Откровенные рассказы и восторги именитых путешественников

Откровенные рассказы и восторги именитых путешественников

Сегодня Акрополь для греков не только цитадель, но и Священная скала — «Иерос врахос». Здесь сочетается материальное, духовное и эстетическое. Акропольский холм всегда был сакрален, как для греков периода архаики и античности, для которых олимпийские боги были абсолютно реальны, так и для современных греков и иностранцев.

Предметом интереса путешественников эта скала стала с незапамятных времен, а с XIX века превратилась в место настоящего паломничества. Все старались здесь побывать, и многие оставили свои впечатления. Шатобриан, Дамартин, Флобер, Теккерей, Твен, Мелвилл, Фрейд, Вирджиния Вулф, Арнольд Беннетт, писатель Роберт Байрон, Ле Корбюзье, Ивлин Во и сотни других. Некоторые будто глядят из-за плеча читателя, когда тот сравнивает свои впечатления со всем, что читал. Одни ударялись в поэзию, другие, как Сирил Коннолли, — в слезы.

Лучше всего во время первого посещения попытаться получить собственное впечатление, независимое от мнений восторженных путешественников прошлого.

Одним из крайних проявлений восторга от созерцания древнего памятника стало чувство религиозного экстаза. Француз Эрнест Ренан, знаменитый автор «Жизни Иисуса», посетил Афины в 1865 году. Он был поражен сильнейшим в своей жизни переживанием и не остался безмолвным. Позже он описывал прохладный, пронизывающий бриз, налетающий издалека. «Есть место, где существует совершенство. Это место одно-единственное, и оно здесь. Я в жизни не мог себе представить ничего подобного. То, что я созерцал, было Идеалом, кристаллизовавшимся из пентеликонского мрамора, — не меньше». Ренан увидел в Акрополе образец вечной красоты, выходящей за ограничивающие рамки культур и народов, «сияние святости». Часы, проведенные им на Священной скале, были часами молитвы. Позже Ренан заявил, что откопал среди старых бумаг путевые заметки, содержащие то, что он назвал молитвой на Акрополе: «Молитва, сложенная мною на Акрополе, после того как мне явилась его совершенная красота». На деле оказалось, что молитва была написана через некоторое время после этого события. Получилась неприятная история, но тем не менее в силе воздействия Акрополя сомневаться не приходится.

Некоторые посетители пытаются сразу же прочувствовать эту силу. В своем дневнике Герман Мелвилл записал 7 февраля 1857 года: «Завтра готовлюсь к посещению Акрополя», будто о духовном упражнении, которое требует определенной сосредоточенности. На следующий день он сообщает: «Акрополь — мраморные блоки, как глыбы уэнхемского льда или огромные куски парафина. Парфенон встает перед человеком, как крест Константина.

Странный контраст шероховатой скалы и отполированных камней храма. В Стерлингшире искусство и природа друг другу соответствуют. Здесь по-другому, граница меж ними не заметна, они слиты воедино, и разрушение выглядит как расколотый снежный ком».

Мелвилл позже попытался выразить свои впечатления в стихах, сравнивая Парфенон с Крестом и раскрывая таким образом переполнявшие его чувства:

Далекий,

Согретый солнцем, белый, легкий,

Как облако, взираешь ты

На озаренный дол.

Тебе прибавил красоты

Столетний ореол[7].

Последние строки этого стихотворения о Парфеноне передают ощущение внезапно наступившей тишины — даже птицы затихли, и смолк прибой, — когда на место была опущена последняя храмовая плита. Не все посетители Акрополя восторгаются придуманной картиной, их гораздо больше впечатляет то, что можно увидеть самим. 20 января 1811 года лорд Байрон в письме к другу Френсису Ходжсону прятал свою радость в шутливом сравнении: «Я живу в капуцинском монастыре: передо мной Гиметт, позади — Акрополь, справа от меня храм Юпитера, спереди — стадион, город — слева. Эх, сэр, вот так положеньице! Вот и виды! Не то что в Лондоне или даже в Мэншн-хаусе!»

Когда гречанка спросила Бернарда Шоу, как тот находит Акрополь, он ответил: «Как погнутый зонтик». Поэт Георгос Сеферис, рассказавший эту историю, считал, что либо Шоу просто ничего не воспринимал за пределами Соединенного Королевства, либо гречанка действовала ему на нервы.

Писатели старательно пытались передать цвет скалы и Парфенона. Марк Твен при лунном свете сравнивал цитадель с розовым «первосортным рафинадом». Вирджиния Вулф перебирала свою литературную палитру в поисках верных красок: сливочно-белый, охристо-желтый, пепельно-блеклый. Ивлин Во сравнивал Парфенон по цвету с сыром стилтон. Куда более метко, во всяком случае по моему мнению, Г. В. Мортон сравнил его цвет с цветом пенки на девонширских сливках. За последние сто лет в результате регулярных чисток цвет камня изменился, потому что очевидцы XIX века постоянно упоминали о красноватом оттенке камня, да и ранние фотографии указывают на различие в цвете. К примеру, Чарльз Такермен, ожидавший в 1870-х годах увидеть белизну и сияние, обнаружил «унылый красновато-коричневый цвет, испещренный прожилками и пятнами, образованными воздействием стихий», а многие из колонн — почерневшими от дыма. Конечно, все эти цвета, которые доносят до нас писатели, совсем не похожи на те, что видели древние греки. «Его красота — это красота природы, красота прекрасного материала в лучащемся свете. За исключением некоторых деталей, это нельзя назвать рукотворным искусством, поскольку труды художников уже давно погибли от времени, раскрошились и рассыпались. Но большинство людей предпочитает искусству природу», — писал Роджер Хинкс с некоторым вызовом.

Лучше всех уловил гармонию скал, храмов и дикой природы, рожденную беспорядком камней, Мелвилл:

Не красок теплые цвета,

Но бледных линий чистота.

Изящность очертаний горных,

Как облик храмов рукотворных[8].

Много было сказано как греками, так и гостями Афин об Акрополе и о впечатлениях от него, еще больше написали ученые, пытаясь объяснить столь различное восприятие древней цитадели и сравнивая отношение европейцев к колониальному прошлому страны, а также взгляды греков касательно осознания себя как нации сегодня.