«Момент истины»
«Момент истины»
— …Повторяю… — процедил Павлик. — Для особо тупых… Бомбить нас американцы не будут… Они будут бомбить Лыцк… Но!.. Крылатая ракета, хотя и считается весьма высокоточным оружием, всё равно может случайно… Понимаете? Случайно!.. промахнуться и угодить не туда…
Остаётся лишь поражаться, насколько грамотно старший лейтенант Обрушин провёл инструктаж. Бомбардировка Лыцка началась раньше назначенного срока и именно с промаха.
Евгений Лукин. Алая аура протопарторга
…Расправа началась грозно, и даже с молниями. 5 июля отряд юнкеров разгромил типографию «Правды». 6 июля состоялся штурм особняка Кшесинской — правда, находившиеся там большевики успели укрыться в Петропавловской крепости, и лишь несколько человек задержались, вывозя архивы. Днем пала и крепость. А к вечеру по городу торжественным маршем прошли войска, прибывшие с фронта. На Дворцовой площади к ним обратился с речью министр земледелия, эсер Чернов: «Я верю, что это ваш первый и последний такой приход… Мы надеемся и верим, что никто больше не посмеет действовать против воли большинства революционной демократии». (Вера его не оправдалась — следующими, кто пошел «против воли большинства революционной демократии», были сами эсеры.)
Начались аресты большевиков — впрочем, не скороспелой контрразведке Временного правительства было тягаться со старыми конспираторами, они исчезли, растворились на заводских окраинах. Тех, кто не хотел быть арестованным, могли взять лишь случайно, если уж очень не повезло. В расстройстве чувств похватали первых попавшихся людей. Арестовывали за то, что «похож на большевика», брали солдат и матросов, рабочих, имевших неосторожность появиться вне пределов рабочего гетто, могли схватить за необдуманное слово. Особенно усердствовала политизированная интеллигенция и офицеры, которые были злы на большевиков за развал армии (хотя к этому делу руку приложили все без исключения).
Относительно результативны были лишь аресты «засвеченных» лидеров июльского выступления, да и то многие из них сдавались сами — не терять же такую рекламу! Зарвавшееся правительство портило свою репутацию в глазах народа изо всех сил.
Вот пример: для того чтобы выцарапать из Кронштадта организаторов матросского бунта, городу пригрозили морской блокадой и бомбардировкой. Кронштадцы подчинились, но обиделись — придет день, Временному правительству припомнят и это. Двоих организаторов арестовали, а третий — большевик Рошаль — через несколько дней сдался сам, из чувства солидарности с товарищами. В смысле восстановления порядка толку от этих арестов не было никакого — смутьянов в Кронштадте оставалось больше чем достаточно. Изъятие нескольких большевистских лидеров лишь усилило позиции анархистов — от этого легче, что ли? Зато арестованные получили ореол пострадавших за правое дело, послуживший лучшей рекламой как им самим, так и партии, в которой они состояли.
Газеты словно с цепи сорвались. На большевиков попытались спихнуть всё — даже провал феноменально бездарного наступления на фронте.
«Известия» (ЦИК):
«Чего добились демонстранты 3 и 4 июля и их признанные официальные руководители — большевики? Они добились гибели четырехсот рабочих, солдат, матросов, женщин и детей… Они добились разгрома и ограбления ряда частных квартир, магазинов… Они добились ослабления нашего на фронтах… Они добились раскола, нарушения того единства революционных действий, в которых заключается вся мощь, вся сила революции… В дни 3–4 июля революции был нанесен страшный удар… И если это поражение не окажется гибельным для всего дела революции, в этом меньше всего виновата будет дезорганизаторская тактика большевиков».
«Воля народа» (правые эсеры):
«Большевики открыто идут против воли революционной демократии. Революционная демократия обладает достаточной силой, чтобы заставить всех подчиниться своей воле. Она должна это сделать… В наши горячие дни всякое промедление смерти подобно».
Совершенно замечательно высказался «отец русской социал-демократии» Плеханов: «Беспорядки на улицах столицы русского государства, очевидно, были составной частью плана, выработанного внешним врагом России в целях ее разгрома. Энергичное подавление этих беспорядков должно поэтому с своей стороны явиться составною частью плана русской национальной самозащиты». Статья заканчивалась словами: «Революция должна решительно, немедленно и беспощадно давить все то, что загораживает ей дорогу».
Кто-нибудь понял, что он хотел сказать? Снова на память приходит известный анекдот про крестик и трусики. Либо лозунг правых о русской национальной самозащите, либо левая революция… А последние слова Плеханова большевики могли бы поместить и на свои транспаранты.
