Преданность партии — все, этническое происхождение — ничто

Преданность партии — все, этническое происхождение — ничто

Одержимость Ленина революционной властью объясняет его отношение к таким этническим меньшинствам, как евреи, и таким их представителям, как Бунд. Ну а как насчет отдельных евреев? Сплошное чтение 55 томов Полного собрания сочинений, в особенности ленинских писем, около десяти восьмисотстраничных томов, не оставляет сомнений: Ленин не делал различий между евреями и русскими, как не делал он различий между русскими и русскими. По большому счету, в делах партийных для него нет ни эллина, ни иудея. Что касалось его партийных товарищей, он не подходил к ним ни с этнической, ни с национальной, ни даже с классовой меркой. Для него соратники были «полезными товарищами». Утверждать, что Ленин относился с одобрением к отдельным личностям, но критически к группам и организациям, было бы неверно, как неверно было бы утверждать противоположное. Имеется достаточно свидетельств, что Ленин недолюбливал Зиновьева и Троцкого, но при этом можно легко доказать, что он очень часто с ними соглашался.

Ленин рассматривал партийных товарищей как непосредственных исполнителей насущных, сиюминутных, hic et пипс задач партии. Его коллеги были функционерами мировой пролетарской революции, производными ленинской воли. Важно только то, что они уже сделали или могли совершить в будущем для большого революционного дела; кто они — совершенно неважно. Разговаривая с Лениным, один из его самых преданных собеседников однажды указал на недостойное поведение некоего Б., о котором в партии шли закулисные разговоры. Ленин отрезал: «вы идете путем, уже проторенным Мартовым, Засулич, Потресовым, которые года два назад ударились в большую истерику по поводу некоторых фактов из личной жизни товарища Б. Я им тогда заявил: Б. — высоко полезный, преданный революции и партии человек, на всё остальное мне наплевать».[117]

Это ленинское «наплевать» подтверждают и другие мемуаристы. «Наплевательское» отношение косвенно объясняет любимое немецкое словечко Ленина Privatsache, «частное дело», которое он презрительно отпускал по адресу личных, этнических или национальных проблем своих ближайших соратников. Георгий Соломон, не поддавшийся сиюминутному очарованию Ленина, вспоминает «его грубость, смешанную с непроходимым самодовольством, презрением к собеседнику и каким-то нарочитым “наплевизмом” на собеседника».[118] Александр Куприн, один из видных русских писателей-демократов, известный филосемит, писал о Ленине: «Алгебраическая воля, холодная злоба, машинный ум, бесконечное презрение к спасаемому им человечеству».[119]

Одержимый чистотой учения и революционной прагматикой, Ленин желчно критиковал других. Видный исследователь европейского пролетарского движения писал, что «ленинские работы отличаются железной убежденностью в своей правоте, безудержной склонностью к насмешке и издевке, и злобными нападками ad hominem».[120] Ленин прибегал к уничижительной критике. Обращаясь к оппонентам, использовал вопиюще оскорбительные выражения и уничтожающие собеседника прозвища, не столько по злобе душевной, сколько потому, что для него не существовало homo, человеческого существа с его переживаниями и чувствами, с его Privatsache, частной жизнью. Он воспринимал людей сквозь призму марксистской телеологии, различая в людях то, к чему в будущем приведет их политическое визионерство, а вовсе не то, до чего они дозреют как человеческие личности.

Однажды он дал отпор осмелившемуся критиковать его склонность к личным нападкам: «Вас, видите ли, тошнит, что в партии не господствует тон, принятый в институте благородных девиц. Это старые песни тех, кто из борцов-революционеров желает сделать мокрых куриц. Боже упаси, не заденьте каким-нибудь словом Ивана Ивановича. Храни вас бог — не вздумайте обидеть Петра Петровича. Спорьте друг с другом только с реверансами. Если бы социал-демократия в своей политике, пропаганде, агитации, полемике применяла бы беззубые, никого не задевающие слова, она была бы похожа на меланхолических пасторов, произносящих по воскресеньям никому не нужные проповеди».[121] Для неисправимого идеалиста Ленина люди, с которыми он имел дело, были воплощением программ и идеологий. Поэтому Ленин нападал на своих оппонентов как на материализовавшиеся идеологии и как на воплощенные политические программы.

