Польша предает Францию

Польша предает Францию

«Отныне Польша не нуждается во Франции», — заявит посол Польши в Берлине Липский французской журналистке Женевьеве Табуи после подписания германо-польского пакта. Более того, он выскажет «сожаление», что Польша «в свое время согласилась принять французскую помощь ввиду цены, которую будет вынуждена платить за нее».

Табуи, сопровождавшая французского министра иностранных дел Луи Барту во время визита последнего в Варшаву в апреле 1934-го, передаст ему эти слова Липского. Но Барту вскоре и сам услышит от «благодарных» поляков то же самое. «Мы восхищены нашими первыми соглашениями с Гитлером, и мы убеждены, что на всем протяжении истории французы никогда не испытывали достаточного уважения к польской нации», — заявит ему маршал Пилсудский.

А польский коллега Барту полковник Бек, говоря об отношении Варшавы к возможному франко-советско-польскому альянсу против агрессии в Европе «с безразличным и скучающим видом… медленно… растягивая слова», укажет: «Вы знаете, франко-польский союз больше не интересует Польшу. Ведь в конце концов именно Франция особенно нуждается в Польше… Что же касается России, то я не нахожу достаточно эпитетов, чтобы охарактеризовать ненависть, какую у нас питают к ней!»[223].

Ну ладно Россия. Не любят поляки — черт с ними, в России, прямо скажем, по Польше тоже не сохнут. Но Франция! Какова наглость! Какая беспримерная неблагодарность! Ведь самим своим существованием Польша была обязана Франции!

Никакая другая страна не сделала столько для возрождения Польши. В том, что Польша получила выход к морю, — заслуга французов. В том, что Польша не была разгромлена Советской Россией в 1920-м, — заслуга французов. В том, что Польше были переданы значительные немецкие территории, в т. ч. вопреки вильсоновскому принципу самоопределения народов и невзирая на британские возражения, — заслуга французов. В том, что Польша смогла утвердить свои захваты в Восточной Галиции, Западной Украине и Белоруссии, в Литве, — заслуга французов. Французы вооружали польскую армию. Французские инструкторы обучали офицеров Войска польского. И т. д. и т. п. А поляки, вишь, «сожалели» оттого, что когда-то приняли французскую помощь!

Впрочем, удивляться не приходится. Именно этого и следовало ожидать от поляков — вспомним перепалку Ллойд Джорджа с Падеревским на мирной конференции в Париже, в ходе которой британский премьер вынужден был напоминать уже тогда зарывавшимся полякам, кому они обязаны самим существованием польского государства.

В советской историографии было принято пенять Франции за «странную войну» осенью 1939-го. Но разве не Польша в 30-е годы сделала все, чтобы в решающий момент французы не смогли оказать ей необходимую поддержку!

Уже 7 февраля 1934-го, комментируя последствия польско-германского пакта, тогдашний министр Чехословакии Бенеш констатировал: «Гегемония Франции в Европе подорвана Гитлером и его вооружениями, и Франция не может сейчас стоять на старых, уже разрушенных позициях. Она должна быть довольна, если сумеет гарантировать себя и свой собственный статус от германского нажима»[224]. Это, подчеркну, всего лишь февраль 1934-го! Еще не было введения всеобщей воинской повинности в Германии, демилитаризации Рейнской зоны, аншлюса Австрии и Судет и много другого, что осуществит Гитлер, имея прочный «польский» тыл! А что уж говорить о 1939-м!

2 сентября 1939-го, когда армии Гитлера будут рвать Польшу, польский посол в Париже Лукасевич будет трясти за плечи главу французского МИД Жоржа Бонне и в недипломатических выражениях требовать начала масштабных военных действий против Германии[225]. Бек будет бомбардировать Париж телеграммами в стиле «Караул! Спасайте!». И, конечно, никто из польского руководства тогда не вспомнит, как через губу разговаривали с французами несколькими годами ранее.

