Предтеча третьего рейха

Предтеча третьего рейха

Презрев взятые на себя обязательства в отношении гарантий национальным меньшинствам, Польша пошла по пути строительства национального государства. При имевшей место этнической дифференциации это было невозможно. Но Польша избрала самый простой способ: ассимиляции непольского населения. Нежелавшие ополячиваться автоматически становились объектом дискриминации.

В первые месяцы своего существования Польша фактически развязала этнические чистки. «Более двух миллионов немцев, — пишет Дирксен, — оказались под польским управлением, которое они нашли невыносимым. Половина их — почти миллион — вернулась на историческую родину и пополнила ряды недовольного населения; оставшиеся же стали объектом грубого и дискриминационного обращения со стороны польского правительства, которое решило отплатить немцам за грубость прусского правления»[164].

Надо отметить: огромная цифра в два миллиона немцев, пострадавших от польской национальной политики, практически каждый из которых имел многочисленных родственников в Германии, говорит о том, что ненависть к Польше испытывали едва ли не все немцы.

Бывший личный помощник адмирала Канариса Оскар Райле, семья которого имела хозяйство в земле Кульмер, отходившей по Версальскому договору Польше, вспоминал в своих мемуарах, как стали беженцами он и его близкие: «Осенью 1920 года однажды я поехал в Кульм, чтобы передать отчет отца, касающийся нашей общины. Меня приняли вежливо. Но после завершения формальностей староста сказал мне:

— Чтобы вам было известно, вы и ваш отец оба находитесь в черном списке. Вам лучше покинуть Польшу.

На это я спросил:

— Как это? Почему мы в черном списке?

Староста отвечал:

— Я могу только еще раз посоветовать вам как можно быстрее уехать из Польши».

Поскольку «по-хорошему» семья Райле свой дом не покинула, поляки прибегли к более убедительным аргументам: «Когда однажды мы с младшим братом шли по нашим полям, вдруг рядом с нами просвистели пули… Стреляли с большого расстояния и, по всей видимости, лишь в качестве предупреждения. Но теперь нам стало окончательно ясно, откуда дует ветер».

«Многих немцев, — пишет Райле, — таким и подобными способами выживали из отошедших к Польше земель». Он же поведал, как в районе Зольдау староста официально уведомил немецких оптантов (лиц, имеющих право выбирать гражданство), что им следует как можно быстрее покинуть Польшу. А «кто к 1 января 1923 года еще будет оставаться в своих хозяйствах, того силой выселят и вышлют из страны»[165].

Подходы, которыми руководствовались польские власти, хорошо отображает высказывание Станислава Грабского, заявившего на собрании познанской организации своей партии в октябре 1919 года: «Мы хотим основывать наши отношения на любви. Но существует одна любовь к соотечественникам, а другая — к чужакам. Их процентная доля у нас слишком велика. Познань показывает нам путь, каким образом можно снизить количество чужаков с 14 или 20 процентов до полутора процентов. Чуждый элемент должен задуматься, не будет ли ему лучше где-нибудь в другом месте. Польша — только для поляков».

При том что немецкими историками цифры Грабского ставятся под сомнение, по их данным, на рубеже XIX–XX веков в Познани проживало 42 % жителей немецкой национальности[166].

Отношение к неполякам как чуждому элементу! Можно себе представить, какую политику проводила Польша в отношении нацменьшинств, если вышецитированное изречение от «а» до «я» нацистского толка принадлежит политику, занимавшему пост министра образования и религии!

По немецким данным, в 1919–1925 годах Познань и Восточную Пруссию покинули около 1,25 миллиона немцев. В это же время из восточной части Верхней Силезии выехало 100 тысяч немцев. Бежали от польских порядков.

На познанских землях в Шиперно и Стшалкове поляки после Первой мировой войны основали первые концлагеря в Центральной Европе, порядки в которых мало чем отличались от тех, которые впоследствии будут царить в гитлеровских концлагерях. В Шиперно в переполненных бараках содержалось 1500 человек немецкого гражданского населения.

