Их университеты

Их университеты

Попытаемся оценить уровень познаний, приобретенных каждым из троицы, и их культурные влечения.

Володя Ульянов с отличием закончил классическую гимназию, где образование имело изначально гуманитарную ориентацию, но давало достаточно широкий круг знаний и по ряду других предметов. Самая ясная картина с иностранными языками: независимо от того, что проходили в гимназии (три основных европейских плюс начала латыни и древнегреческого), он при бабке и матери немках должен был с детства владеть германской речью. Проведя полтора десятка лет за границей, наверняка довел эти навыки до автоматизма; весьма неплохо знал, надо думать, и французский, по-английски же в основном читал прессу. Но, что любопытно, в Полном собрании сочинений нет ни одного оригинала текстов, писавшихся вождем не по-русски, хотя при некоторых даны примечания, что это перевод.

По физике с математикой Володя также имел отличные оценки, хотя бы потому, что отец в них специализировался смолоду, но никакими глубинными озарениями по этой части, кроме «неисчерпаемости атома», Ленин даже в официальной мифологии не отметился. Помимо всего прочего, к сыну большого начальника учителя вряд ли могли сильно придираться, даже если он не нравился кому.

Судя по дальнейшему, Владимир Ульянов хоть и вышел из гимназии с медалью, но особой любознательностью и эрудицией даже в гуманитарных сферах не отличился. Серебряный век русской культуры и Золотой век философии вообще словно бы прошли мимо него. Знаменитое словечко «белибердяевщина», придуманное оппонентом никак не меньшей, чем сам Бердяев, профессиональной мерки — феноменологом Густавом Шпетом, вполне могло бы принадлежать и Ленину, чьи заслуги перед мировой философией не в пример скромней. Ну ладно, провел человек добрую половину взрослой жизни за границей, с родной духовной культурой соприкасался мало. Но он ведь и западной почти не интересовался: жил в Париже, художественной столице мира, а ни театр, ни живопись его не увлекли. Разве что Бетховена слушать любил.

О характере человека говорит не только то, что достоверно известно публике, но и то, чего о нем не смог узнать никто. Так, архитектуру Ленин явно игнорировал: столько лет прожил в Европе, сохранилось множество его писем оттуда — и ни в одном никаких эстетических впечатлений от Франции, Германии и других стран с богатейшей культурной историей. Это тоже показатель.

Если заглянуть, к примеру, в сочинения Пушкина, то на одну библейскую реминисценцию обнаружится десяток из эллинско-римской античности. У Ильича ничего подобного: он и идейную историю того же христианства не поминал никогда! В советское время иногда писали, что у юного Ульянова были проблемы с гимназическим Законом Божьим. И в этом Ленин оказался, по всей очевидности, верным последователем Бакунина, который писал: «Христа надо было бы посадить в тюрьму как лентяя и бродягу»; «Одна лишь социальная революция будет обладать силой закрыть в одно и то же время и все кабаки, и все церкви» [Бердяев, 1990: 56].

Человек, выросший в православной стране, абсолютно не понимал и не принимал ее религии, оттого все экзистенциальные поиски великой литературы для него были чем-то вроде «духовной сивухи». Порой одно лишь случайное упоминание «боженьки» в разговоре приводило Ленина в ярость на грани истерики. Да только отечественная интеллигенция хоть и отвергала в большинстве своем казенную церковность, однако найти сколько-нибудь заметную творческую личность, у которой подобное отношение распространялось бы на Христа — задача не из простых. Исключения были редки даже среди революционеров. Самые ранние, декабристы, шли на эшафот, перекрестившись. Белинский, один из первых убежденных социалистов, писал Гоголю: «…но Христа-то зачем вы примешали тут? Что вы нашли общего между ним и какой-нибудь, а тем более православной церковью? Он первый возвестил людям учение свободы, равенства и братства и мученичеством запечатлел, утвердил истину своего учения» [Белинский, 1967: 515]. С наибольшей четкостью и лаконизмом эту позицию выразил народоволец Андрей Желябов, участник убийства Александра Второго: «Крещен в православии, но православие отрицаю, хотя сущность учения Иисуса Христа признаю». А вот главный певец пролетариата и родоначальник соцреализма Максим Горький: «Христос — бессмертная идея милосердия и человечности» [Горький, 1990: 87]. Для Ленина ничего этого словно бы не существовало.

