Прощай, Галлия

Прощай, Галлия

Аттила, его гунны и остготы начали потихоньку отступать. Это движение, поначалу почти незаметное, стало явным, потому что их противники поступали точно так же: франки, бургунды, уцелевшие вестготы тоже делали шаг вперед и два шага назад. Ничейная полоса, покрытая трупами представителей всех народов Европы, Азии и даже некоторых африканцев (в рядах римлян), вскоре разделила противников, с трудом переводивших дыхание и утиравших лоб от пота, смешанного с кровью.

Расстояние между двумя массами увеличивалось медленно, сдерживаемое ранеными, которые еще держались на ногах, опираясь на ненадежную помощь. Когда рассеялись последние сомнения по поводу того, что на сегодня всё кончено, жуткий вопль вознесся к небу со стороны вестготов. Они оплакивали короля Теодориха, старейшего из шестисот тысяч людей, сражавшихся в тот день. Старик Теодорих погиб, убитый во время атаки на левый фланг гуннов, в самом начале сражения. Свои нашли его под кучей тел воинов, которые погибли, защищая его.

Аттиле сообщили об этом, и он вспомнил: вот чем было вызвано замешательство среди вестготов, когда он ринулся к заграждению из повозок. Теодорих был очень стар, но всё равно его смерть — большая удача, тем более что его кипучий сын Торисмунд тоже, наверное, скоро испустит дух.

А что Аэций? — спросил он. Увы, Аэций жив-здоров. И даже разогнал акациров и гепидов.

Сто шестьдесят тысяч человек были убиты и ранены, большинство раненых скончались бы в ближайшие дни: в те времена медицина находилась в зачаточном состоянии, а среди гуннов был распространен обычай кончать с собой, если раны слишком серьезные. Погибли также десятки тысяч лошадей. Река Об была красна от крови. Жесточайшие сражения наполеоновской империи никогда не сравнятся с этим результатом, несмотря на изобретение пороха и развитие вооружений среди гораздо более многочисленного населения. Только пулемет однажды сдвинет с пьедестала холодное оружие.

До сих пор неизвестно, каким было соотношение потерь. Сколько гуннов, сколько римлян, сколько галлов, галло-римлян, остготов, вестготов, гепидов, гелонов, герулов и аланов…

Сражение на Каталаунских полях стало самым крупным на Западе с древнейших времен до Первой мировой войны. По сравнению с ним битва при Лейпциге в 1813 году, которую немцы до сих пор называют Битвой народов, была лишь большой стычкой. Ее исход стал спасением для Западной Европы — но не для Римской империи, которая империей-то уже давно была чисто номинально. Этого оказалось достаточно, чтобы поразить воображение и вдохновить летописцев, большинство из которых приводили гораздо более страшные цифры сражавшихся и погибших.

Расчищать поле битвы выпало будущему святому Jly. Епископ Труа взялся за дело, как только ушли различные орды, уничтожавшие друг друга между Сеной и Обом, скалами Шампани и лесом От в отрогах Аргонна. Ибо главное столкновение между Аттилой и Аэцием сопровождалось множеством боев местного значения, сеявших смерть на огромной территории. В квадрате со стороной в 100 километров рыскали наудачу соперничающие банды, которые не знали друг о друге совершенно ничего, кроме того, что, сойдясь лицом к лицу, надо драться. Чему они и предавались от всей души.

Прежде чем уйти, поредевшие армии наспех собрали трупы в кучу и засыпали их землей, образовав высокие курганы. Но слой земли поверх разлагавшихся тел был слишком тонким и не обеспечивал непроницаемости могил. Дикие звери запросто могли бы до них докопаться, а гниение, усиленное жарой, способствовало бы распространению эпидемий. После избиений, которыми сопровождалось продвижение Аттилы, и «божьего суда» на Каталаунских полях Шампани, конечно, только этого и не хватало.

Что же касается бродячих банд, сталкивавшихся то тут, то там, зачастую очень далеко от главного сражения, победители в этих бессвязных стычках, порой принимавших размах форменной баталии, чаще всего старались похоронить погибших как следует, но вот побежденные бежали, оставляя своих мертвецов на поле боя. Поэтому повсюду валялись брошенные тела, гнившие на июльском солнце под открытым небом. На сегодняшний день наиболее вероятной датой генерального сражения считается 4 или

5 июля, но на территории, очерченной императором гуннов, люди выпускали друг другу кишки почти целую неделю.