Ни в коем случае не желая оправдывать ни политику «умиротворения» по отношению к Гитлеру, ни Мюнхенский сговор и сдачу Чехословакии, надо сказать и о том, что все это в известной мере было вынужденным — вследствие разбалансировки прежней системы французских военных союзов, созданных Парижем в 20-е годы, и противодействия, оказанного созданию новых, актуализированных в начале и середине 30-х (в частности, франко-советского, более широкого коллективного проекта против агрессии — «восточного пакта»).

И польские «заслуги» в деле ослабления Франции более чем значительны! Польская неадекватность в вопросе ослабления своего главного союзника и наиболее реального защитника от гитлеровской агрессии просто поражает. Это как если бы охраняемый объект хотел связать ноги и руки своим телохранителям или пытался подменить патроны на холостые, а то и вовсе испортить пистолет, с помощью которого его же будут охранять. Абсурд? Абсурд! Но именно это демонстрировала Польша во второй половине 30-х.

Внутренне дезинтегрированная, окруженная враждебно настроенными соседями (для чего Варшава, как мы отмечали выше, вовсю расстаралась с самого первого дня воссоздания второй Речи Посполитой), изначально задуманная как французский геополитический проект, Польша по определению не могла играть самостоятельную роль на внешней арене.

Та Польша, в тех территориальных границах (как мы уже обращали внимание — искусственных, несправедливых) крайне нуждалась во внешнем гаранте. И это, во-первых, должно было быть мощное государство, способное защитить Польшу от притязаний соседей (самостоятельно и/или через систему своих военных союзов). Во-вторых, этот гарант должен был быть заинтересован в существовании польского «версальского уродца» (выражение лорда Керзона в отношении государств, созданных после Первой мировой войны). Таким безусловным гарантом для Польши на тот момент могла быть только Франция, отвечавшая обоим условиям.

Созданная после Первой мировой таким образом, чтоб быть зависимой от Франции, своими захватами усилившая эту зависимость, Польша должна была делать все возможное ради прочных позиций Франции — своей, выражаясь современным языком, «крыши». Но Польша делала все с точностью до наоборот.

Ради своего самосохранения Польша — раз уж соглашалась стать такой, какой она стала после Первой мировой (имеется в виду ее территориальная и этническая структура), раз уж сама предприняла целый ряд агрессивных акций для приращения землями мощных соседей — должна была следовать в фарватере французской политики и уж точно не ввязываться в самостоятельные внешнеполитические игрища, если не сказать, авантюры.

Но поляки были сами с усами. Их тяготило любое покровительство. Их раздражало все, что подчеркивало их зависимое положение. Оттого и раздражение именно в адрес французов — своих покровителей и благодетелей.

Традиционный шляхетский гонор в полной мере давал о себе знать в политике Варшавы на внешней арене, в манерах ее дипломатии. Поляки проводили «политику престижа», над которой потешались и которой возмущались в европейских столицах. Скажем, в обзоре польско-английских отношений, направленном ИНО ГУГБ НКВД Сталину 1 апреля 1935 года, говорилось: «польское правительство ведет детскую политику престижа, мешающую упрочению мира в Европе и не соответствующую ни политическому, ни военному и ни финансовому значению Польши»[226].

Этот внешнеполитический инфантилизм поляков, сходивших с ума от своих комплексов «недооцененности», регулярно находил отображение в дипломатической переписке. Например, временный поверенный в делах СССР во Франции Розенберг в письме наркому Литвинову от 25 апреля 1934-го обращает внимание на лексику французских газет: «Французские газеты взяли кисло-сладкий тон в отношении „независимой политики“ польской „великой державы“»[227]. Эдакий тонкий французский стеб.

Или Розенберг общается в Париже с министром иностранных дел Румынии Титулеску. 18 апреля 1934-го он сообщает о данной беседе в Москву: «в его (Титулеску. — С. Л.) высказываниях по поводу Польши сквозила ирония; он как-то сказал шутя: „Остерегайтесь нападать на нас, так как будете иметь дело с Польшей“»[228].

