Уклонение

Уклонение

Аттила обладал численным перевесом. Он тотчас решил ударить по врагу. Неожиданность только подстегнет гуннов, мастеров неистовой конной атаки.

Но подошедшие армии не разворачивались в боевой порядок. Они устраивались на ночлег. Они изнурены. Они слишком долго шли быстрым шагом. Аттила размышлял: что делать? Налететь на них?.. Он еще был погружен в свои мысли, когда к крепостным стенам выдвинулся отряд с повозками и баллистами, поставил большой шатер, окопался и выставил часовых. Когда это было сделано, Аттила увидел, что из шатра вышел Аэций и встал в позу, привлекая к себе его взгляд.

Аттила подозвал Константа и велел ему подняться одному на верх крепостного вала, напротив входа в шатер Аэция, на пороге которого всё так же картинно стоял патриций. Констант помчался на вал. Аэций узнал его и помахал рукой. Констант ответил, пытаясь дать понять, что хочет с ним поговорить.

Аэций согласился: отослал свою охрану назад. Констант спустился с вала, вышел из Орлеана, и они оба закрылись в шатре.

Аэций раскрыл свой план. Он не хочет сражаться. Его единственное желание — чтобы Аттила вернулся восвояси самой короткой дорогой, той самой, по которой пришел. Аттила должен уйти ночью, чтобы его не увидели две армии, вставшие напротив него. Он должен разделить свои войска на две части: одна пройдет к востоку от вестготов, а вторая — к востоку от римлян, вдали от выставленных часовых, которые ничего не услышат. А потом воссоединятся в Бельгарде.

Изложив свой план, Аэций доказал, что тот превосходен. Все в выигрыше. Армии останутся целы. Аэций освободит Галлию от ее «освободителей». Аттила обманет Аэция, ускользнув от него, и сможет заняться восстановлением порядка в своей империи, потому что на Волге вновь начались волнения. Пора уже наведаться туда.

Констант отчитался Аттиле. Аттила был доволен. В семь часов, светлым летним вечером близкого солнцестояния, он объявил о ночном отступлении, разделе войск на два корпуса, воссоединении между Бельгардом и Бон-ла-Роландом, великом возвращении на Восток, где их ждут новые победы.

Было что-то невероятное в повиновении императора гуннов римскому патрицию. Он собрал 500 тысяч воинов, чтобы завоевать Западную империю, — самую многочисленную армию за всю историю Европы, а встретившись, наконец, с противником, который к тому же располагал втрое меньшими силами, покорно возвращается в исходную точку.

Во второй раз после Константинополя противник — на расстоянии вытянутой руки, практически в его власти, а он меняет решение, отказывается от боя, уходит. В обоих случаях влияние Аэция сыграло главенствующую роль, но во втором оказалось настолько сильно, что Аттила превратился в ничто. Уходи, возвращайся домой, сказал римский полководец императору гуннов, и император гуннов пошел домой со своей огромной армией. Загадка отступления под Орлеаном будет почище отступления герцога Брауншвейгского после сражения при Валь-ми (которое настолько поразило его современников, что долгое время ходили слухи о подкупе пруссака королевскими бриллиантами)[54].

Тайна прояснилась бы, если бы Аттила угодил под Орлеаном в ловушку, рисковал проиграть сражение, несмотря на превосходство в силе. Тогда он последовал бы подробным указаниям друга детства, лишь чтобы выбрать подходящее место. Присовокупить топографию к численному превосходству, чтобы нанести решающий удар, который принесет ему Галлию, подчинит вестготов, откроет путь в Италию и предоставит Западную империю его власти.

Что могло произойти между Аттилой и Аэцием, когда первому было десять лет, а второму пятнадцать, при дворе в Равенне и у Руаса? Какой договор они заключили в возрасте великих клятв, чтобы, уже состарившись, в решающие моменты римлянин из Паннонии до такой степени помыкал гунном, что тот следовал не только его советам, как под Константинополем, но и четким указаниям, как под Орлеаном?

На рассвете римляне обнаружили, что гунны исчезли. Два всадника во весь опор помчались на юг. Они спешили в Рим, сообщить Валентиниану III, что их главнокомандующий — изменник. Гунны были в его власти, а он позволил им уйти, организовав их бегство. И вот Аэций стал врагом Рима, хотя только что его спас.

Аттила шел на Труа, который обогнул на том пути. Городом управлял епископ, будущий святой Лу — покровитель святой Женевьевы наряду со святым Германом, — которому было 68 лет (он доживет до девяноста шести). Он ждал Аттилу у ворот своего города, в окружении духовенства. Аттила остановил перед ним коня и попросил через Константа отойти и оставить ворота города открытыми.

Епископ стал его увещевать. Зачем Аттиле входить в Труа? Это мирный город лавочников и ремесленников, в нем нет гарнизона. Бойня ничего не даст. Епископ заявил, что готов вместе с клиром последовать за Аттилой, но просил смилостивиться над городом. Тут он опустился на колени и стал молиться.

Аттила немного подумал, потом сказал Константу, указывая на епископа: «Пусть встанет и следует за нами». И продолжил путь, не входя в город. Через несколько сот шагов он подал знак, остановился и отпустил прелата восвояси. Труа он не тронул.

От Труа гунны дошли до Арсис-на-Обе. Там они соединились с гепидами Ардариха, разбившими лагерь у слияния Оба и Сены. Аттила перешел Об и расположился в Шалоне и его окрестностях. В последующие два-три дня он расставлял войска, поджидая Аэция, передовые отряды которого должны были появиться с минуты на минуту. Ибо римлянин шел за ним со всеми своими силами. Мало того что он следил за отступлением гуннов через посредство союзников-багаудов, он преследовал их со всей своей армией, с разницей в четыре дня пути. Под Орлеаном Аэций сражаться не хотел, а теперь готов сражаться, неважно где.

Во второй части галльской кампании есть нечто парадоксальное, если не сказать нелепое. Получается, что хотя Аттила почувствовал себя под Орлеаном в такой опасности, что с точностью выполнил все советы Аэция, Аэций почувствовал, что утратит это преимущество, если позволит гуннам уйти и выбрать поле боя. Или же Аттила всполошился, неизвестно, из-за чего, — странный поступок для такого военачальника, как он.

Он тревожился, это факт. Неисправимый агностик сзывал к себе шаманов, гадателей, авгуров, колдунов и прорицателей, сопровождавших его орды, на великий праздник волхвования. Возможно, он не ждал для себя никакого откровения, но язычники, составлявшие подавляющее большинство его войск, с большим доверием относились к телодвижениям этих медиумов.

На главной площади Шалона несколько часов подряд состязались конкурирующие пророки, бессовестно злоупотребляя чужой доверчивостью. На фоне повальной истерии одни жертвоприношения и обряды следовали за другими, самые темные предсказания воспламеняли воображение, возбужденное запахом крови, экскрементов, костей и волшебных трав, которые сжигали, чтобы гадать по золе.

Пришлось отдать несколько резких приказаний, чтобы прекратить этот дурдом. После чего главные ясновидящие, в некотором смысле распорядители ритуалов, удалились на совещание и назначили своего представителя, который ответит на вопросы императора. Это был их старейшина.

Аттила задал только один вопрос:

— Можно ли меня победить?

— Это всегда возможно, — ответил старец, — но в ближайшем бою падет твой злейший враг.

— Мой злейший враг — это я сам…

Аттила знал это уже давно. Но у него нет права упражняться в остроумии. На данный момент враг — Аэций. Что бы там ни говорили, остается только ждать сражения.