Польша подыгрывает Гитлеру, копая себе яму
Польша подыгрывает Гитлеру, копая себе яму
Главным пропагандистским приемом, использовавшимся Гитлером на первоначальном этапе его агрессивных захватов в Европе, было обыгрывание проблемы немецкого населения, проживающего вне Германии. Именно на апелляции к несправедливости по отношению к немцам как к народу и немецкому национальному меньшинству в отдельно взятых странах нацисты выстраивали свою аргументацию, обосновывая свои действия в отношении Австрии и Чехословакии.
И многие тезисы, раскручивавшиеся Гитлером, находили понимание у европейской общественности. Ибо в Версале с Германией действительно во многих случаях обошлись несправедливо, из-за чего миллионы немцев оказались оторванными от родины. Польша в момент своего становления приложила к этому руку, создав таким образом почву для реваншистских настроений среди немцев и вооружив Гитлера аргументами для соответствующего толка пропаганды.
Однако при том что проблемы немцев в основном не были надуманными, неприемлемы были сами методы, применявшиеся Гитлером для их разрешения, — в опоре на силу или угрозу ее применения.
Во-вторых, для Гитлера эта тематика была во многом инструментом усиления военно-стратегических позиций Германии в Европе. «Проблемы» Австрии и Судет (подаваемые под соусом объединения немецкого народа в одном государстве) стояли в одном ряду с масштабными программами вооружений Германии, ремилитаризацией Рейнской зоны, усилиями по слому имевшихся в Европе систем коллективной безопасности. В своих концепциях (которые ни для кого не являлись тайной) нацисты исходили не только из идеи объединения немцев в одном государстве, но и завоевания «жизненного пространства» для немцев за счет других народов, установления германской гегемонии в Европе и мире.
Но поскольку Германия еще не была настолько сильна, чтобы позволить себе не оглядываться на позицию других держав, а объекты экспансии были защищены определенными механизмами безопасности (Малой и Балканской антантами, советско-французским и советско-чехословацким договорами и т. д.), Гитлер нуждался в завоевании международного общественного мнения, которое бы с пониманием отнеслось к его претензиям и легитимизировало его захватнические планы.
И Берлин опять нашел себе активного пособника в лице Варшавы. Польша опять (как это не раз бывало и раньше, начиная с конца 1933-го, когда Германия вышла из Лиги Наций и покинула конференцию по разоружению) не позволила загнать Гитлера во внешнеполитическую изоляцию. Не в последнюю очередь Варшава (плюс Будапешт) усадила западные державы за стол переговоров с Гитлером в Мюнхене.
Казалось бы, ничего более нелепого и придумать было невозможно. Ведь актуализируемая Гитлером проблема немецкого меньшинства имела к Польше самое непосредственное отношение — ничуть не меньшее, чем к той же Чехословакии, а желание судетских немцев оказаться в составе рейха было таким же, как и немцев Данцига. Но факт остается фактом: поляки поддержали немецкие претензии.
Конечно, не просто так. Варшава решила, что такие подходы — использования проблематики соотечественников, проживающих на территориях других государств, — позволят и Польше прирасти дополнительными землями. Тем более что этот трюк Варшава и сама активно использовала после Первой мировой войны, поднимая «национальные восстания», а затем посылая на помощь армию. Так что тут даже не поймешь, кто у кого учился — поляки у нацистов или нацисты у поляков.
Но в 30-е годы, конечно, тон разыгрыванию карты национальных меньшинств задавал Гитлер. Особенно Варшаву впечатляла деятельность Конрада Генлейна, лидера Судетской немецкой партии (СДП получила это название в 1935-м, до этого именовалась «Германский патриотический фронт»). С 1935-го, когда сплотившая вокруг себя всех немцев Чехословакии СДП на парламентских выборах обошла даже «чехословацкие» партии, она стала значимой силой в ЧСР. А поскольку ориентировалась на Берлин, то и весомым инструментом гитлеровской политики.
В мае 1937 г. польское посольство в Праге направило в Варшаву на имя Бека обширный и обстоятельный доклад «О немецком нацменьшинстве в Чехословакии». В документе (с многочисленными приложениями) в подробностях была освещена деятельность генлейновцев, в частности, внесенные в парламент шесть законопроектов, имеющие целью, как писал в докладе польский посол в Праге, «справедливое разрешение национального вопроса в Чехословакии». Перечислялись пропагандистские акции Судетской немецкой партии.
При этом, отмечало посольство Польши в Праге, генлейновцы пытаются встать во главе движения не только в защиту прав собственно немецкого меньшинства в Чехословакии, но и других национальных меньшинств, проживающих в этом государстве: «Наряду с этим благодаря внесению проектов нового урегулирования вопроса нацменьшинств в Чехословакии, которое даст этим нацменьшинствам фактические возможности развития и помешает их чехизации, партия судетских немцев старается стать во главе стремлений также и других нацменьшинств, направленных на улучшение их положения».
Ну а поскольку судетский фашист Генлейн выступает в качестве защитника всех обездоленных национальностей внутри Чехословакии, то, логично умозаключили в польском посольстве в Праге, его (Генлейна) патрон Гитлер выступит в этой ипостаси на международной арене: «На практике за ней с немецкой стороны, несомненно, последуют попытки согласования акций отдельных нацменьшинств на территории Чехословакии»[447].