Т. е. поляков везде считают шутами. Сами поляки, конечно, не понимают — как они смешны в своем мнимом «величии» — и пытаются при каждом случае его демонстрировать.

К 30-м годам у польского руководства обнаружилось прямо-таки маниакальное желание «поставить на место» Францию, показать, что Варшава — ровня Парижу. Возможно, это был своеобразный «синдром Моськи», задирающей слона: «Ай, Моська! знать она сильна, что лает на Слона!»

Франция к началу 30-х — это самое авторитетное в политическом и самое мощное в военном отношении государство Европы. Поэтому фрондирование французам, «осаживание» Франции по поводу и без оного, судя по всему, повышало самооценку польского руководства, добавляло «величия» в собственных глазах.

Вот в конце ноября 1933-го в серии бесед советский полпред в Польше интересуется у Бека, почему Варшава так обошлась со своим ключевым союзником — Францией, не поставив ее в известность о демарше Гитлера — Липского. Бек несколько раз повторяет, что это в отместку: «А Франция столько интересующих нас вопросов разрешала без малейшего сговора с нами, а то и без уведомления»[229]; «Францию не извещали, ибо она неоднократно поступала аналогично с Польшей»[230]; «Франция меньше всех может удивляться поведению Польши — и в Версале (!!! — С. Л.), и при Локарно, и во всем последующем она весьма мало считалась с жизненными интересами Польши. Нынешний шаг польского правительства немного протрезвит самонадеянных французов»[231].

Как видим, поляки сводили с Францией даже версальские счеты! Оказывается, и в Версале — несмотря на все те более чем щедрые дары от Клемансо — Париж недостаточно уважил Варшаву! Своей самодеятельностью поляки «протрезвляли» «самонадеянных французов»! Подумать только!

«Польша стремится обеспечить себе прочное место за столом будущих конференций… Она демонстрирует свою силу и способность к самостоятельной политике. „Пусть во Франции знают, что без Польши нельзя решать вопросов, ее касающихся. Пусть в Берлине, Лондоне, Риме знают, что о Польше надо говорить в Варшаве“ (слова Бека мне)», — пишет 27 ноября 1933-го полпред СССР в Польше Стомонякову[232].

Из записи беседы полномочного представителя СССР в Польше с министром иностранных дел Польши Беком: «Польша своим маневром в Берлине хотела достичь и достигла иного: она отстаивала и отстояла свои международные позиции. Польша, конечно, вовсе не претендует быть „пятым“ в пресловутой „директории“ (Бек вспоминает, что продиктовал „Газете польской“ в свое время насмешливое заявление о „приставном стуле“), Польша хочет, чтобы без нее не решались вопросы, ее касающиеся. Пока еще линия Франции в вопросе разоружений неясна, но Франция как будто считает для себя возможным вести с Германией сепаратные переговоры по вопросам интернационального значения»[233].

Здесь Бек ведет речь о «пакте четырех» («Пакт согласия и сотрудничества»), подписанном 15 июля 1933-го в Риме (он был инициирован Муссолини) представителями Англии, Франции, Германии и Италии в целях урегулирования взаимных разногласий. Это соглашение (к слову, так и не вступившее в силу, ибо не было ратифицировано), как и переговоры в формате «четверки», пытавшейся образовать «директорию» для улаживания и управления европейскими делами, было далеко не безупречным действом. К переговорам не была привлечена Москва. «Директория» фактически противопоставляла себя Лиге Наций. Тем не менее пакт был подписан во французской редакции, исключавшей пересмотр версальских договоров (чего добивалась, в частности, Германия) — что в целом гарантировало в т. ч. интересы Польши (включая ее границы).

Узкий формат участников — только великие державы — обычное дело в таких случаях (даже сейчас ключевые вопросы мировой политики решаются в кругу «тяжеловесов»), дань реальной политике, определяемой, кто бы что ни декларировал о «равенстве наций», наиболее сильными игроками. И ту же Чехословакию «пакт четырех», принятый без ее участия, почему-то не оскорбил, хотя и у Праги были поначалу предостережения к этим переговорам.