…В Петрограде «наводили порядок». Юнкера громили большевистские комитеты, заодно попадало и прочим партиям, в том числе меньшевикам и эсерам — военные плохо разбирались в оттенках политических смыслов. Большевики, привыкшие к подобному обращению, перенесли погромы легко, братья-социалисты несколько более нервно. Разгромили типографию «Труд», печатавшую большевистскую и профсоюзную литературу, а через несколько дней было совершено нападение на помещение союза рабочих-металлистов — это уже деяние совсем не по уму, какое разумное правительство ссорится со столь могущественными профсоюзами, какими были металлисты? На улицах толпы интеллигентного вида граждан избивали всякого, кто имел неосторожность быть одетым как рабочий, и призывали солдат к расправе с арестованными.
Неожиданно воспряли настоящие правые — и принялись по привычке спасать Россию, побивая «жидов». Иной раз общественная мысль выдавала совсем уж экстравагантные комбинации — так, на одном из уличных митингов звучали призывы громить жидов и буржуазию, поскольку именно они виновны в братоубийственной войне. Интересно, какова политическая ориентация антибуржуазно настроенных антисемитов, для которых немцы — братья?
Вдруг проснулся Временный комитет Думы. Теперь он шарахнулся вправо, снова высказавшись за создание сильного правительства, на сей раз без левых. Откуда возьмется это правительство, если лучшие силы, которыми располагала Дума, уже провалили государственное управление, благоразумно умалчивалось…
* * *
Между тем слабое правительство изо всех сил старалось быть сильным. Керенский, ставший министром-председателем, заявил в интервью агентству Ассошиэйтед Пресс: «Фундаментальная задача — защита страны от разрушения и анархии. Мое правительство спасет Россию, и если мотивы разума, чести и совести окажутся недостаточными, оно добьется ее единства железом и кровью». Недоставало только соратников в черном, которые взлетели бы на ноги с криком «Зиг хайль!» Причина категоричности Александра Федоровича проста — премьер только что вернулся с фронта, где воочию созерцал тамошний бардак и выслушал много всякого о своем правительстве, а в довершение радостей в его вагон еще и попала бомба. Пребывая в расстройстве от этих неприятных обстоятельств, он заявил, что «не позволит никаких посягательств на завоеванную русскую революцию». А вот чего он не сказал — так это того, что еще 4 июля английское посольство передало министру иностранных дел Терещенко «советы» — что необходимо предпринять, дабы навести порядок в Петрограде. Это:
1. Восстановление смертной казни по всей России для всех подведомственных военным и морским законам.
2. Потребовать от солдат, принимавших участие в незаконной демонстрации, выдачи агитаторов для наказания.
3. Разоружение всех рабочих в Петрограде.
4. Организацию военной цензуры с правом конфисковать газеты, возбуждающие войска или население к нарушению порядка или военной дисциплины.
5. Организацию в Петрограде и других больших городах «милиции» под командой раненых офицеров, из солдат, раненных на фронте, выбирая предпочтительно людей в возрасте 40 лет и больше.
6. Разоружение и превращение в рабочие батальоны всех полков в Петрограде и уезде, если они не признают всех вышеуказанных условий[162].
Эти условия были, в общем, выполнены — хотя и не до конца. Полностью последовать рекомендациям англичан правительство не решилось. Смертную казнь, например, ввели только на фронте, в тылу не посмели, и правильно — иначе в столице уже в июле можно было получить полновесный мятеж гарнизона. А так полки, расквартированные в Петрограде, пока что усиленно демонстрировали лояльность — на фронт никому не хотелось.
Порядок на фронте наводили традиционными методами. Командирам дали право открывать огонь, если какая-нибудь часть оставит поле боя без приказа (это не осень сорок первого, прошу не путать, это лето семнадцатого года!) Запретили также большевистские газеты и проведение политических митингов — но это все мелочи, а вот что действительно важно, так это введение «военно-революционных» (т. е. военно-полевых) судов с правом вынесения смертных приговоров. Дезертирство после неудачного наступления стало кое-где повальным, и на фронте начали реально расстреливать. В ответ солдаты отшатнулись влево, где их уже ждали большевики.
Но вернемся в Петроград. Уже в ночь с 6 на 7 июля правительство приняло решение:
«Всех участвовавших в организации и руководстве вооруженным выступлением против государственной власти, установленной народом, а также всех призывавших и подстрекавших к нему арестовать и привлечь к судебной ответственности как виновных в измене родине и предательстве революции».
Одновременно было принято и другое весьма пикантное постановление — не иначе, с него впоследствии списали статью 58–10 советского Уголовного Кодекса.
«1) Виновный в публичном призыве к убийству, разбою, грабежу, погромам и другим тяжким преступлениям, а также к насилию над какой-либо частью населения наказывается заключением в исправительном доме не свыше трех лет или заключением в крепости на срок не свыше трех лет; 2) Виновный в публичном призыве к неисполнению законных распоряжений власти наказывается заключением в крепости на срок не свыше трех лет или заключением в тюрьме; 3) Виновный в призыве во время войны офицеров, солдат и прочих воинских чинов к неисполнению действующих при новом демократическом строе армии законов и согласных с ними распоряжений военной власти наказывается как за государственную измену»[163].