Действительно, именно так и будет — Гитлеру надо было продемонстрировать широкий международный фронт против Чехословакии — «тюрьмы народов». Дескать, не только Берлин поднимает вопросы угнетенного немецкого меньшинства, но и другие страны тоже крайне обеспокоены положением своих соотечественников, стонущих под чешским игом.
Но не только подходы к проблемам нацменьшинств приглянулись польским дипломатам. Большой блок в докладе польского посольства в Праге был посвящен «правильным» внешнеполитическим установкам генлейновцев — польские дипломаты нашли их вполне отвечающими интересам Варшавы.
«О позиции партии судетских немцев по отношению к чехословацкой внешней политике говорил недавно член партийного руководства и руководитель отдела прессы этой партии, — говорилось в документе. — Он исходил из того, что Чехословакия совершает существенную ошибку, всецело становясь на сторону государств, оказывающих сопротивление нормальному и здоровому развитию отношений в Европе. Чехословакия упорно вопреки собственным интересам придерживается в своей внешней политике французских директив. Польша, Румыния и Югославия, по мнению партии судетских немцев, с большой для себя выгодой уже давно отбросили принудительные рамки политики, продиктованной версальским договором».
Пеняли генлейновцы Праге, что та не желает подключаться к усилиям выше перечисленных держав, «чтобы создать „пояс безопасности“ между Германией и СССР», что чехословацко-советские отношения воздвигают «новые непреодолимые затруднения на пути соглашения со своим самым крупным соседом, т. е. Германией», и что «нынешнее направление чехословацкой внешней политики будет и впредь вызывать опасность все более сильного обострения отношений в Центральной Европе».
И вот в этом направлении — наставить Прагу на путь истинный, т. е. на разрыв отношений с Францией и СССР в пользу сотрудничества с Гитлером, и работает партия Генлейна: «Партия судетских немцев считает, что она избрала единственно возможное и правильное направление, по которому должна пойти вся чехословацкая внешняя политика, если Чехословакия действительно хочет содействовать мирному развитию отношений в Европе. Это направление сводится к установлению отношений с Германией при одновременном разрыве нынешних отношений с СССР. СДП считает для себя большой честью, что 3 миллиона немцев, живущих в Чехословакии, оказывают солидарный нажим на чехословацкое правительство в смысле такого изменения курса чехословацкой внешней политики, становясь таким образом одним из важнейших элементов мирной политики в Центральной Европе».
Польское посольство в Чехословакии с удовольствием цитировало нападки генлейновцев на чехословацкого премьер-министра Годжу за его интервью британской «Морнинг пост», в котором тот «определил партию судетских немцев как передовой отряд гитлеризма в Чехословакии» и высказал мнение, что «Чехословакии… угрожала серьезная опасность нападения со стороны Германии»[448].
Вот эта «мирная политика» судетских фашистов и вызывала восторг у польских дипломатов в Праге. Что, впрочем, понятно. Ведь и официальная Варшава на внешней арене действовала именно в этом русле — разрушения системы французских военных союзов, выстраивания «санитарного кордона» на границах СССР, а политику коллективной безопасности против агрессии Гитлера, которой придерживалась Чехословакия, тогдашняя Польша называла «деструктивной» и «вредящей интересам мира».
В Варшаве идею польско-германского сотрудничества на почве защиты нацменьшинств нашли перспективной. Вскоре Берлин с Варшавой (далее к ним присоединится Будапешт) стали выступать на внешней арене одним голосом и по этому вопросу.
Такое взаимодействие выглядело абсурдным, ибо проблема нацменьшинств была серьезным раздражителем в собственно германопольских отношениях. В связи с этим, а также во имя укрепления альянса Германии и Польши к осени 1937-го было подготовлено польско-германское соглашение о нацменьшинствах. Текст согласовывался несколько месяцев, и еще на стадии выработки документа советский поверенный в делах в Польше информировал НКИД, какой характер придают этому соглашению в варшавских политических кругах, — оно рассматривалось как свидетельство «нового проявления польско-германского сближения»[449].
Польско-германское соглашение о национальных меньшинствах состоялось в форме идентичных правительственных деклараций, опубликованных 5 ноября 1937 г. в Берлине и Варшаве.
Декларации представляли собой набор пустых фраз о том, что проблема нацменьшинств в отношениях между Германией и Польшей не стоит. Польское руководство вовсе не насторожил тот факт, что Гитлер категорически отказался включать в официальную декларацию гарантии для Данцига (на чем поначалу настаивала Варшава). В Берлине полякам пояснили, что опасаются «такой формулировки, которая прямо или косвенно являлась бы подтверждением Версальского договора». Дескать, это повредило бы нашему общему — польско-германскому — делу, в т. ч. в вопросе дальнейшего расчленения такого версальского создания, как Чехословакия.
Поэтому Варшава удовлетворилась секретным соглашением, которое прилагалось к официально опубликованной декларации о нацменьшинствах. В этом секретном протоколе Польше «было дано категорическое заверение, что принцип „вольного города“ не будет Германией нарушен и что интересы польского государства и польского населения в Данциге будут ею полностью соблюдаться (уважаться)». Эти заверения были расценены Беком и Рыдз-Смиглы «как вполне удовлетворительные»[450].