Варшаву возмутило не содержание пакта, а то, что «великую Польшу» не усадили за один стол с Англией, Францией, Германией и Италией!

«Мы не собирались и не собираемся рвать с Францией, но она должна должным образом оценивать нас», — заявит Бек советскому полпреду 5 января 1934 г.[234]

Надо заметить, что у Бека были и личные счеты с Францией. В 1932-м Париж отказался принять его в качестве посла Польши во Франции (в 1920 г., будучи военным атташе при польском посольстве, Бек оказался замешан в скандале с похищением документов французского генштаба[235]. В ответ на это Пилсудский в том же году сделал Бека — неприемлемого партнера для своих как бы главных союзников — главой польского МИД! Т.с. «утер нос» французам!

Гитлер же сделал вид, что оценивает Польшу «должным образом» — как равного! 13 февраля в беседе с Беком Литвинов попросит главу польского МИД высказаться, какие, по его мнению, причины могли побудить Германию пойти на соглашение с Польшей, учитывая, что даже в веймарские времена, например Штреземана (в августе — ноябре 1923-го глава правительства, с августа 1923-го и до своей смерти в октябре 1929-го — министр иностранных дел Германии), в Берлине не решались на такие договоренности. Не говоря уж о том, что польско-германское урегулирование совершенно идет вразрез с идеологией Гитлера.

Бек ответил, что «до прихода гитлеровцев политику Германии делали Пруссия и пруссаки, которые придавали преувеличенное значение вопросу о коридоре и Восточной Пруссии». А Гитлер, мол, австриец, поэтому с его приходом к власти «Пруссия сейчас перестала существовать, есть только Германия, с которой легче столковаться». Ну, и самое главное: «Германия убедилась, что Польша не является маленьким сезонным государством, каковым его раньше считали, и поэтому чувство реальности подсказывает большее внимание к ней»[236].

При последующих беседах, состоявшихся 14 и 15 февраля 1934-го (дело было в ходе визита Бека в Москву), Литвинов напрасно пытался убедить польского коллегу в том, что Гитлер пришел к власти на вполне конкретной платформе непризнания польского коридора и реванша и что своим нынешним соглашением с Польшей он входит в противоречие с этой своей платформой — что должно было бы насторожить Польшу.

Советский нарком безуспешно опровергал иллюзии Бека относительно «исчезновения Пруссии» — прусский дух, настаивал он, по-прежнему господствует во всей Германии, а «в смысле идеологии Германия есть теперь сплошная Пруссия»: «Прусские изречения о необходимости найти себе место под солнцем, об избытке населения, которому нужно найти новые территории для колонизации, глорификации военного духа и военных завоеваний, находят себе наиболее яркое выражение в учениях гитлеровцев».

Разница между Германией Гитлера и прежней Пруссией, подчеркивал Литвинов, лишь та, «что раньше Пруссия, упоенная победами, могла говорить лишь о завоевании новых земель, между тем как теперь Германия с суженными границами должна говорить не только о новых завоеваниях, но и об отвоевании земель, потерянных в мировой войне». И вопрос только в очередности — какие земли Гитлер решит отвоевывать/завоевывать в первую очередь.

Что до пацифистской фразеологии Гитлера, то она и вовсе не может никого вводить в заблуждение. Убедившись, что бряцание оружием и пропаганда войны мобилизует против Германии мировое общественное мнение, нацисты «отнюдь не отказываясь от основных принципов своей внешней политики и от подготовки к претворению этих принципов в жизнь, сочли за благо временно убеждать мир в своем миролюбии».