Как видим, большевики и тут не придумали ничего нового. Единственное их отличие от Временного правительства: будучи сильной властью, они сумели провести эти меры в жизнь, за что и были заклеймены позором.
Впрочем, правительство вело себя так, как и должно было. А вот как отреагируют Советы? Постановления правительства находились в полном противоречии с его же собственной декларацией от марта 1917 года, более того, оно само пришло к власти в результате точно таких же событий, как и те, которые сейчас осуждало.
Это был момент истины: проглотят ли правительственные меры «народные представители»?
Проглотили, и даже не жуя! В ночь с 9 на 10 июля, получив сведения о катастрофическом провале наступления на фронте, исполкомы всех Советов (рабочих, солдатских и крестьянских) собрались на совместное заседание, чтобы ответить на извечный русский вопрос: «Что делать?» Посовещавшись, решили провозгласить Временное правительство «правительством спасения революции» и дать ему полномочия для наведения порядка, в первую очередь в армии. В прокламации ЦИК по этом поводу говорилось:
«Пусть правительство суровой рукой подавляет все вспышки анархии и все покушения на завоевания революции. И пусть проведет в жизнь все те меры, которые необходимы для революции».
Как видим, и «борьбу с контрреволюцией» с помощью полиции и армии придумали отнюдь не большевики.
Вся эта история стала «моментом истины» для обеих властей. События 4 июля на самом деле были стихийными, и как Советы, так и правительство прекрасно об этом знали. Знали и то, что большевики сыграли нейтрализующую роль, возглавив выступление и удержав его хотя бы в каких-то благопристойных рамках. Репрессии были откровенной расправой с успешным политическим конкурентом. И когда большевики впоследствии, уже придя к власти, делали нечто подобное (кстати, с куда большим основанием), их клеймили позором как предателей социал-демократии. Ну, стало быть, предателями были и социалисты, нечего тут двойную мораль разводить…
Но предали они и Временное правительство, которому присягали на верность. Едва присвоив ему титул «правительства спасения революции» и выдав «карт бланш» на наведение порядка, господа социалисты тут же попытались этот процесс затормозить, потребовав соблюдения в репрессиях принципа личной ответственности. Мол, сажать можно только отдельных деятелей, замешанных в событиях, а всю большевистскую партию — ни-ни… Посечь «ужасного ребёнка», конечно, надо, но в исправительное заведение запирать не следует. Не кто иной, как эсдеки подвергли министра Переверзева жестокой критике за то, что он распорядился обнародовать компромат на Ленина без санкции кабинета, и в итоге вынудили его уйти в отставку — а ведь он тем самым переломил настроение гарнизона и всех спас!
Стоит ли удивляться, что любимым эпитетом у большевиков для обозначения социал-демократов было «социал-предатели»?
Именно в июльских событиях кроется дальнейшая активная нелюбовь большевиков к бывшим братьям по революции. Эту нелюбовь ставят в вину почему-то исключительно Сталину (Некоторые пишущие господа, начиная с незабвенного Эрнста Генри, договорились даже до того, что, запретив немецким коммунистам выступать вместе с социал-демократами, Сталин привел Гитлера к власти.) Но, во-первых, отсутствие любви было обоюдным. А во-вторых, если рассмотреть поведение социал-демократов летом 1917 года, сразу становится понятным, почему большевики их так неласково называли. И «вождь народов» хорошо помнил уроки того лета.
Но если бы это было все — так о чём и речь!
* * *
В данной июльской истории меня заинтересовал один маленький вопросик: откуда, спрашивается, взялись 4 июля стрелки на крышах? И вообще как-то уж очень хорошо все сошлось: сначала откровенно провокационные действия министерства внутренних дел по отношению к анархистам (а заодно и всей теплой компании, что собралась на даче Дурново). Потом очень своевременная провокация с «немецкими» связями Ленина. Впрочем, это могло совпасть, быть обусловлено ходом событий. Но стрелки, стрелки-то откуда?
Как за борьбой с анархистами, так и за историей с «немецкими связями» маячат одни и те же фигуры — министра внутренних дел г-на Переверзева и Керенского, который в июне 1917 года был военным министром, а в июле стал председателем правительства. Контрразведка не могла дать ход следственным материалам без разрешения Переверзева, и совершенно не верится, что тот пошел на эту меру без санкции вышестоящего начальства, то есть Керенского.
Но есть и еще более любопытные моменты. Рассмотрим повнимательнее историю с «немецкими деньгами».