Кроме того, Гитлер обязался повлиять на национал-социалистов Данцига (где имелся свой Генлейн — Форстер), которые вели открытую пропаганду за присоединение вольного города к рейху. В ответ Варшава взялась приструнить польских чиновников из числа тех, кто позволял себе антигерманские выступления. К примеру, досталось катовицкому воеводе Гражинскому, ставившему под сомнение гарантии Гитлера, — он получил «резкий выговор» от Рыдз-Смиглы и президента Мосцицкого[451].
Совершенно очевидно, что «гарантии», которые Гитлер дал Польше в конфиденциальном порядке, ничего не стоили. Ведь Гитлер запросто нарушал даже официально задекларированные обязательства Германии, те же Версальский договор и Локарнские соглашения, а в момент, когда подписывалась польско-германская декларация о нацменьшинствах, Берлин полным ходом готовил акцию в отношении Австрии, несмотря на то что всего полутора годами ранее Вене были даны письменные гарантии суверенитета и независимости. Заметим, все это происходило на фоне присоединения Италии к «Антикоминтерновскому пакту» (6 ноября 1937 г.) — для Гитлера это фактически открывало дорогу к аншлюсу. Но жажда территориальных захватов застила глаза польскому руководству, полагавшему, что Гитлер обманет кого угодно, но только не Варшаву.
Весьма показательно и то, что именно в тот день — 5 ноября 1937 г., когда была опубликована польско-германская декларация по нацменьшинствам, явившаяся еще одним свидетельством не просто прочности «польского тыла» Германии, но перехода Варшавы на путь прямого содействия планам нацистской агрессии, Гитлер выступил со знаменитой секретной речью на совещании германского политического и военного руководства (он даже заявил, что в случае его смерти просит считать это свое выступление «политическим завещанием»).
В этом 4-часовом выступлении Гитлер изложит свой широкий план «завоевания жизненного пространства»[452], т. е. масштабных агрессивных захватов, что стало откровением даже для некоторых высших чинов рейха. А первыми целями объявлялись Австрия и Чехословакия. Планы были столь ошеломляющие, что против выступили министр иностранных дел фон Нейрат, военный министр генерал-фельдмаршал фон Бломберг и главнокомандующий сухопутными войсками барон фон Фрич (вскоре все они лишатся постов). Эта речь еще известна как «протокол Хосбаха» (на совещании полковник службы генерального штаба Хосбах стенографировал выступление Гитлера, и впоследствии эта запись будет предъявлена в Нюрнберге в качестве доказательства нацистских планов развязывания Второй мировой войны).
Гитлер строил планы, не уступающие наполеоновским. А в Варшаве радовались очередному «успеху» мудрой польской внешней политики. «Это соглашение является успехом Бека в деле проведения его германофильской политики, — писал 12 ноября 1937-го в Москву временный поверенный в делах СССР в Польше Виноградов. — Правда, соглашение не касается Данцига, но Бек все равно будет им размахивать как крупным козырем. Соглашение показывает, что Гитлер заботится о сохранении своего польского союзника и готов время от времени пойти на словесные уступки в вопросе о национальных меньшинствах. Для немцев несомненно играла роль необходимость сохранения личной позиции Бека. Ясно, что Бек будет продолжать свою германофильскую политику и не исключены какие-либо новые демонстрации германо-польского сотрудничества. Заострение внутриполитической ситуации в Польше и возможная тотализация и без того уже фашистского режима несомненно будет толкать пилсудчиков еще больше, чем раньше, в объятия Гитлера. Не приходится говорить, что польская пресса с энтузиазмом восприняла декларацию о меньшинствах и преподнесла ее на самом видном месте»[453].
С не меньшим энтузиазмом убаюкавший поляков словесными «гарантиями» Гитлер усилил активность по обработке Венгрии, которая должна была выступить третьим в этом ансамбле. Венгров агитировали именно на польском примере. Так, когда 25 ноября 1937-го Гитлер будет принимать венгерского премьер-министра фон Дараньи и главу МИД Венгрии фон Канья, то укажет им, что Будапешту следует учиться у Варшавы. Он укажет «на урегулирование вопроса о нацменьшинстве между Германией и Польшей». А кроме того, посоветует Венгрии, чтобы та «не распыляла своих политических усилий в разных направлениях, а направляла бы их лишь по одной линии, а именно на Чехословакию»[454].
Польша усердно копала себе яму собственными руками, помогая Германии разыгрывать карту нацменьшинств. Варшаву не взволновало, когда в феврале 1938-го Гитлер (он готовился к аншлюсу Австрии) с трибуны рейхстага провозгласил формулу протектората Берлина над «зарубежными немцами». Хотя Польша и удостоилась в указанной речи Гитлера комплиментов (и это было понятно — в тот момент польская помощь была важным условием реализации планов в отношении Австрии и Чехословакии), тем не менее, обращал внимание советский временный поверенный в Берлине 26 февраля 1938-го, «в прессе (имеется в виду немецкой. — С. Л.) почти ежедневно появляются ламентации[455] о тех или иных стеснениях немецкого меньшинства в Польше, на которое, по существу, распространяется формула фюрера»[456].