Учитывая данные угрозы, по-прежнему исходящие от Германии, отмечал Литвинов, польско-германское соглашение и вызвало во многих странах значительное беспокойство, «ибо в заключении соглашения с Польшей усматривается тактический маневр, который может позволить гитлеровцам обратить пока свои захватнические взоры в другую сторону». Кроме того, он в очередной раз обращал внимание на отсутствие в соглашении какой-либо статьи о прекращении его действия в случае агрессии Германии — «статьи, которую уже привыкли считать неизменной частью всякого пакта о ненападении».

Бек запротестовал, мол, он «не видит в настоящее время опасности со стороны Германии или вообще опасности войны в Европе». Заявил, что не надо заглядывать вперед «слишком далеко». Беку достаточно судить «с точки зрения сегодняшнего дня». Если, сказал он, Польша может «обеспечить себе безопасность на сегодняшний день, то этого ему достаточно»[237]. Вполне в стиле руководства в Варшаве того времени: жить сегодняшним днем, не задумываясь о последствиях. За что в будущем Польша и расплатится осенью 1939-го.

Когда же советский нарком затронул вопрос о вооружении Германии, отметив, что «Польша недооценивает германской опасности», Бек «рассмеялся, ничего не ответив»[238]. Веселый был товарищ.

Но что до польской гордыни, то, конечно же, такой известный словоблуд и демагог, как Гитлер, без труда нашел нужные слова и обороты. Этот умел сформулировать с упором на ласкающий польское ухо тезис об их исторической миссии быть форпостом западной цивилизации на востоке Европы. К примеру, в беседе с Липским накануне подписания германо-польского пакта Гитлер произнес длинный монолог об очень серьезной опасности, которая нависла над западной цивилизацией со стороны России. И «с этой точки зрения», отметил Гитлер, он «рассматривает роль Польши как очень важную»: «Польша является последним барьером цивилизации на Востоке». Липский (надо полагать, напустив на себя важный вид) поддакнул: «Польша часто играла роль щита для европейской культуры». И в качестве примера привел сражение под Варшавой 1920 г. — когда-де поляки спасли европейскую цивилизацию[239].

Для поляков это было самое то! Это возвышало их в собственных глазах, создавало иллюзию, что сильные мира сего с надеждой смотрят на Польшу, «бастион цивилизации». Ну, и, конечно, они сами не прочь были нести эту «цивилизацию» — огнем и мечом. На тот же «варварский» Восток, например.

Вот из лекции о международном положении, произнесенной крупным польским землевладельцем князем Сапегой в сентябре 1933-го: «Перед нами встал вопрос — будем ли мы форпостом Европы, расширяющимся в восточном направлении, или станем барьером, преграждающим путь европейской экспансии на Восток. Господа, история уничтожит этот барьер, и наша страна превратится в поле битвы, где будет вестись борьба между Востоком и Западом. Поэтому мы должны стать форпостом Европы, и наша внешнеполитическая задача заключается в том, чтобы подготовиться к такой роли и всячески содействовать европейской солидарности и европейской экспансии»[240].

Тезис о Польше в roli zbawiciela («роли спасителя») западной цивилизации красной нитью проходит через польский политико-публицистический дискурс того времени.

А Франция, вишь, эту историческую миссию Польши в тот момент замечать перестала. И вместо цивилизаторской экспансии на Восток вдруг села с Москвой за стол переговоров. То ли дело «защитник западной цивилизации» Гитлер! Он и мыслит прогрессивно, по-цивилизаторски. И значение Польши оценить в состоянии.

Ослабив Францию уже самим фактом того, что переметнулась на немецкую сторону, Польша продолжила тем, что содействовала Гитлеру в разрушении профранцузских военных альянсов, — Малой Антанты, альянса Чехословакии, Румынии и Югославии, созданного в 1920–1921 гг. по инициативе французского генштаба, а затем и Балканской Антанты, организованной также по инициативе Франции и при поддержке британской дипломатии. Балканская Антанта (Балканский пакт) была создана в феврале 1934-го — сразу после подписания польско-германского пакта. Договор подписали Греция, Румыния, Турции и Югославия. Как видим, Малая и Балканская Антанты через Румынию и Югославию (участвовавших в обеих) были тесно связаны между собой.

