Промедление

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Промедление

Эслу отправили к «королю» Солони с просьбой поторопиться: «Живей, живей, быстро!» Аттила добрался до Фонтенбло, и тут Эсла соскочил с коня и объявил, что поручение выполнено. За это время армия, возглавляемая Аттилой, преодолела лишь пятую часть того же расстояния.

Сангибан сулил императору гуннов золотые горы. Не волнуйтесь, я всё беру на себя… Он сдержал слово. Явился к Орлеану со своими разбойничьего вида отрядами в кроличьих шкурах, сбрызнутых железистыми выделениями хорьков, потрясавшими бесформенными клинками, которые наносили ужасные раны, дико вопившими о своей непреодолимой любви к городу святого Эньяна. Откройте, не пожалеете, увещевал Сангибан. Эньян тогда еще не был святым, но уже заслуживал этого звания.

Молодой наместник епископа вышел на крепостной вал и попросил аланов подождать. Он переговорит с отцом епископом и сообщит ему о их желании. Вернулся он часа через два. Помощь аланов принимается, но только в чистом поле, вокруг города. Внутри для них мало места, гарнизон и так слишком велик. Раздосадованный Сангибан ушел обратно в свои земли.

Аттиле пришлось отказаться от надежды войти в Орлеан без осады. Время поджимало, причем всё больше: три всадника прискакали из Лиона запыхавшись, почти загнав своих коней. Аэций не медлит. Он ближе, чем думал Аттила. Он уже перешел через Альпы и находится в Арле[48].

Весь план Аттилы рухнул. Разбить вестготов прежде столкновения с Аэцием не представлялось возможным. Что делать?

Отказаться? Бросить всё? Вернуться на Дунай? Наверное, он думал об этом. Да как он мог об этом подумать? Неужели его 450 или 500 тысяч воинов недостаточно против 150 тысяч солдат Аэция и Теодориха? В этом проявилась странная уязвимость или назойливый здравый смысл самого дерзкого завоевателя первого тысячелетия. Три против одного — этого недостаточно.

Не будь Онегесия, он бы всё бросил, соглашаются историки. Развернулся бы и ушел вглубь своей империи степей и ветра. Онегесий верил в освободительную миссию гуннов, которым уготовано избавить Европу от римского ига. Наверное, он доказал своему императору (которого избрал себе сам), что силы его огромны и что он может многое себе позволить, в том числе в одиночку противостоять римской коалиции.

Повернули обратно на Орлеан. Сделали остановку в Монтаржи, потом в Бон-ла-Роланд; сомнения еще не развеялись. Онегесий из кожи вон лез, чтобы укрепить Аттилу: нельзя отрекаться, твердил он, нужно взять Орлеан, иначе больше никто не поверит в императора гуннов.

Епископ Эньян отправил одного священника сообщить Аэцию в Арле о продвижении Аттилы. Священник должен был сказать патрицию, что Орлеан долго не продержится, так что пусть его легионы прибавят ходу.

Посланный вернулся. Аэций удручен. У него мало людей, Валентиниан оставил при себе три четверти италийских легионов, а других набрать негде. На самом деле он так слаб, что даже не знает, когда сможет выступить в путь. Эньяну нужно как-нибудь продержаться подольше.

Аттила шел, волоча ноги. От молниеносной быстроты первых гуннов осталось одно воспоминание. Их основные силы растянулись между Шатонефом-на-Луаре и Витри-о-Лож, в то время как Аттила вел переговоры с багаудами и аланами. Ибо огромного численного превосходства было недостаточно. Неустанный дипломат, он всё еще искал союзников — всегда и всюду. Или же глухая тревога, которую Онегесий, знавший о ней, заклинал его никогда не выказывать, мешала ему верить в свои силы и заставляла беспрестанно их укреплять для собственного спокойствия.

Из-за этой тревоги, нерешительности и вытекавшей из нее медлительности Аттила в Галлии был совсем не похож на Аттилу на Балканах, который задумал и провел молниеносную кампанию, поставив на колени Восточную империю и оказавшись у ворот Константинополя.

Выйдя из Меца 10 апреля, он добрался до Орлеана 19 мая. За 40 дней покрыл 400 километров. Десять дней спустя город взяли в глухое кольцо, можно было начинать осаду. Аланы Сангибана, выйдя из своих лесов, встали на южном берегу Луары, гунны — на северном.

Сновали гонцы. Стало известно об официальном союзе между вестготами и римлянами. Теодорих решил не мелочиться и собрал две армии. Первой (ударной) командовал его сын Торисмунд, горячая голова, второй (резервной) — его сын Теодорих, рассудительный и осторожный, правая рука отца, которого уже тогда прозвали Теодорихом II. Нельзя было надолго застрять под стенами Орлеана.

