Россыпь третья: «вам шашечки или вам ехать»?

Россыпь третья:

«вам шашечки или вам ехать»?

Две тысячи лет философы предавались фантазиям, изобретая все новые коммунистические прожекты; люди попроще порою пробовали воплощать их в жизнь, но без особого успеха. После Платона, Томаса Мора и его итальянского тезки Кампанеллы Маркс давал примерно столь же упрощенную характеристику нового уклада, сводя все к отрицанию частной собственности при коммунизме. Отсюда по логике вещей вытекает упразднение и денег, и разделения труда, даже товарного производства как такового.

И вот в двадцатом столетии идея счастливого будущего все же прошла полноценную и широкомасштабную апробацию. Тут выяснилось, однако, что конкретных идей и механизмов за все минувшие века придумано, что называется — ноль целых ноль десятых. К революции большевики подошли, не имея никакого проекта или даже модели коммунистической экономики. Теоретические положения, которые можно было извлечь из трудов основоположников, представляли в лучшем случае набор худо-бедно увязанных между собой постулатов. Ленин в эмиграции писал философские трактаты, разоблачал монополии, занимался партийными склоками, но поразительно мало думал о будущем. Основные надежды, как и в нынешней посткоммунии, связывались с Западом, который, правда, в России с середины девяностых начали сильно недолюбливать, с середины нулевых устраивают пятиминутки и месячники ненависти к нему, но при этом неизменно убеждены в его обязанности делиться своим добром. Главная разница в том, что сейчас уповают на кредиты и инвестиции, а тогда ждали мировую революцию.

Какие принципы экономической организации — а экономика по определению занимает центральное место в коммунистической доктрине — предполагает марксистско-ленинское учение? Их, по сути, всего два. Во-первых, экономическое равенство людей, следствием которого является отказ от материальной заинтересованности в результатах труда. Второй принцип, логически связанный с первым. — организация хозяйства на основе научного планирования из единого центра.

В исходных построениях марксистов было одно-единственное вето: запрещалась частная собственность на средства производства. Европа, деморализованная войной и разочаровавшаяся в «скромном обаянии буржуазии», поддержала спрос на новизну. Можно говорить об авантюризме и безрассудстве большевиков, но в данном случае подчеркнуть следует другое: отсутствие «чертежей», с которыми можно было бы сравнить построенное, открывало возможности для широкого эксперимента, перебора различных вариантов. Ленин со товарищи весьма активно поупражнялись на этом поприще…

Первую теоретическую попытку Ленин сделал в Разливе. За основу взяты Парижская коммуна, прусский государственный сектор экономики, организация крупных монополий и высказывания Энгельса о «единой фабрике». При этом все управление хозяйственным механизмом сводится к контролю и учету (для чего требуется знать четыре действия арифметики) и равенству оплаты. Вот с такой «моделью» большевики и берут власть. Поразительно, но Ленин на самом деле верил, что социализм может быть построен за полгода-год! И здесь, как с политикой, дремучая наивность помогла: не ведал человек, что творит, потому и получилось.

В первые дни после переворота большевики всерьез следуют ленинским указаниям: главное — рабочий контроль, поскольку пролетариат теперь самый главный начальник. Правительство издает декреты, «трудовые коллективы» их выполняют — таков предлагаемый хозяйственный механизм. Декреты штамповались со скоростью невероятной: только в ноябре-декабре наркомы рассмотрели 500 вопросов [Волкогонов, 1994, т.1: 300].

Этой же цели служит национализация банковской системы как органа «всеобщего счетоводства». Вожди полагают, что трудящиеся, знающие арифметику, могут организовать производство по-коммунистически. Через десятилетия подобная система была создана в Югославии и действовала худо-бедно. Однако в начале века рабочий контроль вел только к дальнейшей дезорганизации и углублению кризиса. Уже в декабре 1917-го большевики начинают сооружать собственную бюрократическую машину экономики — Высший Совет народного хозяйства (ВСНХ).

В 1918 году Ленин разрабатывает уже более развернутую модель в «Очередных задачах Советской власти». Наряду с верой в энтузиазм и сознательность масс она включает следующие постулаты: централизацию управления на основе всестороннего учета, контроль, единоначалие, профессионализм (использование «спецов»), соревнование, производственно-потребительские коммуны и всеобщую кооперацию. К этому времени промышленность в основном национализирована и начинается превращение народного хозяйства в «единую фабрику». Новая власть всерьез собирается строить новый экономический порядок в соответствии со старыми заветами и свежими откровениями вождя.