Такое же удивление на предмет самоубийственной внешнеполитической линии Польши по вопросу нацменьшинств звучит в докладах советских дипломатов и в дальнейшем. Скажем, 23 апреля 1938 г. временный поверенный в делах СССР в Германии Г. Астахов пишет о том, что собой представляют «мирные методы» Гитлера по отношению к Чехословакии: «Организовав немецкое население Судет и натравив на Прагу все остальные национальности, заручившись активной поддержкой Польши и Венгрии, при сочувствии Италии, они рассчитывают разложить Чехословакию изнутри». Тогда как «судетский вопрос не является единственным, привлекающим внимание немцев».
«Судя по прессе, — сообщал он в Москву, — известная активизация наметилась в отношении немецкого населения других пограничных с Германией стран. Значительно больше „внимания“ уделяется положению немецкого меньшинства в Польше. Последний номер журнала „Остланд“ (орган союза так называемых остдейче) почти целиком заострен против Польши. Антипольские заметки мелькают почти ежедневно в печати (в связи с проблемой немецкого меньшинства, поднимающего голову также в Польше). Но это явление, по-видимому, не отражается на состоянии германо-польских отношений»[457].
Варшава не только приветствовала действия Гитлера в отношении судетских немцев (по сути легитимизируя его будущие аналогичные претензии уже к Польше), не только заостряла проблему польского меньшинства в Чехословакии (что было недальновидно с той точки зрения, что этот же вопрос может быть поднят в отношении Польши, на треть состоявшей из неполяков), но желая расчленения Чехословакии во что бы то ни стало, содействовала и словацкому сепаратизму.
Чехословацкий министр иностранных дел Крофта 30 марта 1938 г. в сердцах скажет советскому полпреду в Праге: «самую подлую роль при этом играют поляки. Бек — просто мерзавец и продажная душа. Он купил партию словацких клерикалов-автономистов»[458].
Еще в 1936 г. советская разведка неоднократно информировала руководство в Москве о том, что Варшава поддерживает словацкие партии, добивающиеся выхода Словакии из состава Чехословакии. Так, в документе 1936 г. «Аналитическая записка о внешней и внутренней политике Польши», составленной ИНО ГУГБ НКВД, среди прочего говорилось: «Польша по-прежнему, совместно с Германией и Венгрией, добивается полной изоляции Чехословакии. Они усиливают национальную вражду, оказывают содействие словацким автономистам, мобилизуют общественное мнение против пражского правительства, его сотрудничества с Москвой и его терпимого отношения к коммунизму»[459].
Очевидно, Варшава уж очень была уверена, что ее тогдашний союзник Гитлер не потребует от нее немецких земель, и в случае чего поможет удержать, а то и расширить литовские, украинские и белорусские территории в составе «великой Польши». А что до создания независимой Словакии (хотя по сути это будет марионетка в руках Берлина), то эту совместную польско-германскую акцию Гитлер доведет до завершения в марте 1939-го.
То, что положение нацменьшинств — это дубинка, которая может быть обращена также и непосредственно против Польши, понимали везде (кроме, очевидно, Польши).
Дошло до того, что Прага обратилась по этому поводу к Москве. 29 марта 1938-го чехословацкий посланник в СССР Фирлингер в беседе с замнаркома индел Потемкиным отметил, что «по примеру Гитлера Бек ставит вопрос о положении польского меньшинства в Чехословакии», которое «не превышает 80 тыс. душ». В связи с чем попросил, чтобы советская пресса «осветила надлежащим образом притязания Бека на охрану польских меньшинств соседних стран, напомнив полякам, что в пределах самой Польши имеется 7 млн. украинского меньшинства». «Постановка вопроса о правах этого меньшинства могла бы создать для польского правительства серьезные и даже опасные затруднения», — указал чехословацкий дипломат[460].
В советской прессе действительно прошла серия соответствующих публикаций. Не Польша ли подсказала Москве, под каким предлогом (для защиты украинского и белорусского населения) вводить войска на территорию Западных Украины и Белоруссии в сентябре 1939-го? Хотя поляки, конечно, были крайне недовольны, когда вопрос нацменьшинств, в польской же трактовке образца 1938-го, был применен к самой Польше.
Отметим, польская позиция по вопросу нацменьшинств была не просто недальновидной, неадекватной и прямо работающей на гитлеровскую агрессию, но в высшей степени циничной. Прага (хотя и она не являлась образцом для подражания в этом вопросе) не позволяла себе и десятой доли того, что вытворяла с нацменьшинствами Варшава. В Чехословакии не было концлагерей вроде Березы-Картузской, там не проводилась «пацификация» и никто не планировал принудительное выселение полутора миллионов «лишнего» нечешского (в польском случае — еврейского) населения.
Мы уже писали о том, как Польша «обеспечивала» и «защищала» права украинцев, белорусов, немцев, литовцев, евреев. Претензии Праге относительно неудовлетворительного положения нацменьшинств предъявляла Варшава, которая не выполнила ни одного своего обязательства согласно договору о гарантиях национальным меньшинствам, подписанному ею на Парижской мирной конференции 28 июня 1919-го. Варшава в 1934 г. в одностороннем порядке аннулировала свою подпись под этим документом.
Полякам так понравилось, как Гитлер орудует этой дубинкой под названием «проблемы национальных меньшинств», что они решили и себе задействовать этот инструмент в полную силу. Весной 1938-го Варшава разработала на указанный счет целую программу действий.
