.П. Шафирова и сына фельдмаршала полковника Астраханского полка Михаила Борисовича, Царь в тот же день произвел М.Б. Шереметева из полковника в генерал-майоры, выдал вперед годовое жалованье, подарил свой портрет с алмазами стоимостью в 1 тысячу рублей. Шафиров вернулся в турецкий обоз. Во втором часу ночи в турецкий лагерь отправили Шереметева-младшего заложником, придав свиту в 110 человек. С сыном фельдмаршала послали полковника Азовского полка Василия Павлова.
Война еще не закончилась. Турки с обеих сторон русского лагеря стали рыть окопы, поставили рогатки и 310 пушек. Русское командование никаких действий не предпринимало, только оставило рогатки. Турки, хотя и запрещалось в связи с началом переговоров вести работы, продолжали строить шанцы. Не зная, что последует дальше, русские полки «стояли во фрунте со всякою готовностию».
Понятовский, недовольный тем, что был подписан первоначальный вариант трактата, обратился к великому визирю. Тот, чтобы как-то отделаться от назойливого союзника, пообещал, что не будет подписывать договор без учета шведских интересов. Когда прибыл Шафиров из русского лагеря, «…везирь по обыкновенных поздравительных комплиментах вопрошал господина подканцлера, с каким он ответом к нему возвратился и получил ли позволение от генерал-фельтмаршала на определенных пунктах заключить мир между царским величеством и салтановым величеством.
И подканцлер говорил, что хотя те пунткты, которые от него, везиря, ему предложены, предосудительны его царского величества высокого интересу, однакож господин фельтмаршал, не желая напрасного человеческой крови пролития, на оные пункты соизволил, ведая государя своего, его царского величества, великодушие, и что его величество никогда не желал и не желает, чтоб была с Блистательною Портою продолжительная война, а хощет, дабы подданные обоих наций пребывали в тишине и покою…
И везирь сказал, что он прикажет трактат писать тотчас».
До 12 часов дня 12 июля договор с общего согласия османского командования, офицеров, янычар и спахи был рассмотрен, одобрен и подписан всеми высшими чинами. В тот же день в полдень со стороны России барон вице-канцлер П.П. Шафиров, от Турции — великий визирь Балтаджи Мехмед-паша подписали Прутский мирный договор. Когда визирь собирался поставить свою подпись, в шатер вошел Понятовский. Он опять поднял вопрос о шведском интересе. Балтаджи Мехмед-паша сказал ему свысока: «Когда вы кончите вашу ссору, вы заключите мир по вашему вкусу». Место, где заключили договор на Пруте, по-турецки называлось Гетшид-Эбуш. По договору Турции возвращался Азов. Россия обязывалась срыть крепости Таганрог, Каменный Затон, Богородицк: «…город Азов, как был когда взят со всеми его первыми вещьми и со всем припасом, отдать назад великому царствию; и Таган, и Каменку и на реке Самаре новый город весьма разорить…». Все, что было завоевано в Азовских походах, «уходило» к туркам. Были восстановлены турецкие позиции, существовавшие в Северном Причерноморье до 1700 года. Балтаджи сумел закрыть окно в Азовское море, пробитое Петром в 1696 году.
Шафиров послал ротмистра А. Волынского с вестью к царю, а вместе с ним переводчика Остермана, который уже был не нужен. После полудня Петр I прислал ратификационную грамоту. В обмен на выполнение выдвинутых требований турки обещали дать проход русской армии через земли османских вассалов.
Визирь, конечно, понимал, что со шведским королем ему не избежать скандала, и пытался подстраховаться, хотя бы и при помощи Шафирова. Шафиров написал Петру о состоявшейся беседе с визирем 13 июля. Визирь, по словам подканцлера, «стал говорить: еще об одном де деле стану просить тебя, и потом стал говорить о примирении с шведским королем, чтоб я писал к вашему величеству для ево, чтоб с ним помирился, сожалея о нем, что с десять лет от своего государства своим безумием отлучен.
И я сказал, что он сам де тому виновен. Однакож везирь просил и болше за него, чтоб помириться и договориваться, и я сказал, что указу не имею.
И он потом, отпустя меня, присылал ко мне дважды, прося, чтоб я писал и просил к завтрею указу и полной мочи.