Нет, я вовсе не хочу утверждать, что Ленин не брал деньги у немцев. Он взял бы их хоть у чёрта — почему не брать, раз дают? Другое дело, что Ильич не собирался ничем поступаться — но у немцев были основания финансировать большевиков и без каких-либо условий, просто ради претензии?
Речь-то ведь шла совсем о другом. Во-первых, вопросы финансирования в повседневной политической жизни являются в известной степени табуированными, и ясно почему — если начать разбираться, кто кому дает деньги, стронется такая грязевая лавина, что погребет под собой всех. Социалисты Переверзев и Керенский, нарушив это табу, поступили не просто не по понятиям, а откровенно похабно. Но главное не в этом, а в самом механизме провокации.
Строилась она так: в апреле в генштаб обратился некий прапорщик Ермоленко, который заявил, что завербован немецкой разведкой. На допросе он показал, что Ленин-де также немецкий агент. Ввиду «особой важности» информации троим членам кабинета министров — Керенскому, Некрасову и Терещенко[164] — поручили курировать расследование. Основное следствие вела контрразведка Петроградского военного округа — кстати, под это дело она установила слежку за большевистскими руководителями, прослушивала их телефонные переговоры. Что уж там она сумела найти — Бог весть, к июлю следствие закончено не было, но какие-то материалы имелись.
Вечером 4 июля представители нескольких полков гарнизона были вызваны в контрразведку. Им представили «дело Ленина», которое, как уже говорилось, шокировало неискушенных солдатиков и привело к тому, что части гарнизона заявили о лояльности правительству. Но и это еще не все. Решив развить достигнутый успех, контрразведчики через двоих «возмущенных граждан» — бывшего представителя большевистской фракции в Думе Алексинского и эсера Панкратова, решили передать часть материалов в печать.
Всё бы ничего, если бы «дело Ленина» не совпадало в базовых пунктах с другим делом, несколько более ранним — полковника Мясоедова. И там тоже был «завербованный немцами» поручик, который обладал бездной не полагающейся ему по штату информации. Там тоже была шумная газетная кампания. Два раза суд оправдывал полковника, настолько липовым было обвинение, и лишь на третий раз, когда на судей уже конкретно надавили, Мясоедова всё же приговорили к смертной казни. Приговор продавливал персонально великий князь Николай Николаевич… ну, это не слишком интересно, а знаете, кто составлял обвинительный акт по этому насквозь фальшивому делу? Гучков — тот самый, который был военным министром в конце апреля (когда прапорщик Ермоленко явился в генеральный штаб с разоблачением Ленина), сторонник выполнения союзнических обязательств во что бы то ни стало и председатель Военно-промышленного комитета. А сменил его на министерском посту Керенский, курировавший расследование по поручению кабинета, а также руководивший контрразведкой как военный министр. Правда, интересно? Оба дела были сляпаны по одному шаблону — а в Петрограде оставалось слишком много людей, помнивших, при каких обстоятельствах был повешен полковник Мясоедов.
И когда «дело Ленина» передали в печать — вот тут проняло уже и кабинет министров. Князь Львов лично обзванивал газеты и убеждал их снять материалы с обвинениями. Со своей стороны то же самое делал Чхеидзе. Публикации удалось перехватить — выступила только откровенно желтая газетка «Живое слово», — но вот слухи, которые пошли из полков, остановить было уже нельзя. Вскоре материалы «Живого слова» вышли на листовках, и газеты принялись их бурно обсуждать. В итоге Переверзев вылетел в отставку — но дело уже было сделано.
И вот если свести всё это вместе — откровенно провокационное поведение министра внутренних дел, историю с «немецкими деньгами», провал заведомо обреченного наступления и стрелков на крышах, — то мы получаем уже не стихийное выступление анархистов, а историю, очень похожую на провокацию. Заставить противника преждевременно выступить и разбить его, заодно скомпрометировав. Тем более что стояли за этим делом Гучков и Керенский. Первого злые языки постоянно обвиняли в слишком тесных связях с англичанами — куда более тесных, чем позволено русскому министру, а второй вообще самая смутная фигура февральских месяцев, и если заняться поисками английского агента в российских верхах, то лучшей кандидатуры не найдёшь.
Неужели кто-то думает, что большевикам эти соображения не пришли в голову — если не сразу, то хотя бы постфактум? Конечно, пришли. На VI съезде Сталин открыто обвинил правительство:
«Ходят слухи, что у нас началась полоса провокаций в широком масштабе. Делегаты с фронта считают, что и наступление, и отступление, словом, все, что произошло на фронте, подготовлено для того, чтобы обесчестить революцию и свалить Советы. Я не знаю, верны эти слухи или нет, но замечательно, что 2 июля из правительства ушли кадеты, 3-го начинаются июльские события, а 4-го получаются известия о прорыве фронта. Удивительное совпадение!»
А ведь и правда: надо же, чтобы столько событий и так друг с другом срослись!