В письме генконсула Германии в Данциге М. Янсона, направленном в МИД Германии 21 апреля 1938 г., говорилось, что в связи «с последними событиями в Центральной Европе (Австрия, Литва и т. д.)» руководством Польши были приняты решения, которые «будут иметь важнейшее значение для всего внешнеполитического и внутриполитического развития Польши и соседних с нею стран».
«Речь идет при этом о решении использовать в будущем во внешней политике вопрос национальных меньшинств в качестве активного политического оружия, после того как стало известно, насколько успешно третий рейх сумел использовать существующие у него связи с немецкими национальными группами (Данциг, Австрия, судетские немцы)».
Подробно перечислял Янсон и главные направления, которые были намерены активно прорабатывать поляки таким «политическим оружием», как «вопрос национальных меньшинств». Генконсул Германии в Данциге сообщал:
«1) Польское меньшинство в Литве. Уже сейчас ведется подготовка не только к установлению постоянных и тесных контактов между польской национальной группой в Литве и польским народом, но и в первую очередь к оказанию влияния на политические круги литовского народа в духе тесного польско-литовского сотрудничества, используя польское меньшинство. Об активных действиях в плане польских требований пока еще не думают, так как хотят сначала выждать, какое развитие примут только что установленные отношения, не прибегая к нажиму с польской стороны.
2) Поляки в Тешинской области. В противоположность прежней позиции в отношении возможного германо-чешского конфликта теперь можно с уверенностью считать, что в случае возможной германской акции по оказанию помощи судетским немцам одновременно началась бы польская акция по оказанию помощи польскому населению западнее Ользы, с применением средств государства, т. е. армии. (До сих пор существовало намерение сохранять нейтралитет.) При этом, вероятно, играет роль стремление посредством такого военного выступления обеспечить контроль над Словакией и воспрепятствовать возможным попыткам советского вмешательства с Востока, а также предупредить венгерскую акцию. Польский депутат Вольф из Чехословакии, этот польский Генлейн, побывал в конце прошлой недели в Варшаве, где по этому случаю были выработаны все необходимые директивы. В частности, было заявлено: „В случае, если Генлейн отправит в Берлин письмо, как это было с Зейсс-Инквартом, Вольф десятью минутами позднее пошлет такое же письмо в Варшаву“. Манифестация депутатов OZN („Лагерь национального объединения“. — С. Л.) в защиту поляков в Чехословакии идет в том же направлении».
Как видим, поляки уже и армию готовы задействовать (и задействуют спустя каких-то полгода), и «польский Генлейн» имеется — пан Вольф. А что до демонстрации польской решимости, то Янсон далее передает в письме в Берлин некоторые пассажи, вышедшие из уст польских руководителей: «Делались, в частности, такие высказывания: „Так же как мы в случае с ультиматумом Литве ломились с револьвером со снятым предохранителем в открытую дверь, так и наш посланник в Праге предпринял демарш в вопросе, успешное решение которого нам уже до этого казалось обеспеченным“.
Под п. 3 германский генконсул в Данциге сообщал о намерении Варшавы разыграть и „украинскую карту“, что было протрактовано им как выбор Польши „в пользу явной наступательной позиции против Востока“. Т. е. против СССР. Дескать, по мнению польского руководства, нужно „ожидать рано или поздно насильственных перемен“ относительно Советского Союза, „и к такому случаю — будь то вооруженный конфликт между Москвой и Берлином или новый революционный хаос в России — хотят подготовиться“. А подготовиться следующим образом: „в дальнейшем украинские элементы в Польше следует использовать как ядро националистической украинской пропаганды, направленной против Советов и выступающей за создание самостоятельного украинского государства, сотрудничающего с Польшей в рамках федерации“.
„Какая из украинских групп в Польше выдвинется при этом на первый план, пока еще не ясно, — писал Янсон. — По всей вероятности, на Волыни и в Полесье будут действовать через границу, энергично, пуская в ход средства православной церкви (в духе подвергавшейся до сих пор нападкам прорусской комиссии), в то время как восточно-галицийских интеллигентов из кругов UNDO (Украинское Народно-Демократическое Объединение (УНДО). — С. Л.) и украинских социалистов будут направлять в духе демократических и национально-радикальных лозунгов. Это соответственно относится и к белорусам“.
Мимо польского внимания не прошла и Латвия, где имелось польское меньшинство, особенно многочисленное в районе Даугавпилса (бывшего Двинска). И хотя поляки предвидели столкновение в ней с интересами Германии, но, отмечал германский генконсул в Данциге, такого рода противоречия можно преодолеть при условии, „если на первый план будет выдвинут общий большевистский противник“[461].
Отчасти эти планы использования нацменьшинств в качестве „политического оружия“ были реализованы (Чехословакия, Литва). Но задействовать этот инструментарий на полную силу поляки попросту не успели. Развернуться не дал тот, кому они так стремились подражать, — Гитлер, поставивший перед Варшавой проблемы Данцига, „польского коридора“ и немецкого меньшинства уже осенью 1938 г. Но это будет чуть позже, а тогда поляки пребывали в полной уверенности, что им ничего не грозит.
Ничьих ни советов, ни просьб прекратить подыгрывать Гитлеру, развивая национальную тему, они и слушать не хотели. Даже когда к ним обращались французы — формально союзники Польши.
