Замаранный Маркс

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Замаранный Маркс

Когда Ленин впервые встретился с Юлием Цедербаумом (которого русские марксисты знали как Юлия Мартова), евреи уже спустились с театральных подмостков, оделись в поношенные революционные пиджаки и стали ежедневной реальностью. Этих всамделишных евреев Ленин воспринимал через свой марксистский зрачок. Из сибирской деревеньки Шушенское, куда он был сослан на 3 года за политическую деятельность, Ленин писал матери о путешествии в близлежащий Минусинск. В 1897 г. в этот же отдаленный район Сибири были сосланы некоторые революционеры, его друзья и соратники. Ленин кратко останавливается на положении каждого из них. Иногда он упоминает, к какой партии принадлежит тот или иной ссыльный (скажем, член Народной воли), реже указывает национальность (поляк) и почти всегда отмечает классовую принадлежность (рабочий). В одном из таких писем к матери Юлий Мартов фигурирует просто как Юлий. Назвать его евреем было бы грубостью и для Ленина, и для его матери. Слово «еврей» было неприемлемо не только с точки зрения ленинского марксистского словаря, но и с точки зрения общедемократических убеждений Ульяновых. Разумеется, Ленин прекрасно знал о глубочайших еврейских корнях своего тогдашнего лучшего друга.

Мартов родился в среднебуржуазной семье: его отец служил в Русской торгово-пароходной компании в Константинополе, позднее переехал в Одессу и затем в Санкт-Петербург. Мать Юлия происходила из еврейской сефардской семьи, но Цедербаумы крепко вросли в русско-европейскую ассимилированную буржуазную среду. Юлий был обязан своим коротким знакомством с иудаизмом разве что рассказам деда — Александра Цедербаума, знаменитого еврейского журналиста-просветителя и издателя, стоявшего у основ российской еврейской прессы. Но даже при таком прославленном деде Юлий никогда не сталкивался с еврейскими ритуалами и обычаями. Его знакомство с древнееврейским языком было более чем поверхностным; сестра Мартова вспоминает, что они не могли осилить Ha-Melits, дедовскую газету.

Наоборот, русская литература была для них «наше все». Будучи физически инвалидом — он сильно хромал с детства, — Юлий вырос страстным, заядлым читателем и заглатывал целые тома таких русских писателей-демократов, как Александр Герцен, Николай Островский и Владимир Короленко. Юлий всегда сочувствовал положению евреев в Российской империи и даже вдохновил создание марксистских фракций в среде еврейских пролетариев, но для него это был жест либерального интернационалиста, сочувствующего стороннего наблюдателя-демократа, симпатизирующего еврейской борьбе за эмансипацию.[69]

В начале своей политической карьеры Ленин обожал Мартова, тепло писал о его работе, называл его «неунывающий парень» и часто выражал озабоченность нездоровой обстановкой вокруг Юлия, его психическим состоянием.[70] Ленин нередко напевал революционную песню, написанную Мартовым: построенная на революционно-романтических метафорах, она, вероятно, помогала Ленину переносить трудности и одиночество сибирской ссылки. Первый вопрос, который он задал родственникам по возвращении из ссылки, был о Мартове: как его здоровье, какие новости, когда вернется.[71]

Для Ленина Мартов был русским социал-демократом, марксистом. Ленин, конечно, знал, что в середине 90-х гг. Мартов не только предлагал создать специальную еврейскую пролетарскую организацию еще до того, как такая организация была официально создана, но также настаивал на интеграции организованных рабочих-евреев в другие интернационалистские пролетарские группы.[72]

И все же для Ленина Мартов — в первую очередь самый многообещающий сотрудник в деле издания будущей всероссийской социал-демократической газеты.[73] Троцкий изображает Мартова в первые годы XX в. как ближайшего друга Ленина, хотя Мартов, по Ленину, «очень уж мягок».[74] Эта мягкость выражалась в первую очередь в приверженности Мартова демократическим ценностям и гуманистическому началу в политике. Скажем, когда у Ленина были разногласия с оппонентами, он их клеймил как предателей, негодяев и преступников, в то время как Мартов настаивал на тщательном критическом разборе их взглядов.[75] Из-за различий между «твердым» Лениным и «мягким» Мартовым их дружеские отношения в конце концов закончились размолвкой, скандалом и политическим противостоянием.