Удачным примером того, как Ленин обращался с партийными товарищами нерусского происхождения, в том числе с евреями, могут послужить его взаимоотношения с Троцким. Хотя Троцкий вырос в восточноевропейской еврейской среде, он всегда настаивал, что он — коммунист, а не еврей. Он писал: «Национальный момент в психологии моей не занимал самостоятельного места». Его склонность к рассуждениям о всеобщем и ассимилянтские убеждения привели к тому, что он всегда предпочитал «общее — частному, закон — факту, теорию — личному опыту».[122] Тем не менее Ленин не упускал случая унизить даже такого большевистски мыслящего соратника, как Троцкий. Возможно, мы в этом случае сталкиваемся с особым ленинским стилем работы, с его явным намерением обучить (по его мнению) мягкотелых, рафинированных товарищей приемам революционной риторики.

В письме Горькому 1908 г. Ленин пишет, что Троцкий сноб и что он «выставляется». В другом месте он Троцкого называл «пустозвоном», «иудушкой», «мерзавцем». В связи с неправильным (точнее — неленинским) пониманием Троцким польского социализма и вопросов национального самоопределения Ленин заявлял, что Троцкий «опаснее врага». Когда Троцкий опубликовал первую серию очерков о социалистической партии в своей газете «Путь правды», Ленин обозлился, что Троцкий, дескать, исказил всю историю партии. В другом случае он упрекал Троцкого за отсутствие основательных марксистских идей. Очень часто Ленин в споре нападал на человеческие качества Троцкого, жестоко его критиковал и прибегал к насмешливым эпитетам, чтобы унизить его.[123]

И все же, хотя Ленин и прибегал к резким языковым оборотам, ругая Троцкого на чем свет стоит, он мгновенно менял тон, как только Троцкий занимал продуктивную, с точки зрения Ленина, позицию.[124] В 1908–1909 гг. Ленин пригласил Троцкого объединиться ради единства партии, был готов избежать «битвы» с ним, когда Троцкий присоединился к меньшевикам, и вслух сожалел, что Троцкий не согласился.[125] Он поручил Троцкому разобраться с конфликтом между русскими коммунистами и грузинскими, поскольку сам он, Ленин, не мог положиться на беспристрастность в этом деле Иосифа Сталина и Феликса Дзержинского. Это не означало, что Ленин был согласен с Троцким в принципе, или с Троцким как с евреем, или с Троцким как со старым товарищем по партии, или с Троцким, который всегда беспристрастен. Ленин изменил свое отношение к Троцкому только тогда, когда убедился, что тот готов жертвовать своими амбициями ради дела революции. Иными словами, когда Троцкий был готов безоговорочно признать Ленина главнокомандующим мировой революцией и примкнуть к большевикам.

Партия была живым механизмом, люди — шестеренками. Когда Валентинов поддержал Ленина в его споре с другими членами партии, Ленин взял Валентинова под личную опеку. Но стоило лишь Валентинову выразить свой скептицизм относительно позиции Ленина по внутрипартийному вопросу, Ленин отказался с ним обедать, буркнув: «С филистимлянами за один стол не сажусь». Марксисты существовали для Ленина лишь постольку, поскольку они действовали в интересах социал-демократии — или же против нее. Его беспокоила преданность товарищей по партии, а не их происхождение — этническое, религиозное, классовое или культурное. Покуда они выполняли распоряжения Ленина и продуктивно работали на благо социалистической революции и пролетарского государства, Ленина совершенно не занимало, кто они, откуда, из какого Питера или Пошехонья, на каком языке говорили с родителями в детстве, какое у них образование или как долго они состояли в партии. Его занимала личная безоглядная преданность партийному делу, — разумеется, исключительно в его, ленинском понимании партии и дела.[126]

Ленин обращался ко многим марксистам, евреям по происхождению, включая Б. Гольдберга, А. Йоффе, М. Мовшовича, А. Пайкеса, А. Розенгольца, Л. Шапиро, Б.С. Вейсброда. Ленин высоко ценил их старательность, послушание, пунктуальность, желание работать с большевиками, а не их происхождение.[127] Все эти люди пользовались благосклонностью Ленина и его товарищеским отношением лишь постольку, поскольку они были полезными товарищами. Без партии они не значили ничего. Наоборот, партия освящала их деяния, превращала их в верных слуг великого революционного дела. Вот, например, пометка Ленина на письме Анри Гибо, французского социалистически настроенного журналиста, который задумал цикл статей о деятелях революции и вождях советского государства. Ленин ответил ему кратко: «Не стоит о лицах».[128] Написать о «лицах» — значит уйти от глобальных вопросов в Privatsache и проигнорировать вещи архиважные — централизм, сплоченность и вселенский масштаб коммунистической партии.