В конце мая 1938-го длительную беседу с польским послом во Франции Лукасевичем имел глава французского МИД Бонне. Разговор касался широкого спектра проблем, которые в тот момент стояли на повестке дня европейской политики. Основное внимание, конечно же, было уделено агрессии Гитлера и кризису вокруг Чехословакии. И о чем бы ни шла речь, Бонне в ходе беседы неизменно (четырежды!) возвращался к обыгрыванию поляками темы с положением нацменьшинств в ЧСР.
В начале разговора, ознакомив Лукасевича с мнением французского генштаба относительно того, что занятие немцами Чехословакии коренным образом изменит стратегическое положение в Европе, что опасно как для Франции, так и для Польши, Бонне пытался увещевать поляков, что проблема нацменьшинств — лишь удобный предлог для Гитлера развивать свои экспансионистские действия, и разрешение этого вопроса в соответствии с германскими требованиями приведет к укреплению военно-стратегических позиций Германии. И исходя только из одного этого соображения Варшаве следовало бы хорошенько подумать — следует ли ей раздувать вопрос польского меньшинства в Чехословакии, работая на далеко идущие планы Гитлера.
В частности, глава внешнеполитического ведомства Франции указывал: „хотя немецко-чешский конфликт и вызван вопросом о немецком меньшинстве, однако, анализируя этот конфликт, необходимо смотреть дальше проблемы меньшинства и понять, что здесь дело идет о сохранении мира и об обуздании опасной немецкой экспансии в Средней Европе“.
Обращал внимание Бонне и на то, что у Польши такие же проблемы с нацменьшинствами. И что с этой точки зрения Варшаве не следовало бы сеять этот ветер, чтобы не пожать впоследствии бурю. Лукасевич напишет в своем донесении Беку 27 мая 1938-го: „Существует много проблем нацменьшинства, — заметил мой собеседник, (т. е. Бонне. — С. Л.) — Сегодня мы занимаемся одними, в будущем будем заниматься другими“. Это был косвенный, как я полагаю, лишенный злобы намек на наши проблемы национальных меньшинств».
Польский посол сделал вид, что намеков не понял, а все прочие резоны и призывы, в частности, заглянуть чуть дальше своего носа и подумать, каким образом расчленение Чехословакии (а оно происходило под тем же соусом «защиты прав нацменьшинств») скажется на военно-стратегической ситуации, пропустил мимо ушей.
Беседа продолжалась. Бонне изложил Лукасевичу еще ряд позиций, скажем, объяснил (точнее — попытался, ибо тогдашним польским дипломатам что-либо объяснять с рациональных позиций было проблематично), какую роль для защиты самой же Польши мог сыграть столь нелюбимый в Варшаве советско-французский пакт. И по новому кругу: «Осветив таким образом проблемы Советской России, министр Бонне перешел к вопросу о нашем меньшинстве в Чехословакии. Он проявил при этом не только беспокойство, но также и известное раздражение», — докладывал польский посол Беку.
Бонне был возмущен тем, что Польша, состоящая в союзе с Францией, играет на стороне агрессора — Гитлера — против другого французского союзника — Чехословакии: «Вопрос о польском меньшинстве в Чехословакии не является аналогичным вопросу о немецком меньшинстве как с точки зрения количества населения, которое принимается в расчет в обоих случаях, так и ввиду того, что польское меньшинство интересует государство, связанное с Францией союзом. Кроме того, это меньшинство находится на территории дружественного Франции государства». И, заметил Бонне, «было бы в высшей степени досадно и непонятно, если бы польские требования в вопросе о меньшинстве создали такую ситуацию, которая привела бы к новому обострению положения, чего следует ожидать в момент разрешения вопроса о Судетах».
Вопросу о польском меньшинстве, продолжал глава МИД Франции, «французское правительство придает большое значение, ибо постановка этой проблемы Польшей затрудняет напряженные переговоры с Гитлером, вредит франко-английским усилиям, направленным к мирному разрешению конфликта, могущего возникнуть между Германией и Чехословакией». Но главное: «В высшей степени неприятным и опасным является уже одно то, что г-н министр (т. е. Бек. — С. Л.) не только отказывается сделать в Берлине демарш, в котором французское правительство так заинтересовано, и отказывается уточнить позицию Польши в случае франко-германского конфликта, а еще сверх этого выдвигает новое требование, причем в такой острой форме, что это чревато новыми трудностями и новыми опасностями».
Иными словами, «союзник Франции» Польша — перед лицом вполне вероятного конфликта между Францией и Германией из-за Чехословакии — вместо того, чтобы подтвердить свои союзнические обязательства и тем если не охладить вовсе, то хотя бы поумерить пыл Гитлера, обостряет ситуацию, осложняет положение Парижа, выдвигая требования, аналогичные германским.
Когда Бонне в третий раз заговорит о неконструктивной позиции Польши в вопросе о нацменьшинстве, в частности, попросит, чтобы Варшава хотя бы перенесла решение проблемы польского меньшинства на более поздний срок — после разрешения вопроса с Судетским кризисом, Лукасевич, как он напишет Беку, «прервал его» и выложил кипу польских претензий на этот счет. Мол, этот вопрос не новый, «и за все это время пражское правительство ничего, кроме обещаний, не сделало для разрешения его» (как будто сама Польша обеспечила реализацию прав проживающих в ней нацменьшинств! — С. Л.).