Однако только с централизацией производства большевики относительно преуспели. Намного хуже обстояло дело с другими «механизмами». Большевики вплотную подходят к реализации идеи уравнительного распределения и отказа от денег: частная собственность уже отменена, однако обмен товарами продолжает порождать неравенство. И здесь особое значение имеет идея производственно-потребительской кооперации. Если всех жителей страны приписать к коммунам, которые сами распределяют необходимые блага, тогда действительно можно попытаться добить остатки капиталистического обмена. Вводятся карточки, пайки, запрещается всякая торговля. Результаты, как и следовало ожидать, плачевны донельзя. Дело доходит до продразверстки, поскольку для того, чтобы распределять, надо что-то иметь.

Итог этих исканий известен. Уничтожить обмен не удалось, следовательно, пришлось сохранить и денежные знаки. Таким образом, одна из заветных идей коммунизма оказалась отвергнута с самого начала как абсолютно нежизнеспособная.

Важным механизмом производства должен был стать контроль. Всякий, кто немного знаком с историей, знает, что про контроль большевики говорили непрерывно. Даже на смертном ложе Ленин в очередной раз вспоминает о нем. Можно, конечно, считать, что в этом проявились его тоталитарные наклонности и жажда власти. Однако если обратиться к основам возникшей гораздо позже кибернетики, идею контроля можно признать вполне логичной.

Жестко централизованной и стремительно бюрократизировавшейся системе требовался механизм обратной связи. Для принятия рациональных решений необходима информация «снизу». В демократическом государстве рынок и свободная пресса постоянно выдают сигналы, позволяющие оперативно влиять на ситуацию. Чтобы компенсировать нехватку нормальных социальных институтов, большевикам пришлось изобретать различные системы контроля. Сначала был рабочий контроль, затем государственный, наконец создали рабоче-крестьянскую инспекцию. По наитию Ленин пытался добавить еще один, как говорят кибернетики, контур управления к иерархическому: поскольку материальные стимулы не работают, институты разрушены, нужно создавать новую институциональную ткань общества. В конечном счете не Рабкрин, а партия с ее многоуровневой аппаратной структурой стала основой советской государственности. Партбилет превратился во «всеобщий эквивалент», а основанный на партийном членстве всех основных руководителей контроль стал достаточно мощным рычагом управления экономикой. Впереди еще и народный контроль, и соединение того и другого. Правда, в дальнейшем лишь одна из этих форм, а именно партконтроль, сохранила свое значение.

Понятно, что социализм, каким его представлял Ленин, был утопией, к тому же примитивной. Попытки создать экономику без денег и товаров — что-то вроде построения вечного двигателя. В слаборазвитой стране с малограмотным населением и разрушенным войнами хозяйством цивилизационный идиотизм задуманного трансформировался в привычные формы восточной деспотии на основе «новой веры», придававшей легитимность содеянному. Ленин оказался достаточно гибким политиком, чтобы сочетать традиционные социальные институты с мифами, приспособляемыми к русской действительности. ЧК например, «надстроило» на опричную практику мотивы классовой ненависти. Партия быстро превращалась в экзотерический орден, прираставший отрядами неофитов, а государственный аппарат оформлялся в традиционную русскую бюрократию.

Итак, более чем дискретная на первых порах политико-экономическая программа Ленина и соратников, на деле слабо связанная с лозунгами социализма, проложила большевикам дорогу к власти и позволила в ней закрепиться. Не то чтобы они были умнее и честнее всех других русских людей. Нет, здесь вышло совпадение: большевики, желая разрушить государство и построить свой рай земной, были наиболее последовательны в проведении исторической ломки, в которой объективно нуждалась Россия. Старая империя была обречена, и те, кто пытался ее сохранить, терпели поражение за поражением, а кто сумел использовать энергию падения — те выиграли! Традиционные формы бытия — православие, самодержавие, народность — они восстановили в виде «коммунизма, светлого будущего человечества», «диктатуры партии», и «пролетариата» как социальной группы-«богоносца», наделенной высшею истиной в силу своей классовой природы.

Революция и Гражданская война провели чудовищную, но неизбежную хирургическую операцию: рабовладельческий строй, пережитки которого сохранялись веками, был уничтожен. Русское дворянство, поколениями использовавшее рабский труд, фактически исчезло с лица земли; православие, его опора, было оттеснено за кулисы государственной жизни. Образовавшийся вакуум элит придавал мощную социальную мобильность новым группам — мещанам, рабочим, евреям. Площадка для нового социального строительства была расчищена. Более того, возникли некоторые предпосылки для возрождения страны. Социализм оказался обновленной, «более прогрессивной» формой феодализма, способной провести модернизацию, которая дала полвека технологического развития. В России наступало «новое Средневековье».

Потом, естественно, этот импульс иссяк, а тот мир, который нужно было догонять, вошел уже в следующую — постиндустриальную эпоху.