Эти созданные под эгидой Франции коалиции мешали ревизии версальской системы, включая пересмотр границ, блокировали экспансию Германии на Балканы и вообще ее движение в южном направлении (например, затрудняли аншлюс Австрии).

К слову, в какой-то момент эти французские союзы и в Москве стали рассматривать как положительное для СССР явление. В частности, в середине 1934 года посланник Чехословакии в Токио зачитал советскому полпреду в Японии Юреневу телеграмму Бенеша, в которой говорилось, что «в случае советско-японской войны Малая Антанта и Франция примут всевозможные меры против недопущения германо-польского выступления против СССР»[241]. О «японских» ставках Польши и ее планах использовать вполне вероятное на тот момент нападение Японии на СССР поговорим чуть ниже.

После достижения договоренностей с Германией поляки усердствовали в разрушении указанных профранцузских альянсов. Уже в 1934 г. была развернута недюжинная совместная германо-польская активность по этой части. И в дипломатических документах того времени регулярно фигурируют сообщения такого рода: «Германия делает отчаянные усилия, чтобы задержать сближение Франции с нами… В то же время она весьма активно в Белграде и Бухаресте старается оторвать и эти две страны от Франции, в чем помогает ей и польская дипломатия» (письмо наркома Литвинова полпреду СССР в Германии Сурицу от 4 ноября 1934-го[242].

В конечном итоге, как мы знаем, польско-германские усилия по развалу Малой и Балканской Антанты увенчаются успехом. Иное дело, что для Польши это обернется катастрофой 1939-го. А тогда поляки, движимые планами территориальных приращений, действовали исходя из той логики, что агрессия Гитлера пойдет им впрок, и для этого надо развязать ему руки, разрушить профранцузские коалиции — мешавшие, к примеру, Польше оттяпать Тешинскую область у Чехословакии.

В ходе вышеупомянутых советско-чехословацких консультаций 7 февраля 1934-го Бенеш попенял полякам за их жульнические внешнеполитические игры: «Когда в прошлом Чехословакия заговаривала с Польшей о более близких отношениях, то поляки вечно выражали недоверие, подозрения, что Чехословакия заигрывает с Германией и готова согласиться с ней для того, чтобы укрепить германскую экспансию в направлении на Восток. История показала, что Чехословакия играла с открытыми картами, а вот поляки вдруг поразили всех своим сближением с Германией».

Он провидчески объяснил «момент, характеризующий непрочность польско-германских взаимоотношений и намечающий большую угрозу для будущего Польши»: «вопрос о коридоре лишь затушеван и скоро снова выпятится». Бенеш сослался на тот пункт польско-германского договора, в котором говорилось о том, что стороны будут взаимно обсуждать политические, хозяйственные и культурные вопросы. По мнению Бенеша, «этот пункт является германским резервом для того, чтобы в недалеком будущем поставить перед поляками тот же вопрос о коридоре». Бенеш посмеялся над десятилетним сроком пакта, «если поляки серьезно верят в него», выразив убежденность, что рано или поздно «круг замкнется, и поляки с еще большей определенностью станут перед этим вопросом». Как мы теперь знаем, именно так все и произойдет.

А кроме того, Бенеш резонно заметил: «Раньше в Европе говорили, что вопрос польского коридора — это вопрос войны. Сейчас поляки хотят показать, что не этот вопрос будет причиной европейской войны. Во времена Штреземана последовательность острых вопросов между Германией и Европой была такая: 1) коридор, 2) аншлюс. Когда пришел Гитлер, он перевернул эту последовательность: сначала аншлюс, потом коридор. От этого вопрос о коридоре как причине будущей войны вовсе не исчез. Меняя последовательность этих вопросов, Гитлер забыл одно: вопрос аншлюса стал тем временем вовсе не германо-австрийским вопросом, а общеевропейским, и в частности итальянским. В лучшем случае вместо одного появилось два вопроса, которые могут стать причиной европейской войны. Если Германия рассчитывает произвести аншлюс, то это будет обозначать европейскую войну»[243].

