Э. Финч – лорду Гаррингтону{93}

Э. Финч – лорду Гаррингтону^{93}

С.-Петербург, 19 (30) января 1742 года

(…) Граф Остерман, фельдмаршал Миних, граф Головкин, президент Менгден, обер-гофмаршал граф Левенвольде и секретарь по фамилии Яковлев или Сверчков привезены были вчера из крепости на площадь против коллегии, где установлен был эшафот. На эшафот этот около десяти часов внесли на носилках графа Остермана. Секретарь прочел перечисление преступлений, ему приписанных, изложенное на пяти листах. Его превосходительство, украшенный сединами, с длинною бородой, все время слушал с непокрытой головою, внимательно и спокойно. Наконец провозглашен был и приговор: граф, как я слышал, должен был подвергнуться колесованию. Однако никаких приготовлений к такой ужасной казни не было видно. На эшафоте стояли две плахи с топорами при них. Немедленно солдаты вытащили несчастного из носилок и голову его положили на одну из плах. Подошел палач, расстегнул бывшие на преступнике камзол и старую ночную рубашку, оголил его шею. Вся эта церемония, продолжалась с минуту. Затем графу объявили, что смертная казнь заменена ее величеством вечною ссылкой. Тогда солдаты подняли его и снова посадили на носилки. Изобразив что-то вроде поклона наклонением головы, он тотчас же сказал (и это были единственные слова, им произнесенные): «Пожалуйста, Отдайте мне мой парик и шапку», – тут же надел и то, и другое и, нимало не изменяя своему спокойствию, стал застегивать ночную рубашку и камзол.

Затем принялись за чтение приговоров остальным пяти преступникам, стоявшим вокруг эшафота, одному за другим, в том порядке, как они выше поименованы мною. Фельдмаршал приговорен был к четвертованию, остальные четверо – к отсечению головы, но всем тут же объявлена была замена казни ссылкою. Четверо из осужденных стояли с длинными бородами, но фельдмаршал был обрит, хорошо одет, держался с видом прямым, неустрашимым, бодрым, будто во главе армии или на параде. И с самого начала до конца процесса он всегда так же держал себя перед судьями, не изменил себе и на пути от крепости к эшафоту и обратно. Он все время как бы шутил с приставленными к нему стражами и не раз повторял им, что в походах перед лицом неприятеля, где он имел честь командовать ими, они, конечно, всегда видели его храбрым. Таким же будут видеть его и до конца.

Если кому-либо из этих несчастных печальное существование в вечной ссылке в отдаленнейших краях Сибири покажется участью лучшею, чем скорейший расчет с несчастием, – этим облегчением они вполне обязаны ее величеству, так как лица, которые вели процесс, несомненно преследовали бы их до смерти.

Я слышал, будто граф Остерман уже и выехал вчера в ночь; будто и остальные если не отправлены, то будут отправлены вскоре. Граф ссылается в Березов, фельдмаршал Миних – в Пелым. В первом из этих мест проживал некогда князь Меншиков, в последнем и теперь еще находится бывший герцог Курляндский. Остальных заключенных развезут по другим местам, где жили братья Карл и Густав Бироны и генерал Бисмарк. Следовательно, семья Биронов переводится, но куда – еще не слыхал.

При этом случае люди, человеколюбие и великодушие которых учило, скорее, поруганию падших, чем жалости к ним, громко и много толкуют о божьем промысле и божьем суде, перед которым, полагаю, им приличнее было бы преклониться, не пытаясь проникнуть его пути. Кроме того, им естественнее было бы серьезно подумать – на кого из них обрушится следующий удар судьбы. Не могу не упомянуть о совпадении, которому сам не придаю суеверного значения, но которое обратило на себя внимание ее величества: вчера минуло ровно двенадцать лет со дня провозглашения императрицею покойной государыни.

Излишне упоминать, что все движимое и недвижимое имущество несчастных конфисковано. Такова общая судьба преступников в России, а подчас самое имущество и составляет преступление. Впрочем, в силу указа Петра Первого имущество жен осужденных конфискации не подлежит. Женам сосланных государыня разрешила следовать за мужьями, буде они пожелают, чем некоторые из них и думают воспользоваться. (…)