Команды могильщиков и уборщиков, составленные епископом Труа, несколько недель будут возвращать местности привычный вид. Они сожгут множество конских и человеческих трупов, в частности, из курганов, которые пришлось раскопать и очистить огнем. Очистка рек станет делом потруднее. В Обе плавало столько трупов, что река затопила поля.

Когда сражение прервалось, вестготы, несомненно, пострадавшие больше прочих, первыми покинули поле битвы. Они сразу же оказали последние почести убитому королю и провозгласили его преемником Торисмунда, хотя тот сам умирал, — возможно, именно поэтому. Потом, через три дня после окончания великой бойни, они ночью ушли с мест своих испытаний и набирались сил между Сезанном и верховьями Соммы, прежде чем вернуться в свою Аквитанию.

Аттила на следующий же день ушел далеко на север от Шалона. Франки пойдут следом за ним, держась на приличном расстоянии.

Два дня спустя бургунды Гондиока выступили в направлении Шомона по дороге, ведущей в Бургундию.

Аэций разбил свой лагерь между Марной и Виерой. Он отправил команды выкопать братские могилы и наполнить их телами. Пятнадцать веков спустя на нынешнем поле Майи обнаружили большое количество скелетов. Оставшись единственным хозяином поля боя из-за повального бегства, Аэций, через четыре дня после бургундов, повел свои легионы по дороге на Орлеан.

Прошло 16 веков, но загадка так и не прояснилась. Почему вслед за уходом Аттилы разошлись и все остальные? Если предположить невозможное — что все потери понесли только гунны, — у него всё еще оставалось бы 350 тысяч человек, которым противостояло вдвое меньше. Гораздо меньше: вестготам здорово досталось, легионы и франки тоже пострадали, никто цел не остался. Итог огромных усилий, предпринятых Азией против Европы, в целом оказался положительным. И всё же Аттила ушел. Вернулся непобежденным, если не сказать нетронутым, к Рейну и Дунаю.

Часто задавались вопросом, не навело ли его на эти мысли сопротивление галлов. Не встревожился ли он оттого, что слишком углубился в страну, жители которой защищались столь яростно, что он не мог считать себя здесь желанным гостем. Несмотря на свои дипломатические таланты, прежде повсюду приносившие ему успех, он не сумел никого привлечь на свою сторону. Аланы, поселившиеся в центре Галлии, его предали; багауды, столь враждебные римлянам, отвергли его дружбу; вестготы не позволили себя провести. Никто его не принял. А показательный террор, который должен был подавить попытки к сопротивлению, не достиг желаемого эффекта. Резня в Меце, Лане и Реймсе оказалась напрасной. Даже навредила ему… Выставлять себя освободителем и истреблять освобожденных — противоречиво.

Возможно, надо было взяться за это иначе, сказал себе, наверное, Аттила. Поразмыслить, а потом вернуться, действуя по-новому. Вполне вероятно. Одержимость Западом никогда его не оставит. Он всё равно бы вернулся.

И всё-таки Аттила увел с Каталаунских полей все свои силы (всё, что осталось, а оставалось еще очень много), тогда как Аэция покинули все его союзники — багауды, бургунды, вестготы и франки (аланы покинуть его не могли, поскольку их всех перебили, зажав между гуннами и армориканцами). В распоряжении Аэция оставались только жалкие легионы, которые ненавистный император Валентиниан согласился ему доверить для спасения его империи.

Так что приведенные выше рискованные оценки сил после великого столкновения 4 или 5 июля 451 года в Шампани следует серьезно пересмотреть. Соотношение было уже не три к одному в пользу гуннов, а четыре, а то и пять к одному. История не знает другого примера подобной сдержанности, проявленной Аттилой. Какая любовь, какой расчет, какая грусть заставили его повернуть вспять?

Вполне понятно, почему Аэций, ослабленный потерями и уходом союзников, не стал его преследовать.

Если верить Приску, по пути от Шалона до Рейна Аттила оставил позади себя от восьми до девяти тысяч умерших с Каталаунских полей, которых наскоро закопали в мягкой земле по берегам рек. За франками, шедшими позади, тянулся такой же след, но они могли оставлять своих раненых в монастырях, попадавшихся по дороге.