Можно, конечно, заметить, что основные писательские опыты вождя должны были служить руководством к действию для малообразованных масс простого народа. Но эта публика и Салтыковым-Щедриным вряд ли зачитывалась, а цитат из произведений сатирика у Ленина огромное количество — наверное, больше, чем из всей остальной русской классики. Еще он особенно часто и охотно цитировал произведения Гоголя, Некрасова и роман Гончарова «Обломов». Иными словами, все то, что с максимальной легкостью и простотой удавалось пристроить к обличению правящего режима и его прогнивших классовых опор. Горький утверждал, что Ленин любил «Войну и мир». Однако в Толстом вождь разглядел «мужика, юродствующего во Христе», — и как это он, интересно, дошел до мысли такой? А вот Чернышевский его, наоборот, «глубоко перепахал». Из литературных пристрастий становится понятен уровень эстетического восприятия действительности. Скромно говоря, не ошеломляющий высотами.

Скупые сведения о дальнейшей учебе будущего руководителя страны по окончании гимназии позволяют сделать вывод, что систематического высшего образования он так и не получил. В Казанском университете не продержался и семестра; после долгого писания прошений добился возможности сдать экзамены экстерном. Испытаний назначили немного, и за год Ульянов с ними справился. Правда, непонятно, что же за юрист из него вышел, если сдал всего два семестра? Как бы то ни было, последующая деятельность Ульянова-Ленина показала, что право он не воспринимал ни как социальный феномен, ни как науку. Основополагающие понятия: частная собственность, презумпция невиновности, естественные и приобретаемые права человека — были ему абсолютно чужды.

Таким образом, все, что мы можем узнать о духовной культуре Ленина (точнее, то, что в ней не проявило себя никак), выдает в «пламенном революционере» неглубокую натуру типичного филистера, консервативного в одних отношениях, сознательно невежественного в других.

У юного Бронштейна возможности жизненного старта были вроде бы скромней, но не так уж намного. Правда, еврейское происхождение помешало поступить в гимназию, куда его собирались отправить родители; связанные с этим обстоятельства вынудили в последний год учебы перевестись в Николаев. Вот уже первая причина не питать симпатий к империи, в которой выпало родиться — и там же начало революционной деятельности.

Свое основное образование он получал в Одессе в заведении иного типа — в реальном училище. По своему фактическому статусу и уровню подготовки они мало отличались от гимназий, только в училищах основной упор делался не на гуманитарные, а на естественные и технические предметы. Соответственно, «классики» имели преимущество при поступлении в университеты, «реалистам» было и проще, и логичнее продолжать учебу в политехнических высших школах. Так сложилось, что среди воспитанников и преподавателей одесского училища Св. Павла преобладали немцы; они вообще охотней всех других в России шли по инженерной части. Но не только немецкий, а любые иностранные языки (мертвые, в отличие от гимназии, не входили в школьный курс) там вели природные носители. Нравы, по воспоминаниям Троцкого, были в общем терпимые, хотя случались конфликты, один из которых и привел его в самую первую, николаевскую «ссылку». Но честолюбие и способности влекли юного Бронштейна вперед и выше: все, что мог, он взял от учебы за семь лет. Иногда можно встретить утверждения, что в эмиграции Троцкий посещал и даже закончил Венский университет.