И я говорил, что писать буду, только чаю трудность в том, что с царским величеством против короля шведского в общем союзе и король дацкой, и одному без другова мириться нельзя.
И он прислал опять ко мне, чтоб конечно просил я полней мочи и получил бы утре ответ. И я сказал, что буду просить, только не знаю, получу ли».
Карл XII, находясь в своем лагере, получил известие о мире 12 июля вечером. Несмотря на позднее время, король вскочил на лошадь и помчался к Пруту. Пустив лошадь вплавь, а сам, перебравшись в челноке, выдолбленном из пня, он поскакал в лагерь к визирю, с которым у него состоялся неприятный разговор. Швед требовал продолжения войны. Он упрекал визиря в том, что последний разрешил удалиться русским с пушками, боеприпасами, знаменами на рассвете 13-го числа. Балтаджи Мехмед-паша ответил, что мир заключен по приказу султана и с согласия султанских министров. Карл XII просил дать ему 20 или 30 тысяч солдат, чтобы привести русского царя плененного. Визирь возразил. По обычаю в Турции, если султан попадал в плен, то его преемник мог не придерживаться ранее подписанных договоренностей. Поэтому он считал, что если взять в плен Петра I, то война может продолжиться. Визирь сослался на Коран. Если враг просит пощады, то Аллах велит даровать ему жизнь.
В письме, еще неотправленном, Шафиров сделал приписку: «Сего часу король шведской… и хан у везиря на розговорах немалое время, только я мною, что ничего не сделают». Чуть позже, днем, Шафиров радостно писал в донесении, что туркам «знатно сей мир угоден», а на шведского короля они «плюнули». Как позже рассказал визирь Шафирову, «…он его, шведа, ставил напредь сего за умного человека, а как он его ныне видел, то признавает его за самого дурака и сумозбродного. Яко скота, потому как он к нему присылал и потом и сам с ним видясь, говорил с великим серцем и угрозами, чтоб он не делал с царским величеством миру бес того, чтоб царь и с ним обще помирился и все от него взятые городы отдал.
И он (визирь) ему сказал, что ему до него дела нет, и мирился от своего государя. А его должен, как гостя, проводить безопасно, и тот проезд свободный ему уговорить.
И он (Карл) де ему с великою досадою и грубостию говорил, что он сам взрос при салтане, а салтан ему болщи поверит, И может ему сам скоряя беду навесть».
Карл, не ожидая такого ответа, «разорвал шпорою платье хладнокровного турки», выбежал из шатра, сел на коня и ускакал обратно в Бендеры.
Находясь под наблюдением сотни глаз во время переговоров, ни великий визирь, ни его окружение не могли взять денег. Правда, в армии ходили разговоры, что Мехмед Балтаджи взял 8 миллионов рублей у русских. Уже после отхода армии в турецкий лагерь от русского правительства прибыл ротмистр А.П. Волынский. Он передал 250 тысяч рублей мелкой российской монеты и 11 сороков соболей на сумму более 5 тысяч рублей. Султан, довольный подписанием мира, прислал в знак благодарности визирю и хану шубы и сабли, инкрустированные алмазами.
В русский лагерь великий визирь послал хлеб, рис, кофе, всего провианта на 11 дней пути. Дальше русская армия должна была сама изыскать способы пополнения запасов.
На следующий день около 14 часов после подписания договора русские войска строем, со всей артиллерией, оружием, с развернутыми знаменами, саблями наголо и с барабанным боем отправились в обратный путь по Ясской дороге. Как писал Понятовский Лещинскому, царь вышел «из своего лагеря со всеми знаками почета, снабженный своими новыми друзьями всем, что ему недоставало для пропитания своей расстроенной армии». Петр приказал бросить свой багаж, карету, несколько возов с амуницией для того, чтобы легче было передвигаться. Солдаты, возвращаясь домой, шли медленно, потому что устали и боялись встретить неприятеля. За сутки могли идти не более двух часов. Лошади были сильно истощены. Проходили 2–3 мили в день. По-прежнему нападали татары. Для охраны русских 13 июля визирь выслал двух пашей: диарбекирского по имени Али-паша и Кьюрд Баурам оглу Ибрагим-пашу с отрядом в 1000 спагов. В тот же день отправился на помощь еще один отряд турок. Всего вместе с первыми насчитывалось около 2 тысяч спагов охраны. Крымчаки и запорожцы шли по пятам отступающих. Несмотря на предоставленный Балтаджи Мехмед-пашой 2-тысячный турецкий конвой, татары и орликовцы грабили и брали в плен вплоть до Немирова. Только в ночь на 14 июля Петру I впервые после 7 июля удалось спокойно заснуть.
