Катехизис беспредела
Катехизис беспредела
Михаил Бакунин показал, что и один в поле воин, можно в одиночку сразиться с целой системой и если не побеждать, то по крайней мере, выстаивать. Он же задал цель — уничтожение ненавистного государства.
Сергей Нечаев, несмотря на весь «демонизм натуры», о котором охотно вспоминают биографы (будто бы этот тщедушный человечек, сидя в предварительном заключении, одним своим взглядом заставлял лютых церберов носить на волю письма и оказывать ему прочие нелегальные услуги!), оказался, как нынче говорят, типичным лузером, поскольку ничего из своих грандиозных планов осуществить самолично ему не удалось. Кончилось все одноразовым «съедением чижика» — убийством несчастного студента Иванова, первым в России гласным политическим процессом и полным разгромом нечаевской группы «Народная расправа». Однако именно он не только составил генеральный кодекс правил, которым должен следовать истинный революционер, но и вполне убедительно показал своим примером, как к этому стремиться. Вот трагический парадокс: почти все собратья Нечаева по бунтарскому призванию на словах решительно отвергли его методы. Но на деле к ним прибегали — с теми или иными оговорками — очень многие. В том числе сам Ленин, и Сталин, и Дзержинский, и еще легион «пламенных сердец». Хотя, разумеется, ни один из них не стал бы признаваться в этом публично.
Катехизис Нечаева безукоризненно последователен и логичен: позиция доведена до предельного заострения, можно бы сказать до абсурда, если б через несколько десятков лет она не была реализована в пределах целой страны с многомиллионным населением. Более того, рискнем утверждать, что в дальнейшем эти «вершины духа» послужили основой для весьма своеобразного антропологического отбора, а тем самым повлияли на формирование национального характера в его новейшей истории. Посему стоит припомнить текст целиком.
«Отношение революционера к самому себе
§ 1. Революционер — человек обреченный. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни даже имени. Все в нем поглощено единственным исключительным интересом, единою мыслью, единою страстью — революцией.
§ 2. Он в глубине своего существа, не на словах только, а на деле, разорвал всякую связь с гражданским порядком и со всем образованным миром, и со всеми законами, приличиями, общепринятыми условиями, нравственностью этого мира. Он для него — враг беспощадный, и если он продолжает жить в нем, то для того только, чтоб его вернее разрушить.
§ 3. Революционер презирает всякое доктринерство и отказался от мирной науки, предоставляя ее будущим поколениям. Он знает только одну науку, науку разрушения. Для этого и только для этого, он изучает теперь механику, физику, химию, пожалуй, медицину. Для этого изучает он денно и нощно живую науку людей, характеров, положений и всех условий настоящего общественного строя, во всех возможных слоях. Цель же одна — наискорейшее и наивернейшее разрушение этого поганого строя.
§ 4. Он презирает общественное мнение. Он презирает и ненавидит во всех ее побуждениях и проявлениях нынешнюю общественную нравственность. Нравственно для него все, что способствует торжеству революции.
Безнравственно и преступно все, что мешает ему.
§ 5. Революционер — человек обреченный. Беспощадный для государства и вообще для всего сословно-образованного общества, он и от них не должен ждать для себя никакой пощады. Между ними и им существует тайная или явная, но непрерывная и непримиримая война на жизнь и на смерть. Он каждый день должен быть готов к смерти. Он должен приучить себя выдерживать пытки.
§ 6. Суровый для себя, он должен быть суровым и для других. Все нежные, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены в нем единою холодною страстью революционного дела. Для него существует только одна нега, одно утешение, вознаграждение и удовлетворение — успех революции. Денно и нощно должна быть у него одна мысль, одна цель — беспощадное разрушение. Стремясь хладнокровно и неутомимо к этой цели, он должен быть всегда готов и сам погибнуть и погубить своими руками все, что мешает ее достижению.
§ 7. Природа настоящего революционера исключает всякий романтизм, всякую чувствительность, восторженность и увлечение. Она исключает даже личную ненависть и мщение. Революционерная страсть, став в нем обыденностью, ежеминутностью, должна соединиться с холодным расчетом. Всегда и везде он должен быть не то, к чему его побуждают влечения личные, а то, что предписывает ему общий интерес революции.
Отношение революционера к товарищам по революции.
§ 8. Другом и милым человеком для революционера может быть только человек, заявивший себя на деле таким же революционерным делом, как и он сам. Мера дружбы, преданности и прочих обязанностей в отношении к такому товарищу определяется единственно степенью полезности в деле всеразрушительной практической революции.
§ 9. О солидарности революционеров и говорить нечего. В ней вся сила революционного дела. Товарищи-революционеры, стоящие на одинаковой степени революционного понимания и страсти, должны, по возможности, обсуждать все крупные дела вместе и решать их единодушно. В исполнении, таким образом, решенного плана, каждый должен рассчитывать, по возможности, на себя. В выполнении ряда разрушительных действий каждый должен делать сам и прибегать к совету и помощи товарищей только тогда, когда это для успеха необходимо.