Почему Бенеш был так уверен, что попытка аншлюса Австрии вызовет европейскую войну? Потому что к тому моменту в лагере сил, препятствующих германской экспансии на юг и юго-восток, пребывал и Муссолини. Фрукт, конечно, тот еще, и «миротворец» известный (хотя в 30-е были и такие, кто выдвигал Муссолини на Нобелевскую премию мира), но тем не менее.

У СССР с Италией был советско-итальянский пакт о дружбе, ненападении и нейтралитете от 2 сентября 1933 г. Координировала Италия свои действия с Францией и странами Малой Антанты по противодействию аншлюсу Австрии.

5 декабря 1933-го полпред СССР в Италии телеграфировал в НКИД: «Муссолини в разговоре со мной на вчерашнем приеме в полпредстве коснулся следующих моментов… 2. О Германии Муссолини заявил, что ее внешняя политика, направляемая Розенбергом, враждебна и СССР и Италии… Германия хочет развивать свою экспансию на северо-восток и юго-восток. Италии она великодушно предоставляет Северную Африку. Захватнические вожделения Германии угрожают Австрии. Муссолини вспоминает, как Геринг при первом посещении Рима говорил о „проклятом“ Дольфусе и предсказывал немедленный приход национал-социалистов к власти в Вене. Италия окажет решительное сопротивление аншлюсу в любой форме. Муссолини обращает наше внимание на сближение Германии с Польшей. СССР может грозить война с Японией, Германией и Польшей»[244].

В 1934-м в беседах с европейскими, в т. ч. советскими, дипломатами Муссолини резко критически высказывался о Пилсудском и политике Варшавы, содействующей германским планам аншлюса Австрии. Так, в феврале посланник Чехословакии в Лондоне Ян Масарик сообщил советскому полпреду в Великобритании Майскому реакцию Муссолини на фразу Пилсудского «вопрос об Австрии Польшу не интересует и что Германия, если хочет, может забирать Австрию». Со слов человека, разговаривавшего на эту тему с Муссолини, Масарик передавал, что «Муссолини был взбешен заявлением Пилсудского»[245].

13 июля 1934-го на встрече в палаццо Венеция советского полпреда в Италии Потемкина с Муссолини последний одобрительно высказался о франко-советском сближении на основе противодействия германской агрессии.

Сказал и о Польше. «Что касается Польши, — продолжал Муссолини, — то она и нам внушает самые серьезные сомнения. Соглашение с Германией, разумеется, выгодно для Польши, поскольку формально лет на десять оставляет открытым вопрос о ревизии ее границ с Германией и отдаляет решение вопроса о польском коридоре. Однако у нас имеются предположения, что Германия сделала эту уступку Польше недаром».

На замечание полпреда, что польско-германское соглашение, естественно, направляет динамику германской экспансии в другую сторону, Муссолини воскликнул: «Это для нас совершенно ясно.

Польша производит то, что называется диверсией. Она явно толкает Германию на юг, содействуя осуществлению аншлюса. Мы учитываем это прекрасно. Вообще, я считаю, что и вам, и нам надлежит с особым вниманием следить за поведением Польши. Кое-что мы могли вам сообщить о ее планах касательно Украины»[246].

Серьезность своих намерений противодействовать аншлюсу Муссолини докажет спустя две недели после указанной беседы. В конце июля нацисты, вдохновленные усилением своих позиций благодаря пакту с Польшей, устроят в Австрии фашистский путч. 25 июля полторы сотни эсэсовцев из штандарта 89, переодетые в австрийскую военную форму, ворвутся в федеральную канцелярию. Будет убит австрийский канцлер Энгельберт Дольфус. Но правительственным войскам, возглавляемым министром юстиции Куртом фон Шушнигом (будущим канцлером Австрии), удастся подавить попытку фашистского переворота и взять ситуацию под контроль.