Польский посол категорически отверг пожелание Парижа, чтобы Польша не выступала в этом вопросе единым фронтом с Гитлером: «Ни в коем случае мы не можем допустить даже на один момент того, чтобы проблема польского меньшинства была разрешена после разрешения вопроса о судетских немцах. Эта проблема должна быть разрешена одновременно и в полной аналогии с разрешением вопроса о немцах», — заявил Лукасевич.
Дипломат наговорил много чего еще, в частности, попенял Франции, что та не задействовала влияние французского правительства на Прагу по проблеме чехословацких поляков. Сослался на польское общественное мнение, которое «не поймет» политики, что предлагает Польше Франция, «и не согласится с ней» (кто ж его формировал, польское общественное мнение, в шовинистическом духе! — С. Л.). И, кроме прочего, высказал следующую «адекватную» мысль в поддержку позиции Гитлера: «Разрешением проблемы судетских немцев кончится то напряжение, в котором мы живем».
Под конец беседы Бонне еще раз поднимет эту тему, по сути повторив прежние претензии в адрес Польши, но уже сопроводив замечанием, что и французское общественное мнение не понимает позиции Варшавы: «Общественное мнение Франции переживает большое разочарование в связи с позицией Польши, и, несомненно, оно было бы в высшей степени потрясено, если бы ему стало известно, что Польша не только отказалась сделать демарш в Берлине и уточнить свою позицию в случае франко-немецкой войны, но и готова еще более ухудшить обстановку, выдвигая свои требования в очень острой форме. Необходимо соблюдать осторожность. Было бы очень желательным, чтобы польское правительство нашло соответствующую форму для подтверждения того, что оно принимает участие в усилиях, направленных к мирному разрешению конфликта, а также высоко ценит их»[462].
Но все бесполезно. Польша уже сделала свой выбор — играть на стороне Гитлера, и отказываться от него не собиралась несмотря ни на какие просьбы и уговоры.
Эту карту — «польское нацменьшинство» — Гитлер при содействии Варшавы разыграет по полной программе. Уже в сентябре 1938-го, на финишной стадии переговоров, которые завершатся печальной памяти Мюнхенским сговором, Гитлер ловко обратит себе на пользу позицию Польши по вопросу польского меньшинства в Чехословакии.
20 сентября 1938 г. посол Польши в Берлине Липский направит Беку донесение о двухчасовой аудиенции у Гитлера, состоявшейся в Оберзальцберге в присутствии министра иностранных дел рейха фон Риббентропа. В ходе этой встречи, проходившей в теплой атмосфере, Гитлер будет вздыхать, что ради своих союзников — Польши и Венгрии (а перед Липским фюрер принимал премьер-министра Венгрии и начальника венгерского генштаба) — ему приходится жертвовать даже интересами судетских немцев.
«Занятие Судетов силой было бы, по словам канцлера, более полным и определенным решением», — цитировал Гитлера Липский в своем докладе. Конечно, никаких возражений против силовой акции нацистов у польского посла в Берлине не было, но он отдавал должное заботе Гитлера о польских интересах. Мол, если бы Германия силой решила «свою» — судетскую — проблему, то Польша могла бы остаться неудовлетворенной относительно Тешинской области. Но Гитлер как настоящий союзник на односторонние акции, не учитывающие запросов Польши (и Венгрии), не идет: «канцлер находится в раздумье, как в таком случае разрешить оставшуюся часть проблемы, касающуюся Венгрии и Польши. В связи с этим он и пригласил для переговоров премьера Венгрии и меня», — писал Липский.
Польский посол заверил Гитлера, что позиция Варшавы тверда, и что оную твердость уже ощутили в Лондоне и Париже. Последние столицы, бравировал Липский, прислали «заверения, что наше меньшинство в Чехословакии будет рассматриваться наравне с другим наиболее привилегированным меньшинством».
Соответственно, по мысли этого «польского сверхчеловека», имелись и «унтерменши» — меньшинства «менее привилегированные». Ну да удивляться не приходится — у Гитлера поляки ничего иного набраться не могли.
Поскольку Берлин принимает такое активное участие в польских интересах, то и от Польши требуется услуга, дабы укрепить позиции Гитлера на переговорах с англо-французами.
«Риббентроп со своей стороны просил, чтобы я узнал у Вас, — писал Липский Беку, — не пожелали ли бы Вы сделать заявление по вопросу о польских требованиях относительно Чехословакии по примеру того, как это сделал премьер Венгрии, чтобы это могло быть использовано при переговорах с Чемберленом. Кроме того, Риббентроп заверил, что германская пресса будет как можно шире освещать наши (т. е. польские. — С. Л.) действия в отношении нашего (т. е. польского. — С. Л.) меньшинства в Чехословакии»[463].
Конечно же, Польша вскоре сделает соответствующее заявление, о котором просил Риббентроп, более того — подкрепит свое требование бряцанием оружия.