Прусский комиссар по поддержанию общественного порядка так описывал условия существования немецкого меньшинства в сентябре 1920 года: «Современная Польша старается перещеголять ужас „Торуньского кровавого суда“, который 200 лет назад вызвал гнев и отвращение тогдашнего мира. (В 1724 году в Торуне отрубили головы немецкому бургомистру и еще 9 жителям города). Ежедневно проявляется страшная жестокость, совершается насилие над немецкими женщинами и девушками, проводятся допросы, которые напоминают ужасные средневековые пытки. В отдельных частях Западной Пруссии немецкое сельское население так напугано польскими отрядами самообороны, что ночует на улице, чтобы иметь возможность быстро убежать от приближающейся польской орды».

Если в Торуне в 1910 году при общей численности населения в 46 227 жителей немцы составляли 30 509 человек, то в 1921 году из общего числа 39 424 жителей немцами были лишь 4923. Немецкий Рейхстаг в ноте, направленной правительству Польши 20 ноября 1920 года, приводя множество конкретных примеров, когда немцев лишали имущества, мучили, пытали, насиловали, убивали, отмечал: «немцы в Польше не пользуются торжественно обещанным равенством. Они практически официально изъяты из-под защиты законов».

Немецкие погромы происходили в Острове, Быдгоще (где вместе с окрестностями в начале XX века проживало 67 % немецкого населения), других городах, отошедших к Польше.

И июля 1921 года староста Оссовский заявит на хелмском рынке (недалеко от г. Торунь): «Если какой-то немец или еврей осмелится сказать что-нибудь против государства польского, то свяжите его веревкой и тащите по улицам». Листовки в Познани, распространявшиеся в 1921 году, гласили: «кто тут еще из немецкой голытьбы остался, будут ликвидированы все без исключения… Теперь пришел черед немецких врачей, адвокатов, пасторов, колонистов, владельцев чего бы то ни было, кто является немцами или евреями»[167].

До 1931 года в Польше действовали большинство из дискриминационных законов в отношении еврейского населения, су-шествовавших еще со времен Царства Польского (т. е. при царе). Существовала негласная процентная норма в средних и высших учебных заведениях на количество учащихся-евреев. В университетских аудиториях в последних рядах устанавливались специальные «еврейские скамьи». В Варшавском университете в 1920—30 гг. было всего два еврея-профессора. Ограничивался прием евреев на госслужбу. Имела место дискриминация евреев на занятие предпринимательской деятельностью.

В конце концов власти Польши приступили к разработке программы широкой еврейской эмиграции, подготавливались законы, которые бы лишали гражданских прав около полумиллиона польских евреев, разрабатывались планы по введению принципа национальной пропорциональности в отдельных профессиях[168]. Опять вмешался фактор времени — Польша не успела реализовать свои антисемитские планы из-за начала Второй мировой войны.

Как пишет Ллойд Джордж, преследования еврейского меньшинства особенно усилились с 1929 года, с началом мирового экономического кризиса, принимая все более отвратительные формы: «если не центральное правительство, то во всяком случае местные власти снисходительно допускали, если не поощряли, травлю евреев, переходившую в открытое насилие. Нельзя также отрицать, что установилась общая дискриминация еврейского меньшинства во всех без исключения сферах, что является грубым нарушением договора о национальных меньшинствах».

Наконец, Варшава открыто на весь мир заявила, что намерена осуществить этническую чистку в отношении евреев: «эти преследования непрерывно усиливались, пока польское правительство не заявило совершенно открыто в Женеве, что оно должно избавиться по крайней мере от 2,5 миллиона из общего числа 3,25 миллиона евреев, живущих на территории Польши»[169]. Это как раз тот путь, по которому шел Гитлер. Ведь нацистский фюрер тоже не сразу додумался до газовых камер и крематориев — первоначально планировалась как раз массовая эмиграция евреев из Германии.

Как видим, отнюдь не третий рейх, но межвоенная Польша — пионер в деле «окончательного решения еврейского вопроса».

Этнические чистки и полонизация активно проводились на захваченных Польшей литовских землях. С 1924-го польский язык был объявлен официальным языком Виленского края. В массовом порядке закрывались непольские учебные заведения. К 1937 году, если руководствоваться польскими данными, на этих землях проживало только 0,8 % литовцев! Хотя еще в 1930-м таковых было 25 %. Прямо противоположная картина с поляками — 35 % в 1930-м и 66 % в 1937-м (большинство среди остальных составили евреи — 28 %)![170].