Кризис в отношениях между ними наступил в 1903 г. на Втором съезде РСДРП, когда Мартов и Ленин радикально разошлись по вопросу о членстве в партии. Это знаменитое разногласие, вошедшее во все классические учебники по истории партии, привело к расколу русских социал-демократов на меньшевиков (которых поддерживал Мартов) и большевиков (следовавших за Лениным). Мартов отстаивал понимание партии как открытой партийной организации, пользующейся поддержкой своих членов, в то время как Ленин настаивал на партийном членстве только активно участвующих. Мартов имел в виду демократическую партию, предполагавшую различную степень вовлеченности и участия. Ленин, наоборот, жаждал видеть партию исключительно партией профессиональных революционеров. Социал-демократы еврейского происхождения поддержали Мартова и обеспечили ему большинство (таким образом, большевики некоторое время оставались в партии меньшинством). Несмотря на то, что на Четвертом съезде в 1906 г. меньшевики отказались от своей точки зрения и приняли большевистскую формулировку, Мартов и Ленин остались оппонентами. Один ленинский биограф верно подметил, что ленинская доктрина централизованной партии привела к созданию ленинского же «сверх-централизованного советского государства».[76]

После Второго съезда партии дружеские отношения Ленина с Мартовым прервались. Троцкий вспоминает, что когда Ленину с Мартовым надо было о чем-то переговорить, Ленин говорил, глядя мимо Мартова, а у Мартова глаза стекленели. На съезде, подытоживает Троцкий, Ленин «потерял Мартова, и — потерял навсегда».[77] С этого времени Ленин не упускал возможности пнуть Мартова. Когда Мартов присоединился к ликвидаторам, Ленин обозвал его клеветником. В частном письме к сестре Анне Ленин называет Мартова мерзавцем и подлым шантажистом, которого надо выкинуть из рабочего движения. Невзирая на столь резкую критику, Ленин продолжал переписываться с Мартовым, приглашал его работать на благо социалистической прессы и даже предлагал ему членство в редакционном комитете главного печатного органа партии, хотя Мартов, как Ленину было хорошо известно, был крепко связан с различными небольшевистскими течениями в социал-демократическом движении.[78]

Ленин обращался с Мартовым в зависимости от того, как сам Мартов относился к ленинскому пониманию непосредственной революционной задачи текущего момента. В первое десятилетие XX в. Ленин отлично понимал, что Мартов — самый радикально настроенный и неслыханно продуктивный журналист среди всех русских марксистов, так что партии и социал-демократическому движению было бы выгодно с ним сотрудничать. Следовательно, Мартов может быть полезен партии.

В таком случае Ленин готов был временно прекратить нападки на Мартова. Ведь он оценивал своих коллег, в том числе и евреев, с одной-единственной точки зрения: их готовности пожертвовать любыми групповыми, этническими, классовыми или национальными интересами ради того, что сам Ленин считал главной задачей текущего момента.

Проблема не в том, был ли Мартов евреем или нет, а лишь в том, что он был слишком «мягок» для Ленина. Мартов не был готов пожертвовать своими демократическими принципами ради агрессивного, подавляющего человеческую индивидуальность большевизма. Мартовский, отличный от ленинского, взгляд на членство в партии имел далекоидущие последствия. Демократически настроенный гуманист Мартов не принял Октябрьский 1917 г. переворот, призвал к объединению всех подлинно интернационалистских и миролюбивых демократических фракций на Втором съезде Советов и требовал, уже из эмиграции, чтобы европейские интеллектуалы выразили свой протест против жестокости большевистского режима.[79] В разгар этих событий Ленин проклял Мартова как ренегата, а не как еврея.