22 сентября посол Франции в Германии Франсуа-Понсэ будет писать в донесении главе французского МИД о том, как Польша выполнила поручение Риббентропа: «произошло важное событие, дающее руководителям рейха новый предлог, чтобы отказаться от принципов, на основе которых, казалось, выкристаллизовывалось соглашение, и чтобы выдвинуть новые требования. Речь идет о демаршах, предпринятых 20 сентября Польшей и Венгрией в адрес фюрера и в Лондоне, имевших целью указать, что Варшава и Будапешт не согласятся с тем, чтобы в отношении своих этнических меньшинств, включенных в чехословацкое государство, был применен менее благоприятный режим, чем тот, который будет предоставлен судетским немцам. Это было равнозначно утверждению, что уступка территорий, населенных немецким большинством, должна будет также повлечь за собой отказ Праги от Тешинской области и от 700 000 мадьяр в Словакии. Таким образом, предполагаемое отторжение территории превратилось бы в расчленение страны.
Это именно то, что нужно рейху. Польша и Венгрия присоединяются к Германии для травли Чехословакии. Франция и Англия, которые пытались идти на уступки и, всячески удовлетворяя германские требования, хотели спасти существование чешского государства, оказываются перед лицом единого фронта трех государств, добивающихся раздела Чехословакии.
Руководители рейха, которые не делают тайны из того, что их целью является стереть Чехословакию с карты Европы, немедленно воспользовались польским и венгерским демаршами, чтобы уже 21 (сентября) объявить через свои официальные печатные органы о том, что сложилась новая ситуация, для которой требуется новое решение…
…Тот факт, что Польша выказала свои аппетиты в момент, когда она почувствовала, что близится час раздела добычи, не может удивить тех, кто знал о помыслах г-на Бека, который в последнее время проявлял все большую и большую осторожность в отношении Германии и был полностью информирован о замыслах гитлеровских руководителей, в частности благодаря систематическим контактам с Герингом. В течение уже нескольких месяцев польский министр иностранных дел считал, что раздел Чехословакии неминуем, что он произойдет без войны и что это случится до истечения 1938 г. Г-н Бек не делал также тайны из своих намерений претендовать на Тешин, и даже оккупировать его, если потребуется. Отторжение этой территории явно представлялось ему в качестве первого шага на пути к установлению общей границы с Венгрией и к созданию блока государств от Балтийского до Черного моря…
…Как бы то ни было, венгры по примеру Польши по сути дела отказались от своей осторожной позиции и превратились в пособников самых заклятых врагов Чехословакии, тех, кто намерен любыми средствами продолжать начатое наступление, вплоть до раздела этой страны. В том, что именно такими в настоящее время являются планы гитлеровских руководителей, к сожалению, сомневаться не приходится»[464].
Итак, полная согласованность действий. Роли распределены, партитуры расписаны. Берлин запевает, Варшава и Будапешт подпевают. «Миротворец» и «борец за права человека» Гитлер уверенно гнет свою линию.
Западные столицы готовы капитулировать, как тогда говорили, — «умиротворить агрессора». Но, отдавая этому агрессору часть чехословацкой территории, предлагают ему заключить пакт о ненападении с Чехословакией (с тем, что от нее остается). А Гитлер им отвечает: и рад бы, да не могу, ибо есть еще справедливые требования Польши.
«Риббентроп сказал мне, что канцлер отклонил заключение пакта о ненападении, мотивируя это тем, что такой пакт был бы в чешских руках инструментом, направленным против требований польского и венгерского меньшинств. Гарантию же канцлер отклонил, мотивируя тем, что он должен был бы поставить ее в зависимость от гарантий Польши, Венгрии и Италии», — будет докладывать Беку 26 сентября 1938-го посол Польши в Берлине Липский[465].
Берлину пакт о ненападении с Чехословакией не нужен. Гитлер не хочет связывать себе руки, ибо его планы одними лишь Судетами не ограничивались, уже тогда он знал, что сотрет Чехословакию с политической карты Европы. А чтобы эти самые руки себе не связывать, у Гитлера «железобетонный» аргумент: проблемы польского и венгерского меньшинства, которые он, «правозащитник», конечно же, не может оставить без внимания.
Бонне (Bonnet) Жорж (23.07.1889-18.06.1973), французский политический деятель. В 1934–1935 гг. министр торговли. В 1937-м — посол Франции в США. С июля 1937 г. по январь 1938-го — министр финансов. В январе — марте 1938 г. — министр без портфеля. С апреля 1938 г. по сентябрь 1939-го — министр иностранных дел в кабинете Даладье. С сентября 1939-го по март 1940-го — министр юстиции. После поражения Франции — в Виши, член Национального совета. В 1941–1944 гг. член правительства Виши. После войны эмигрировал в Швейцарию, чтобы избежать судебного преследования за сотрудничество с нацистами, проживал там до марта 1950 г. В 1953-м, после амнистии, вернулся во Францию и продолжил политическую деятельность.
Риббентроп (Ribbentrop) Иоахим (30.04.1893-16.10.1946), германский дипломат. В 1930 г. примкнул к нацистской партии. С приходом к власти нацистов в 1933-м возглавил специальное бюро (т. н. «бюро Риббентропа»), созданное для выполнения особых заданий нацистского руководства в области внешней политики. В 1936–1938 гг. посол Германии в Лондоне. С февраля 1938 г. по 1945-го министр иностранных дел. Казнен по приговору Международного военного трибунала в Нюрнберге.