Особую ненависть Польши вызывало все, что напоминало о России. Здесь доходило до актов вандализма, несвойственного цивилизованным нациям. В 1921 году в Варшаве был взорван построенный перед Первой мировой войной (возводился 16 лет) кафедральный собор Александра Невского — творение рук великого русского зодчего Леонтия Бенуа, имевший в своем собрании более десяти тысяч произведений и предметов мировой художественной ценности.

Газета «Голос Варшавски» по этому поводу писала: «уничтожив храм, тем самым мы доказали свое превосходство над Россией, свою победу над нею»[171].

Расправа над православной церковью продолжилась массовым разрушением храмов или переделкой их в католические соборы. К примеру, только в одном Люблинском воеводстве за период 1918–1938 гг. было уничтожено 119 православных церквей, а 141 православный храм преобразован в римско-католические костелы.

Так Польша «исполняла» свое обязательство обеспечить право любого жителя пользоваться религиозной свободой.

Когда в июне 1919-го верховный совет Антанты позволил Польше временную оккупацию Восточной Галиции, то создание там польских органов гражданской власти было обусловлено заключением с союзными и объединившимися странами «соглашения, которое гарантировало бы, насколько возможно, автономию данной территории, равно как и политические, религиозные и личные свободы населения». Кроме того, Антанта оговаривала, что «это соглашение должно основываться на праве свободного волеизъявления, к которому жители Восточной Галиции могут прибегнуть как к последнему средству для разрешения вопроса о своей принадлежности к тому или иному государству»[172].

В начале 1923 г. Польша поставила перед союзниками вопрос о полном признании за собой прав на Восточную Галицию. Правительство УССР в ноте от 13 марта 1923-го на имя правительств Франции, Великобритании и Италии высказало протест. В числе прочего обратив внимание на то, что условия, созданные в Восточной Галиции польскими оккупационными властями, даже хуже, чем были во времена габсбургской монархии: «после победы союзников, объявивших себя сторонниками самоопределения наций, свыше 4 миллионов украинцев, пользовавшихся при реакционно-клерикальной габсбургской монархии политической, административной и культурной автономией, были волей союзников поставлены в худшие политические условия, чем до войны»[173].

Тем не менее 14 марта 1923 г. Конференция аккредитованных в Париже послов Англии, Италии и Японии (посол США присутствовал в качестве наблюдателя) под председательством МИД Франции установила восточную границу Польши, закрепившую за ней Виленскую область, Западную Белоруссию, Западную Волынь и Восточную Галицию.

Однако и это решение сопровождалось оговоркой, в которой было указано: «Польша признала, что Восточная часть Галиции по своим этнографическим условиям требует установления автономии»[174]. Кроме того, на тот момент Польша и так была связана условиями договора о национальных меньшинствах, о котором шла речь выше. Но несмотря на все свои обязательства, Польша, как констатирует Ллойд Джордж, «пустила в ход самые жесткие меры угнетения, чтобы ополячить украинцев, распространяя преследования даже на церковь. Большинство украинцев принадлежало к униатской или православной церкви, поляки же были католики. Нечего и говорить, что со стороны Польши не делалось ничего, чтобы выполнить обязательство о предоставлении Восточной Галиции местной автономии, являвшееся условием передачи ей этой провинции»[175].

18 марта 1923-го во Львове прошла 40-тысячная демонстрация протеста под антипольскими лозунгами против решения Парижской конференции.

По отношению к украинцам и белорусам поляки подходили по сути с нацистских позиций «неполноценных народов». Формулировалось это несколько иначе, но суть примерно та же. Достаточно ознакомиться с теориями лидера польских эндэков, уже фигурировавшего в нашем повествовании Романа Дмовского. Например, с его сочинением «Мысли современного поляка» («Mysli nowoczesnego Polaka», Warszawa, 1934), в котором украинцы и белорусы как «цивилизационно отсталые» народы (тем более по сравнению с таким «цивилизационно передовым» народом, как поляки!), а потому полонизация-де — это для них благо, т. к. повышает их культурный уровень.

Польское «окультуривание» вылилось в самые отвратительные формы национального, языкового, религиозного гнета. С 1924 года начал действовать закон о запрещении использовать любые языки, кроме польского, в государственных и муниципальных учреждениях. Массово полонизировались учебные заведения. Если в 1918 г. на Западной Украине было 3600 украинских школ, то за годы польского правления их количество уменьшилось в 8 раз — до 461[176].