В глубоком турецком тылу продолжал продвигаться конный отряд Ренне, сформированный по приказу генерал-фельдмаршала Шереметева. В распоряжении Ренне имел 5300 драгун. Получив известия об укреплении турками крепости Браилов под командованием Дауд-паши, он приступил к разработке плана по ее захвату.
14 июля отряд генерала Ренне, не знавшего о прутском перемирии, взял турецкую крепость Браилов, чем опроверг западноевропейскую военную науку. Некоторые историки считают, что Браилов был взят до заключения Прутского мира и его взятие имело прямое влияние на уступчивость турок при ведении переговоров.
Шереметеву Ренне отправил реляцию о взятии Браилова:
«Получена ведомость в монастыре Максимиане, что неприятель во Браилове в силе военных людей 3000 человек начал около замку транжемент чинить (укрепление сооружать). Тогда, оставя тягости в помянутом монстыре, со определенным деташаментом (отрядом Ренне) маршировать начали с 11 числа июля через нощь.
И по 11 часе 12 числа ко Ибраилю пришли, и войско в ордер баталии построили, и партиями нерегулярные бились.
Потом полковнику Рожнову дан указ, дабы с полком гранодирским, спешась, форштатом (предместьем) с правой стороны овладеть и посты своя утвердить. И с ним полк Сибирской конницею для отрезыванья от Дуная. И оной по тому указу исполнил.
Тогда неприятель в транжамент, учиненной около замку, вступил и вящее ко отпору себя укрепил.
И господин генерал Рен около транжементу и замку рекогносковал (осмотрел) и за благо усмотрел оной атаковать и неприятеля выгнать и от реки Дуная отрезать, ибо от ведомости в замку воды не было.
И 13-го числа команды к помянутой атаке учредили и в 10 часу в ночи действовать начали.
Но неприятель в знатном числе людей и при доброй дефеназии (защите) в транжаменте зело крепко себя дефендовал, что бой чрез всю ночь продолжался.
И потом учрежденные команды по указу от своих постов, при помощи божией, мужественно действовали.
Протчия драгунские полки, а имянно: Владимирской, Псковской, Нижегородцкой, Сибаирской, Тверской от лагеру к форштату приступили, И господин генерал Рен, где с кумандою подполковник Чириков отакавал, своею особою с Тверским полком приступил и в транжамент с помянутою камандою подполковника Чирикова вступил и неприятеля в побег обратил. И что наши яростно поступили, унял и вывел за транжамент, которые имели закрытие без повреждения.
Московской, Резанской полки имели свой пост на сикурсе от Дунаю, где атаковал подполковник Соловцев под командаю брегадира Чирикова, которой командирован за генерал-маеора.
Потом паша 14-го числа чрез трактат замок отдал на таких кондициях. Что им без оружия и пожитков выступить. И по тому договору оные турки так и учинили…
С нашею стороны в той акции было; драгун 5600 человек, и из них побито 100 человек, ранено 300 человек.
С турецкой стороны, как паша сам генералу Рену объявил, побито 800 человек и ранено несколько сот».
16 июля, когда турки уже ушли из крепости, Ренне получил от царя сообщение о заключение мира с турками следующего содержания:
«Нам вернолюбезный.
Понеже мы, не допуская до дальнего кровопролития междо войски нашими и турецкими, согласились чрез сиятельнейшего везиря Мегмет-пашу с его салтанским величеством вечный мир учинить, и вы с войски команды вашей отступите назад удобным путем и соединитесь з главным нашим корпусом, проведывая, где удобнее.
И будучи в марше, никаких неприятельских поступков вам не чинить.
Петр.
Из обозу от Прута, июля 12-го 1711».
Из монастыря, куда направился Ренне с отрядом после получения петровских указаний, 19 июля он отчитался перед Петром:
«Всемилостивейший государь.
Вашего царского величества указ о сочинении миру с салтанским величеством турским, под Браилом, писанной из обозу 12, получили 16 числа июля, и по тому указу оружие ваше удержано.