Обстрел начался 12 июня. Ему мешали заграждения из фашин, засыпанных землей, которые осажденные возвели перед крепостными стенами. Два дня ушло на то, чтобы их раскурочить и расчистить поле для обстрела баллистами и катапультами. Зажигательные ядра вызывали в городе пожары, которые быстро тушили, воды у осажденных было вдоволь. Камни катапульт выщербляли стены, не потрясая их основ. Тараны даже не удавалось поднести к воротам: их останавливали дождь стрел и потоки кипящего масла. Баллисты Орлеана смогли уничтожить баллисты Эдекона. Гунны топтались на месте, а епископ Эньян получил послание от Аэция. Он будет здесь 20 июня. Невероятная скорость, но епископ никогда не сомневался в Провидении.

Настал вечер 20-го: Аэция нет. Масло кончилось. Вода на исходе. Стены дрогнули. Эньян попросил о встрече с Аттилой. «Завтра в пять», — принес ответ глашатай, передавший его просьбу, вернувшись всего через четверть часа.

Летом в пять утра уже почти светло. Эньян вышел через северные ворота в окружении горстки дьяконов. Онегесий ждал его пешим и проводил к своему господину.

Епископ поздоровался, гунн встал и предложил ему сесть.

О том, что было потом, сообщает аббат Жак Поль Минь, знаменитый автор латинской и греческой «Патрологии» в 380 томах, оставшейся незаконченной из-за пожара в его парижской типографии в 1868 году, уничтожившего 650 тысяч оттисков на шесть миллионов франков золотом.

Епископ Орлеанский попросил императора гуннов снять осаду, предлагая себя в заложники. Аттила отказался. Тот спросил:

— Чего ты хочешь?

— Сдачи безо всяких условий.

Эньян возражал. Аттила ответил, что у него нет выбора. Тот притворился, что у Орлеана выбор еще есть, он еще может сопротивляться, ждать подкрепления. Он уже ждал, а оно не пришло, возразил Аттила. Тогда Эньян воззвал к человечности гунна. Аттила его похвалил:

— Наконец-то ты образумился…

— Император, я верю тебе.

— Возможно, ты неправ, — сказал император.

Эньян заявил, что велит открыть ворота, возле которых осажденные сложат свое оружие. Он просил никого не убивать и оставить в церквях священные сосуды, хищения которых Бог не простит.

— Ты спас свой город, — сказал ему Аттила.

Часом позже, около шести, Аттила услышал нарастающий звук песнопений. Все ворота Орлеана разом открылись. Аттила отдал приказы. Артиллерия отступила и перегруппировалась в ожидании новых переделок. Около полудня вперед выдвинулись повозки с командами, которые будут собирать оружие осажденных, сваленное у ворот, и забирать метательные снаряды орлеанцев. К пяти часам Аттила объявил о своем вступлении в город. Он явился в сопровождении тысячи конников, которые оставили своих лошадей перед стенами города, и пошел пешком к собору. Эньян ждал его на паперти один. Оба приветствовали друг друга, наклонив голову.

Площадь была завалена сосудами, посудой, мебелью, амфорами и бурдюками. По знаку Аттилы Берик велел перевезти всё это в лагерь. Другие отряды обходили дома, сметали там всё ценное — украшения, деньги, пригодные для использования ткани — и показывали их Аттиле, прежде чем сложить в небольшие повозки, реквизированные на месте. Когда они закончили обход, Аттила ушел, приказав оставить ворота открытыми.

На следующий день, 22 июня, в строжайшем порядке делили добычу. С согласия гуннов союзникам дали поблажки, чтобы крепче привязать их к себе. Аланы, которые всего лишь охраняли южный берег, получили свою долю добычи, чтобы никому не было завидно. В лагере начался пир, а в город никто не вошел.

23-го отдыхали. Уход был назначен на 26-е. Основные силы поднимутся по Луаре до Роанна, оттуда пойдут на Вильфранш до Лиона и спустятся по долине Роны навстречу Аэцию, вышедшему из Арля. Отдельный корпус гепидов и готов пойдет на Тур[49], Пуатье[50], поднимается по долине Вьенны до Лиможа[51] и Перигё[52]. Если они так и не встретят на пути вестготов, Аттила скажет, идти ли дальше на Тулузу[53] или повернуть на восток для соединения с главной армией.

Днем ядро гуннской армии во главе с Онегесием вступило в Орлеан. Напуганные жители смотрели, как мимо их домов идут монголы, не похожие ни на что привычное. Онегесий обговорил с командиром гарнизона условия нейтрализации города. Ему вернут кое-какое оружие для защиты, но, разумеется, горожанам запрещено оказывать любую поддержку римлянам.

Онегесий еще разговаривал с градоначальником, когда раздался страшный шум. Онегесий поднялся на городскую стену. Аттила вышел из шатра. Огромная армия показалась вдали, на севере, еще одна подходила с запада. Аэций и Торисмунд, римляне и вестготы.