Кампания по полонизации доходила до идиотизма, когда, например, украинцев Галиции заставляли брать новые фамилии (звучавшие на польский манер) — чаще всего в привязке к территории проживания.

Неудивительно, что раз за разом возникали волнения, вызываемые как дискриминацией по национальному признаку, так и полной неспособностью польской администрации наладить хозяйственную жизнь на аннексированных территориях и обеспечить более-менее приличный уровень социально-экономического положения украинцев.

Во второй половине 1930-го, предваряя широкое восстание, неизбежное при том отвратительном отношении, которое Польша позволяла себе к украинцам, Варшава начала акцию «пацификации» (от лат. pacificatio — усмирение), сопровождавшуюся принудительным переселением украинцев с мест постоянного проживания. Отряды польской полиции при поддержке военной кавалерии окружали села и проводили то, что теперь называется «зачисткой». В такой способ было «зачищено» около 800 сел. Арестовано в ходе акции около 5000 участников антипольского движения или подозревавшихся в нелояльности. 50 человек убито. 4000 ранено или покалечено. Были сожжены свыше 500 украинских домов.

Министр внутренних дел Польши Славой-Складовский позже признает: «Если б не пацификация, то в Западной Украине мы имели б вооруженное восстание, для подавления которого необходимы были бы пушки и дивизии солдат». Настолько «хорошо» была устроена жизнь украинского 6,5-миллионного меньшинства в Польше!

Зверства поляков в ходе «пацификации» возмутили даже их союзников в Европе. Как отметит Ллойд Джордж, «польские преследования в Восточной Галиции приняли такую жестокую форму, что под давлением английского общественного мнения перед Советом Лиги был поставлен вопрос о так называемом „умиротворении“ этой страны. Но докладчик Совета, японец, оттянул рассмотрение вопроса более чем на год (Польша впоследствии отблагодарит Японию, когда в Лиге Наций будут ставиться вопросы о японской агрессии и зверствах в Китае. — С. Л.), после чего была принята невразумительная резолюция, которая совершенно не меняла положения в Восточной Галиции и даже ухудшала его»[177].

Однако антипольские выступления не могла остановить никакая «пацификация». В июне 1932-го вспыхнуло Лисское восстание на Львовщине, в котором приняло участие 19 сел Лисского, Турковского, Сокальского и Добромильского поветов, всего около 30 000 человек. На подавление восстания польским правительством брошено 4000 солдат (3 пехотных полка, 4 кавэскадрона), 1500 полицейских, бронемашины, авиация.

В июле 1932-го произошло крестьянское восстание на Волыни, охватившее Ковельский, Любомльский, Сарненский и Луцкий поветы, а также южные поветы Полесского воеводства. Только на Ковельщине партизанами разгромлены полицейские участки в селах Нова Руда, Кайдановка, Бахов, Дубов и др. В августе 1932-го — забастовка 2600 рабочих коммунальных предприятий во Львове. В сентябре того же года — всеобщая стачка 16 000 рабочих нефтяной промышленности на Западной Украине.

В январе — феврале 1934-го — забастовка 80 000 крестьян Луцкого, Ковельского, Владимир-Волынского, Ровенского и Дубновского поветов.

Понимая, что ситуация выходит из-под контроля, но упорно не желая отказываться от политики силового подавления нацменьшинств, в 1934 году Польша официально отказалась от договора о национальных меньшинствах. Т. е. окончательно развязала себе руки. Варшава и до этого не особо утруждала себя исполнением взятых на себя обязательств, но время от времени ее «допекали» попреками насчет неисполнения договора, подписанного в 1919-м. Теперь Польша как бы лишала своих критиков формальных оснований для предъявления претензий, касающихся недопустимой политики по отношению к представителям непольских народов.

Денонсировав договор, поляки тут же взялись за организацию концлагеря в Березе-Картузской (ныне г. Береза, Брестская обл.), который и был создан в 1934 году. Концлагерь представлял собой место внесудебного интернирования противников правящего режима. С 1934-го по 1939 годы в нем содержались по обвинению в «антигосударственной деятельности» коммунисты, евреи, украинцы, белорусы, поляки и др.