Несомненно, во всяком случае, то, что в конце 1890-х он яростно занимался самообразованием. А оно, сдается, у евреев, чей народ был веками отлучен от любых государственных школ в большинстве стран, по одной этой исторической причине сплошь и рядом приносит столь впечатляющие плоды, каких лишь единицы из «чисто коренных» сумели бы достичь домашними средствами. Лев прочел массу литературы, используя школьное знание французского и немецкого, выучил еще английский и итальянский, пробовал даже написать капитальный труд сразу «о сущности масонства» (ох, припомнят потом ему эту сторону юношеской любознательности заодно с названными особенностями а идиш коп — точнее бы сказать. Judenkopf, поскольку идишу в той голове как раз места не нашлось) и «о материалистическом понимании истории»…

У Coco Джугашвили, несмотря на православное исповедание, были свои трудности. В 1886 году мальчик из бедной семьи, но с неплохими задатками попытался было поступить в Горийское духовное училище. И потерпел фиаско — только потому, что обучение там велось на русском языке, которого он почти не знал. Но уже через два года овладел им настолько, что его приняли сразу во второй подготовительный класс, а затем и в училище. Преданная мать сумела выхлопотать казенную стипендию для вдовьего сына.

В 1894 году Иосиф Джугашвили с отличием закончил четырехлетний курс училища и был рекомендован для поступления в Тифлисскую духовную семинарию. В ее стенах и прошли следующие пять лет. Екатерина к тому времени, видно, тоже «получила повышение»: она, как пишут современные авторы, уже не прачка, а портниха, то есть опять-таки имеет свой маленький бизнес. И хотя в семинарском общежитии условия совсем не те, что в имении или усадьбе, все же Иосифу не приходилось подрабатывать самому, а как будущий духовный пастырь он мог рассчитывать, что после рукоположения займет не самое последнее место под солнцем империи.

Однако, по собственным воспоминаниям Сталина, вот с какой ситуацией он столкнулся в одном из немногочисленных и лучших по тем временам учебных заведений Закавказья — и, что называется, нырнул в нее сразу с головой. «Тифлисская православная семинария являлась тогда рассадником всякого рода освободительных идей среди молодежи, как народническо-националистических, так и марксистско-интернационалистических; она была полна различными тайными кружками».

Николай Бердяев, будучи религиозным философом, рассматривал проблему вглубь: «Не случайно в русском нигилизме большую роль играли семинаристы, дети священников, прошедшие православную школу… Ряды разночинной «левой» интеллигенции у нас пополнялись в сильной степени выходцами из духовного сословия. Смысл этого факта двоякий. Семинаристы через православную школу получали формацию души, в которой большую роль играет мотив аскетического мироотрицания. Вместе с тем в семинаристской молодежи… назревал бурный протест против упадочнического православия 19-го века, против безобразия духовного быта, против обскурантистской атмосферы духовной школы. Семинаристы начали проникаться освободительными идеями просвещения, но проникаться, естественно по-русски — экстремистски. Вместе с тем нормальный юношеский максимализм превращал христианские установки в жажду социальной правды» [Бердяев, 1990: 40].

Из воспитанников богоспасаемого заведения в центре Тифлиса, ставших революционерами, наряду со Сталиным и более многих других известен, например, дворянин Кутаисской губернии Ной Жордания, один из отцов-основателей современного грузинского государства в пору его первой краткой независимости (1918–1921). Только Жордания на «раскольническом» Втором съезде РСДРП в 1903 году сделал политически неудачный выбор: примкнул не к большевикам, а к меньшевикам. И во время первой революции выступал против вооруженного восстания, за легальную рабочую партию. А раз меньшевик, значит — «мокрица вялая» (так потом выбранит все тбилисское правительство социал-демократов Исаак Бабель в путевых заметках из Абхазии); следовательно, и свободу своей страны Жордания был обречен проиграть.

Часто об исходном образовании Сталина отзываются пренебрежительно — мол семинарист, да еще недоучка. Между тем в духовных семинариях учились реформатор времен первого Александра Михаил Сперанский, литераторы-демократы Чернышевский, Добролюбов и другие видные люди того века, которых можно многим попрекнуть, но вот в невежестве их никто никогда не обвинял. Прикинем: начиная с училища первой ступени, молодой человек в течение десяти лет постигал основы вероучения и различные гуманитарные предметы. Даже одно только Священное писание само по себе — литература отнюдь не бесполезная. А кроме него есть еще и специальные, и общеобразовательные дисциплины: библейская история, история Церкви, русская словесность и русская литература, русская и всеобщая история, физика, математика, логика, психология, литургика, церковное пение.