§ 10. У каждого товарища должно быть под рукою несколько революционеров второго и третьего разрядов, то есть не совсем посвященных. На них он должен смотреть, как на часть общего революционного капитала, отданного в его распоряжение. Он должен экономически тратить свою часть капитала, стараясь всегда извлечь из него наибольшую пользу. На себя он смотрит, как на капитал, обреченный на трату для торжества революционного дела. Только как на такой капитал, которым он сам и один, без согласия всего товарищества вполне посвященных, распоряжаться не может.
§ 11. Когда товарищ попадает в беду, решая вопрос спасать его или нет, революционер должен соображаться не с какими-нибудь личными чувствами, но только с пользою революционного дела. Поэтому он должен взвесить пользу, приносимую товарищем — с одной стороны, а с другой — трату революционных сил, потребных на его избавление, и на которую сторону перетянет, так и должен решить.
Отношение революционера к обществу
§ 12. Принятие нового члена, заявившего себя не на словах, а на деле, товариществом не может быть решено иначе, как единодушно.
§ 13. Революционер вступает в государственный, сословный и так называемый образованный мир и живет в нем только с целью его полнейшего, скорейшего разрушения. Он не революционер, если ему чего-нибудь жаль в этом мире. Если он может остановиться перед истреблением положения, отношения или какого либо человека, принадлежащего к этому миру, в котором — все и все должны быть ему равно ненавистны. Тем хуже для него, если у него есть в нем родственные, дружеские или любовные отношения; он не революционер, если они могут остановить его руку.
§ 14. С целью беспощадного разрушения революционер может, и даже часто должен, жить в обществе, притворяясь совсем не тем, что он есть. Революционеры должны проникнуть всюду, во все высшие и средние сословия, в купеческую лавку, в церковь, в барский дом, в мир бюрократский, военный, в литературу, в третье отделение и даже в зимний дворец.
§ 15. Все это поганое общество должно быть раздроблено на несколько категорий. Первая категория — неотлагаемо осужденных на смерть. Да будет составлен товариществом список таких осужденных по порядку их относительной зловредности для успеха революционного дела, так чтобы предыдущие номера убрались прежде последующих.
§ 16. При составлении такого списка и для установления вышереченного порядка должно руководствоваться отнюдь не личным злодейством человека, ни даже ненавистью, возбуждаемой им в товариществе или в народе.
Это злодейство и эта ненависть могут быть даже отчасти и полезными, способствуя к возбуждению народного бунта. Должно руководствоваться мерою пользы, которая должна произойти от его смерти для революционного дела. Итак, прежде всего, должны быть уничтожены люди, особенно вредные для революционной организации, и такие, внезапная и насильственная смерть которых может навести наибольший страх на правительство и, лишив его умных и энергических деятелей, потрясти его силу.
§ 17. Вторая категория должна состоять именно из тех людей, которым даруют только временно жизнь, дабы они рядом зверских поступков довели народ до неотвратимого бунта.
§ 18. К третьей категории принадлежит множество высокопоставленных скотов или личностей, не отличающихся ни особенным умом и энергиею, но пользующихся по положению богатством, связями, влиянием и силою. Надо их эксплуатировать всевозможными манерами и путями; опутать их, сбить их с толку, и, овладев, по возможности, их грязными тайнами, сделать их своими рабами. Их власть, влияние, связи, богатство и сила сделаются таким образом, неистощимой сокровищницею и сильною помощью для разных революционных предприятий.
§ 19. Четвертая категория состоит из государственных честолюбцев и либералов с разными оттенками. С ними можно конспирировать по их программам, делая вид, что слепо следуешь за ними, а между тем прибрать их в руки, овладеть всеми их тайнами, скомпрометировать их донельзя, так чтоб возврат был для них невозможен, и их руками и мутить государство.
§ 20. Пятая категория — доктринеры, конспираторы и революционеры в праздно-глаголющих кружках и на бумаге.
Их надо беспрестанно толкать и тянуть вперед, в практичные головоломные заявления, результатом которых будет бесследная гибель большинства и настоящая революционная выработка немногих.
§ 21. Шестая и важная категория — женщины, которых должно разделить на три главных разряда.
Одни — пустые, обессмысленные и бездушные, которыми можно пользоваться, как третьею и четвертою категориею мужчин.
Другие — горячие, преданные, способные, но не наши, потому что не доработались еще до настоящего бесфразного и фактического революционного понимания. Их должно употреблять, как мужчин пятой категории.
Наконец, женщины совсем наши, то есть вполне посвященные и принявшие всецело нашу программу. Они нам товарищи. Мы должны смотреть на них, как на драгоценнейшее сокровище наше, без помощи которых нам обойтись невозможно.
Отношение товарищества к народу.