В Березе-Картузской (а был еще аналогичный концлагерь в Бяла-Подляске) разрешалось содержать людей до 3-х месяцев без суда — исключительно на основании административного решения полиции или главы воеводства. Но ограничение в 3 месяца было условным — по решению администрации лагеря, заключенному могли дать такой же срок повторно (затем еще и еще), чем нередко и пользовались польские власти. Ныне документы тысяч заключенных, прошедших через этот концлагерь, хранятся в Брестском областном архиве.

С середины 30-х Польша уверенно становилась на откровенно фашистские рельсы (очевидно, сказывалась и тогдашняя дружба с третьим рейхом, о чем поговорим ниже). Неудивительно, что антиправительственные выступления все чаще приобретали характер антифашистских акций. Так, 14 апреля 1936 г. польская полиция разогнала антифашистскую демонстрацию, убив рабочего В. Козака. 16 апреля похороны В. Козака во Львове вылились в демонстрацию под лозунгом «Долой панскую Польшу!», новые столкновения с полицией и даже баррикадные бои, в ходе которых было убито 46 и ранено более 300 человек. 1 мая 1936-го во Львове прошла массовая антифашистская демонстрация, собравшая свыше 60 000 человек…

Польша своими руками создавала собственных палачей. Категорически неприемлю идеологию украинских националистов, абсолютно не разделяю методов, применявшихся ОУН-УПА. Но ведь та же акция 1943 года, известная как Волынская резня, была осуществлена руками простых украинцев. В документальном фильме «Синдром пам’ятi», снятом еженедельником «2000», один из интервьюируемых очевидцев событий задается справедливым вопросом: как же надо было постараться, чтобы вызвать у рядовых крестьян такое чувство ненависти к полякам, которое бы подвигло на массовые убийства, на вырезание поляков под корень?!

Межвоенная Польша так расстаралась в культивировании ненависти к себе среди украинцев (а она экстраполировалась на ненависть ко всему польскому), что отголоски тех далеких событий и по сей день дают о себе знать, особенно среди людей старшего поколения. Автор данных строк родился и вырос на Волыни и неоднократно был свидетелем продолжающегося украинско-польского противостояния. Например, когда женился мой товарищ (раньше вместе занимались бизнесом, он крестный моего сына), имеющий польские корни, то свадьба едва не превратилась в побоище 60—70-летних стариков. Родня со стороны жениха всего лишь затянула польскую песню вполне нейтрального содержания (что-то о молодой семье, в русле пословицы «родить сына, построить дом и посадить дерево»). Но польское слово само по себе спровоцировало агрессию…

Таким образом, межвоенная Польша на протяжении двух десятилетий своего существования проводила абсолютно неадекватную политику внутренней дезинтеграции, настраивая проживавшие на ее территории национальные меньшинства против своей государственности. Т. е. по сути уничтожала сама себя изнутри.

Польша давала убедительные аргументы внешним силам ставить под вопрос польскую государственность в имевшихся на тот момент границах — так же, как перед и в ходе Первой мировой войны ставилось под сомнение существование империй (например, Австро-Венгерской), владычествовавших над стремящимися к национальному освобождению народами. Тем более что этими внешними силами выступали не просто соседние с Польшей государства, но набиравшие силу державы немцев, украинцев, белорусов — народов, испытывавших в Польше национальный гнет.

И если обеспечение прав национальных меньшинств в государствах, образовавшихся после Первой мировой войны, самими же странами Запада было определено в качестве одного из ключевых условий предотвращения новой мировой бойни, то Польша сделала все, чтобы его разрушить.

Какую же надо было вести национальную политику, чтобы многие граждане Польши (и не только немецкого происхождения) встретили как освободителя даже такое чудовище, как Гитлер!

Грабский (Grabski) Станислав (05.04.1871-06.05.1949), польский экономист, политический и государственный деятель. В 1921 году член польской делегации в Риге на переговорах о заключении Рижского мирного договора. В 1923 и 1925–1926 годах — министр образования и религии. Проводил политику полонизации национальных меньшинств. После майского переворота 1926 года отошел от политической деятельности, занимался научной работой. Во время Второй мировой войны был арестован советскими властями и находился в заключении. После заключения договора Сикорского — Майского освобожден и выехал в Лондон, где сотрудничал с польским правительством в изгнании. В 1945 году возвратился в Польшу.