А прежде получения помянутого указу под Ибраиль пришли и форштат отоковали 12 числа, замок штурмовали 13 числа, на окорд (по договору) помянутый замок получили 14 с таким договором, что Дауд-паша со всеми людми, кроме ево персоны, имеет без оружия, и еквипажу вруча, выступить. И по договору оные турки так и учинили.
И 17 числа при отступлении от помянутого Браила паки паша Дауд призван, и оной город им вруча с пушками и что во оном было.
А во время атаки лошадей и скотину мультяня и волохи мои побрали, и некоторая часть и в нашем войске, которое сыскать возможно. И ежели будут требовать, возвратим, кроме тех, что волохи и мультяне побрали.
Ныне прислан ко мне паша от везиря для безопасного конвою, с которым по возможной скорости следовать буду на Ясы и потом сообщатся к главной армеи.
Притом доношу. Не повелите ль полномочным камисаром, учрежденным вашего величества, определить; ежели в вышеупомянутом взятии Браилова, по обычаю военному учиненному, будут какую претенцию иметь, дабы в том могли ответствовать, что от меня оное учинено прежде получения указу и ведения о мире.
Вашего величества всеподданнейший раб Карл Ренне.
Из монастыря Максимина, дня 19 июля 1711».
Петр получил донесение 25 июля и в ответ поблагодарил:
«Письмо ваше я получил и за доброй ваш поступок благодарствую. А итить вам надлежит левее Я (понеже около оных зело пусто) прямо на Жванец».
20 июля провиантские команды 400 фур переправили в действующую армию через Днестр по маршруту Чючора — Степановка — Могилев — Шаргород. А 22 июля армия, теряющая в день по 300–400 человек, переправилась через Прут. За ней выступил и Ренне. Царь велел заготовить провианта на неделю. Каждому офицеру разрешалось оставить по одному обозу, за исключением высшего командования, солдатам велено было худую скотину запечь или сварить. 1 августа русское войско начало переправу с правого берега Днестра на левый. Все еще не были решены проблемы продовольствия. Генерал-провиантмейстер Эщав писал канцлеру Головкину: «С провиантом находится 600 фур, но с наводнением Днестра и Прута послать оных не можно. Такой высокой воды за несколько лет не случалось. Дождь идет ежедневно, вода в реках с часу на час пребывает». 11 августа Ренне с отрядом переправился через Днестр у Жванца. Кантемир от имени русского правительства предложил молдавским боярам переселиться в Россию. Согласие дали 24 семьи.
В первые дни отступления армии Головкин принял сообщение мазовецкого воеводы С. Хоментовского о том, что он собирается в поход с частью войск Речи Посполитой на помощь русскому союзнику. Головкин в первый момент, досадуя, ответил, что они надеялись на продвижение короных войск вслед за русской армией, но от польского замедления произошел «великий вред общим интересам» и теперь Петр I не нуждается в них, и «освобождает от трудов». В чистом варианте, успокоившись, Головкин написал, что Россия заключила «вечный мир, чтобы Речи Посполитой не учинить тягостей», и армия возвращается обратно.
Неудачными оказались действия русских войск в Крыму и на Кубани. Генерал-майор И.И. Бутурлин с 7-ю пехотными и 1 драгунским полками (7178 человек) с 20 тысячами казаков И.И. Скоропадского вышли 30 мая 1711 года от устья реки Ворсклы. Переправили через Днепр 120 судов с амуницией и провиантом. 2 июля русско-украинское войско подошло к Каменному Затону. 25 июля четыре батальона сожгли хижины опустевшей Новой Сечи. Татарская конница и партии запорожцев зашли в тыл Бутурлину. Нависла угроза над Слободской Украиной, Полтавским и Гадячским полками, Миргородом, Бахмутом и Тором. Изнурительность степного похода и голод, из-за которого пришлось есть только конину, дезертирство солдат и казаков вынудили Бутурлина 23–24 июля без приказа повернуть назад. В цидуле к Петру I генерал написал, что шаг предприняли в связи с необходимостью преследования орды.