§ 22. У товарищества ведь нет другой цели, кроме полнейшего освобождения и счастья народа, то есть чернорабочего люда. Но, освобождение и достижение этого счастья возможно только путем всесокрушающей народной революции, товарищество всеми силами и средствами будет способствовать к развитию и разобщению тех бед и тех зол, которые должны вывести, наконец, народ из терпения и побудить его к поголовному восстанию.
§ 23. Под революциею народною товарищество разумеет не регламентированное движение по западному классическому образу — движение, которое, всегда останавливаясь с уважением перед собственностью и перед традициями общественных порядков так называемой цивилизации и нравственности, до сих пор ограничивалось везде низложением одной политической формы для замещения ее другою и стремилось создать так называемое революционное государство. Спасительной для народа может быть только та революция, которая уничтожит в корне всякую государственность и истребит все государственные традиции, порядки и классы в России.
§ 24. Товарищество поэтому не намерено навязывать народу какую бы то ни было организацию сверху. Будущая организация без сомнения вырабатывается из народного движения и жизни. Но это — дело будущих поколений. Наше дело — страстное, полное, повсеместное и беспощадное разрушение.
§ 25. Поэтому, сближаясь с народом, мы прежде всего должны соединиться с теми элементами народной жизни, которые со времени основания московской государственной силы не переставали протестовать не на словах, а на деле против всего, что прямо или косвенно связано с государством: против дворянства, против чиновничества, против попов, против гилдейского мира и против кулака мироеда. Соединимся с лихим разбойничьим миром, этим истинным и единственным революционером в России.
§ 26. Сплотить этот мир в одну непобедимую, всесокрушающую силу — вот вся наша организация, конспирация, задача» [Революционный радикализм в России: век девятнадцатый, 1997].
Подобно всем абсолютам, эта запредельная революционность оставалась практически недостижимой для большинства последователей в их реальной жизни. Если, скажем, Ленин со товарищи более-менее строго воплощали нечаевские принципы в отношении своих противников, то к себе самим они были отнюдь не столь требовательны, как предписывал «Катехизис». Правда, в иных случаях действовала просто инерция житейского поступка с собственной логикой событий. И здесь вновь проступает богатый набор параллелей «идейной» нелегальщины с уголовным миром: вот так же человек, угодив смолоду в тюрьму за случайную мелкую кражу, нередко становится в силу одних обстоятельств убежденным рецидивистом, а дальше, вполне возможно, даже «вором в законе», кому, как и нечаевским революционерам, положен принципиальный отказ от собственности, семейной жизни и вообще от любых социальных норм. У «профессиональных революционеров» (изобретение этой формулировки, кстати, приписывают Троцкому) в классическом варианте выбор был тоже небогат — между жизнью от сходки до схватки и смертью от чахотки или по приговору военно-полевого суда.
Все же у большинства борцов с самодержавием идеология нечаевщины так или иначе сочеталась с обычной жизнью среднего человека, с ее компромиссами и стремлением к личному счастью. Бывало и так, что революционеры покидали свое поприще — иногда насовсем, чаще на время и врастали с немалым успехом в законопослушное общество. Характерен пример Леонида Красина: профессиональный инженер, участвовавший в экспроприациях и налетах, после незавершенной революции выпал из политики на добрый десяток лет и, надо думать, вполне комфортно чувствовал себя на производстве…
Так кем же все-таки был Нечаев: титаном самопожертвования, фанатиком высокой идеи (каковую в подражание арго современной политкорректности вполне можно бы окрестить «альтернативным гуманизмом») — или носителем целого букета опасных душевных заболеваний? Их проявления — не только социопатия в форме «нравственного идиотизма», но и атрофия даже собственных (не говоря о ближнем!) ощущений физической боли с закономерной утратой инстинкта самосохранения. Довольно схожий анамнез отмечался восторженными летописцами у некоторых других известных революционеров, например, у сталинского соратника Тер-Петросяна по кличке Камо.
В просвещенном, но сколь же наивном, с точки зрения сегодняшнего опыта, девятнадцатом веке эти особенности еще могли восприниматься как «завораживающий духовный» (или, наоборот, «непреодолимый животный») магнетизм. В России конца двадцатого столетия, выполнившей и все генеральные, и, как говорили при социализме, встречные планы революционной перестройки нации, синдром получил определение, куда более емкое и точное. Позаимствованное — вполне в духе всепобеждающих «смесительных упрощений» русского человека — аккурат у преступного мира. Для индивида: отморозок. Для его поведения: беспредел.
Симптоматично то, что не только в уголовной среде беспредельщики всякого рода к нашим дням фактически дожрали «законных». Блатной жаргон с причитающимися нравами победно утверждается на вершинах российской государственной политики и поощряемых ею разновидностей отечественного бизнеса. Поскреби любой из столпов, обнаружишь «единственного и истинного революционера», он же разбойник лихой. Копнуть еще глубже — и тогда, не исключено, проступит искрящий бешенством взор самого Сергея Геннадиевича Нечаева.
После такого — что ж удивляться сталинскому обличью «имени Россия»?