Хуже всего, как известно, у вождя дело обстояло с иностранной речью. Видимо, потому, что в семинарии учили по преимуществу мертвым языкам. Латынь, конечно, дает немало важных ключей, в меньшей степени — древнегреческий, а иврит тогда еще нигде не стал государственным языком, на нем лишь читали Тору и молились иудеи. Да ведь Сталину и такие скромные познания очень долго применять было негде: за границей он, в отличие от Ленина и Троцкого, не жил годами. Между тем даже неполный аттестат давал Иосифу Джугашвили право преподавания в начальной школе. Это означает, что за ним, смутьяном неблагодарным, церковные и светские власти признали социальный статус интеллигента. С таким указанием его фамилию и вносили в полицейские досье.

Безусловно, характер образования Сталина отразился на его манере поведения и особенно на сочинениях — общий стиль катехизиса, бесконечные риторические вопросы. Более того, по похожим образцам оформляется при нем и вся марксистко-ленинская пропаганда, обращаясь к схоластическим приемам, отточенным церковью за полтора тысячелетия. При этом в сталинских текстах практически отсутствуют упоминания библейских персонажей, поговорки, афоризмы, пришедшие из Священного писания, но отдельные формулы используются.

По мере успехов Сталина в борьбе с оппозицией антирелигиозная пропаганда постепенно умеряет пыл, начиная с середины 1930-х. Правда, поначалу это затрагивало сущие мелочи, вроде возвращения невинных новогодних елочек в 1935 году. И к церкви Сталин стал «поворачивать лицо» не в самый опасный период Великой Отечественной, как принято считать, а значительно раньше. Еще в 1929 году, отвечая в газете на поздравления трудящихся по случаю дня рождения, он выражается с явными библейскими аллюзиями: «Ваши поздравления и приветствия отношу за счет великой партии рабочего класса, родившей и воспитавшей меня по образу своему и подобию» [Волкогонов, 1994, т. 2: 123]. Христианское обращение «Братья и сестры», которым Сталин начал свое первое публичное выступление в дни войны, тоже, надо полагать, давно назревало в его сознании.

И здесь также возможна некая «авраамическая» аналогия, только в случае с верой Джугашвили — не параллель, а полный перпендикуляр. Можно вспомнить Булгакова, определенно связывавшего свой образ Воланда именно с фигурой Сталина. Великое Зло, однако же, может по своей прихоти спасать людей достойных от мелкой, но смертоносной пакости (как и получилось, правда, ненадолго, в случае самого писателя); выходит, эта сила «Творит добро, всему желая зла». Но тут же рядом вспоминается и Великий инквизитор Достоевского: изначальный служитель добра, возжелавший присвоить себе одному и всю правду Христа, и в конечном счете Его Самого…

Классическая гимназия, реальное училище, семинария — те «университеты», где сформировались умы будущих вождей революции. Стартовые позиции, как видим, были более-менее схожи, и качество подготовки существенно не отличалось. По всем показателям — весьма добротный уровень среднего образования. Но Ленин, похоже, умственно так и застыл на этой отметке, а вот Троцкий и Сталин наращивали, как смогли, дальнейший потенциал. Возможно, разница обусловлена еще и тем, что Coco Джугашвили и Лева Бронштейн с ранних лет жили самостоятельно, вдали от родителей и утверждались в коллективе сверстников собственными силами.

Одним словом, в детстве и юности троих представителей тогдашнего среднего класса из всех его трех слоев — сверху донизу — почти ничего экстремального не обнаруживается, за вычетом семейной трагедии Ульяновых. Но и там эмоции могли бы сгладиться без моря крови. Что же позволило именно этой троице возглавить вселенскую резню?