Весной 1711 года калмыцкие тайши выступили против кубанских ногайцев. Не дойдя до Азова 100 верст, калмыки повернули и ушли за Волгу, и только 3 июля 20 тысяч калмыков с 6 тысячами солдат Апраксина, черкесами и кабардинцами вышли от Царицына. Поход закончилися взятием столицы Кубанской орды Копыла. Несколько тысяч ногайцев были взяты в плен. Удар с моря Апраксин вынужден был отменить, потому что 30 июня турецкий флот блокировал Азовский флот. 22 июля двухтысячный турецкий десант пытался взять сильно укрепленный Таганрог, но был отбит после двухчасовой перестрелки. 5 августа, вслед за получением известия о Прутском перемирии, турецкий флот ушел.
Петр I и Екатерина отправились сначала в Варшаву для свидания с Августом II, а потом царь уехал лечиться на воды, а беременная жена — в Москву. Из Карлсбада Петр I писал Екатерине, что врачи обеспокоены его здоровьем (простата) и запретили ему общаться с метронессами (любовницами).
После заключения Прутского мира английский посол Ч. Уитворт написал в Лондон: «Потеря Азова и других пограничных городов вновь открыла карловицкие раны. Царь сознает, что в случае, если бы мир этот (Карловицкий) заключен был Россией вместе с почими его участниками и утвержден Священной лигой, турки едва ли бы решились объявить войну».
В конце августа в европейские страны царь отправил текст Прутского договора. Петр I внес в трактат поправки. В первой статье изменил указание о том, что предложение начать переговоры исходило от русской стороны. Фразу об обещаниях царь заменил на нейтральные обороты: «требовало учинить мир», «соглашенось на то-то». Во второй статье о невмешательстве России в польские дела смысл был изменен так, что якобы обязательства носят обоюдный характер. В третьей статье снял формулировку о запрете иметь постоянного посла России в Турции. Теперь русское правительство могло общаться с султаном только через крымского хана. В 6-ой статье исключил унизительное условие о заложниках Шафирова и Шереметева.
Исправленный текст:
«Понеже первый мир у его царского величества с его салтановым величеством разорвался, и оба войска междо собою в бой вступили, и потом, не допуская крайнего разлития крове человеческой, требовано паки мир учинить, на которой соглашенось, чтоб вечной мир учинить на сем: дабы туркам завоеванные их городы отдать, а новопостроенные разорить, а с обоих сторон пусты да будут.
Всю же алтилеррию, амуницию и протчее вывезено в сторону царсмкого величества да будет, только пушки, обретающиеся в Каменном Затоне, уступить в сторону турецкую.
В полские дела с обоих сторон не мешаться, також и их подданных ничем присвоить ни их, ни земель их.
Купцам, как царского величества подданным в Турское государство, так и салтанова величества подданным в Российское государство сухим путем приезжать и отъезжать и торговать свободу иметь.
Понеже король свейской под защищение его салтанского величества пришел, того ради его царское величество для любви его салтанова величества оного свободно и безопасно до его земель пропустить соизволяет, и ежели междо ими соглашенось и соизволено быть может, то с ним и мир учинит.
Дабы впредь на обе стороны как российским, так и турским подданным никаких обед и убытков ни от кого учинено по сим пунктам не было.
По сим пунктам все прежние неприятельские поступки забвению да предадутся.
И по разменению сих пунктов, о котором разменении мы полную мочь имеем, войска оба без помешательства друг друга да отойдут. И ни от кого в пути друг другу досады имети да не будут».
По Прутскому мирному договору Азов со всеми его окрестностями отходил опять к туркам. 19 августа 1711 года к Прутскому договору русские и турецкие дипломаты составили дополнительное соглашение, по которому Азов Россия обязывалась сдать через 61 день, начиная отсчет с 19 августа, Каменный Затон и Самару разрушить через два месяца, Таганрог — через четыре, а Карла XII турки обещались выслать в его страну. Фельдмаршал Шереметев, создавая видимость передислокации, стоял у Немирова, Полонного и Белой Церкви, хотя находился в крайне бедственном состоянии и просил приказа переместиться в глубь России. Петр I руководствовался соображением, которое, как позже выяснилось, было ошибочно, что турки, желая мира, не будут излишне настойчивы. Неуверенность и желание султанских сановников как можно скорее выпроводить шведа из Молдавии привели к тому, что многие места мирного договора оказались составленными расплывчато и в общих фразах и, самое главное, не было получено твердых гарантий.