А Муссолини в свою очередь в рамках итало-австрийского договора о взаимопомощи экстренно сконцентрирует четыре дивизии на перевале Бреннер — готовые обеспечить независимость Австрии, буде Гитлер решится на аншлюс. Военная акция Италии возымела действие: Берлин отказался от аншлюса. Первая попытка, таким образом, была провалена. В т. ч. не удался и аншлюс в форме «гляйхшалтунга» (Gleichschaitung — нацистская политическая концепция подчинения всех сфер жизни Германии интересам национал-социалистического режима), т. е. установления в Австрии нацистского режима, аналогичного германскому.

В январе 1935-го Муссолини подпишет с Францией договор об «исправлении» франко-итальянской границы в Африке (он как раз готовился к вторжению в Эфиопию). Для Франции же важно было создать общий фронт против нацистской Германии и любыми способами привлечь к нему Италию. 7 января 1935 г. в Риме, кроме общей декларации о франко-итальянском сотрудничестве, была подписана конвенция о взаимном уважении территориальной целостности государств Центральной Европы[247].

В апреле в итальянском городке Стреза на западном берегу озера Лаго-Маджоре состоится итало-франко-британская конференция с участием премьер-министра Великобритании Д. Макдональда, министра иностранных дел Франции П. Лаваля и лидера Италии Б. Муссолини. «Стрезский фронт» станет реакцией на восстановление в Германии всеобщей воинской повинности.

В мае 1935-го будет подписано секретное итало-французское военное соглашение о совместной защите независимости Австрии. Генштабы Италии и Франции будут проводить консультации относительно стратегии войны с Германией[248].

«Стрезский фронт» просуществует недолго. Он потеряет смысл и вследствие англо-германского морского соглашения (легализовавшего вооружение Германии), и вследствие агрессии Италии в Абиссинии. Сближение Муссолини и Гитлера произойдет и на платформе обоюдных стремлений к территориальным захватам, и ввиду близости идеологий.

Однако решение Муссолини примкнуть к Гитлеру не в последнюю очередь было продиктовано усилением позиций Германии и соответствующим ослаблением позиций Франции. При всей своей напускной агрессивности Муссолини действовал достаточно осторожно. Вспомним, к примеру, что в сентябре 1939-го он не рискнул ввязаться в войну с Францией и Англией на стороне Гитлера. И сделал это лишь 10 июня 1940-го, когда немцы сломили англо-французское сопротивление на континенте.

Германо-польский пакт и такое его прямое следствие, как разрушение системы французских союзов, станет не последним фактором, который подтолкнет в конечном итоге фашистскую Италию к нацистской Германии. Это в свою очередь обеспечит Гитлеру южный тыл и станет ключом к аншлюсу Австрии, а также приблизит расправу над Чехословакией. Ну а далее дойдет очередь и до самой Польши.

Барту (Barthou) Луи (25.08.1862-09.10.1934), французский государственный деятель, дипломат. С 1889-го депутат парламента. С 1894-го неоднократно занимал министерские посты. В марте — декабре 1913 г. премьер-министр, провел закон об увеличении срока военной службы до 3 лет. Выступал за укрепление Антанты. Возглавлял французскую делегацию на Генуэзской конференции 1922-го. В 1922—26 гг. председатель Репарационной комиссии: настаивал на выполнении Германией постановлений Версальского мирного договора 1919-го. В 1922—24, 1926—29 гг. министр юстиции. После установления фашистской диктатуры в Германии (1933) стал активным сторонником франко-советского сотрудничества. Будучи министром иностранных дел (февраль — октябрь 1934-го), продвигал идею «восточного пакта», был одним из инициаторов приглашения СССР в Лигу Наций. В 1934-м посетил СССР. 9 октября 1934 г. в Марселе Барту и югославский король Александр I были убиты хорватским террористом — агентом германской и итальянской разведок.