Значение слов «с жиру бесятся»

Значение слов «с жиру бесятся»

— Что вы можете знать о нашем строе?

— Примитивные формации, — отрезал я, — изучены ещё в младших классах… Ваша — примитивнейшая из примитивных, ибо нижепоясная. Хотя, признаю, очень живучая и цепкая, пронырливая и не стесняющаяся в средствах.

Гай Юлий Орловский. Ричард Длинные Руки

…«Начиная со дня смерти Александра Третьего в 1894 году три силы приняли участие во внутренней борьбе за власть в России: Монарх, Царская фамилия и адепты революционного подполья», — пишет Александр Михайлович. Отчасти, конечно, так и было. Начнем с того, что в стране существовало фактически два параллельных центра власти — собственно царь и его правительство, а также двор вдовствующей императрицы. Свою лепту вносили и великие князья, добрая половина которых (хорошо, хоть не все) тоже считали себя великими знатоками государственного управления и давили на царя, пользуясь родственными правами, старшинством, авторитетом — всем, чем угодно. А вот адепты революционного подполья тогда в борьбе за власть не участвовали, это автор преувеличивает. У них крутились свои игры: стачки, пропаганда, теракты — но для большой игры они были еще слишком мелкими. Зато имелась в стране другая сила, которая рвалась к власти, и еще как. Точнее, и рвалась-то она не к власти, а, как говорили во времена перестройки, порулить. Согласитесь, вести машину и «порулить» — это немного разные вещи. Второе предполагает опытного шофера на соседнем сиденье, который перехватит руль, когда машина станет заваливаться в канаву.

Сила эта была страшная, и звалась она образованное общество. Общество, нахватавшееся по верхам все тех же идей, над которыми так смеялся Солоневич, и стремившееся облагодетельствовать державу, претворив их в жизнь. А те, кто по скудоумию не мог этих идей освоить, оттягивались в ненависти к существующему строю — уж для этого-то и вообще мозгов не надо, а выглядит куда как современно. Самое время теперь продолжить прерванную цитату из Александра Михайловича, приведенную в начале главы:

«Как это бывает с каждой заразительной болезнью, настоящая опасность заключалась в многочисленных носителях заразы: мышах, крысах и насекомых… Или же выражаясь более литературно, следует признать, что большинство русской аристократии и интеллигенции составляло армию разносчиков заразы. Трон Романовых пал не под напором предтеч советов или же юношей-бомбистов, но носителей аристократических фамилий и придворных званий, банкиров, издателей, адвокатов, профессоров и др. общественных деятелей, живших щедротами Империи[123].

…Царь сумел бы удовлетворить нужды русских рабочих и крестьян; полиция справилась бы с террористами. Но было совершенно напрасным трудом пытаться угодить многочисленным претендентам в министры, революционерам, записанным в шестую книгу российского дворянства и оппозиционным бюрократам, воспитанным в русских университетах.

Как надо было поступить с теми великосветскими русскими дамами, которые по целым дням ездили из дома в дом и распространяли самые гнусные слухи про Царя и Царицу?..»

Русскую революцию[124] делали точно те же слои, что и «перестройку»: многочисленные представители образованного общества, чьи амбиции намного превосходили любые возможности их удовлетворения. «Чёрный пиар» в отношении КПСС рождался не в колхозах, а в райкомах комсомола. «Черный пиар» в отношении Николая II — не в рабочих кружках, а в великосветских салонах. Например, основным центром «интимных» сплетен был петербургский салон генеральши Богданович. Новостями о царской семье дам-политикесс снабжала постоянная посетительница салона княгиня Долли Кочубей, получившая в обществе красноречивое прозвище «великосветской потаскухи». Занимались дамы в основном императрицей, которая им не нравилась. Сначала ее уложили в постель к генералу Орлову. Летом 1908 года княгиня Долли принесла на хвосте другую потрясающую новость — о «неестественной» склонности Александры Фёдоровны к фрейлине Вырубовой. А когда рядом с царской семьей появился Распутин, дамы пошли разносить по салонам самые «ужасные» новости о новом царском фаворите, и тут уж даже девочек не пощадили.

Не отставали от салона госпожи Богданович и другие — в том числе салон княгини Зинаиды Юсуповой, матери Феликса Юсупова, будущего убийцы Распутина. Естественным образом от великосветских сплетниц информация попадала в газеты. Пошли гулять по рукам «письма царицы» к Распутину, появились воспоминания и признания… В общем, все то же самое, что полвека спустя было проделано с Берией, рецепты нисколько не изменились, обывателю во все времена интересней всего подглядывать в щелочку за тем, как сношаются известные люди — как будто в данном процессе есть что-то такое, что отличало бы министра от извозчика!

Итак:

«…Как надо было поступить с теми великосветскими русскими дамами, которые по целым дням ездили из дома в дом и распространяли самые гнусные слухи про Царя и Царицу? Как надо было поступить в отношении тех двух отпрысков стариннейшего рода князей Долгоруких, которые присоединились к врагам монархии? Что надо было сделать с ректором Московского университета, который превратил это старейшее русское учебное заведение в рассадник революционеров? Что следовало сделать с графом Витте, возведенным Александром 111 из простых чиновников в министры, специальностью которого было снабжать газетных репортеров скандальными историями, дискредитировавшими Царскую семью? Что нужно было сделать с профессорами наших университетов, которые провозглашали с высоты своих кафедр, что Петр Великий родился и умер негодяем? Что следовало сделать с нашими газетами, которые встречали ликованиями наши неудачи на японском фронте? Как надо было поступить с теми членами Государственной Думы, которые с радостными лицами слушали сплетни клеветников, клявшихся, что между Царским Селом и ставкой Гинденбурга существовал беспроволочный телеграф? Что следовало сделать с теми командующими вверенных им Царём армий, которые интересовались нарастанием антимонархических стремлений в тылу больше, чем победами над немцами на фронте? Как надо было поступить с теми ветеринарными врачами, которые, собравшись для обсуждения мер борьбы с эпизоотиями, внезапно вынесли резолюцию, требовавшую образования радикального кабинета?

Описания противоправительственной деятельности русской аристократии и интеллигенции могли бы составить толстый том, который следовало бы посвятить русским эмигрантам, оплакивавшим на улицах европейских городов „доброе старое время“. Но рекорд глупой тенденциозности побила, конечно, наша дореволюционная печать. Личные качества человека не ставились ни во что, если он устно или печатно не выражал своей враждебности существующему строю. Об ученом или же писателе, артисте или же музыканте, художнике или инженере судили не по их даровитости, а по степени радикальных убеждений…»[125]

Но и это было еще не все. В конце концов, бомонд и интеллигенция традиционно представляют собой стадо и в этом качестве состоят из людей чрезвычайно внушаемых. Но вот поведение русских коммерсантов — а согласитесь, что для бизнеса надо уметь думать — выходит за рамки какого бы то ни было здравого смысла. К тому времени радикальные партии уже озвучили свои планы. И как вы думаете, откуда они брали деньги на свою деятельность? Едва ли пожертвований рабочих хватило бы на безбедное существование социал-демократических лидеров в Европе, на издание газет, на стачечные фонды и прочую «бухгалтерию революции».

У предреволюционного времени существовали свои «новые русские», которые также делали деньги на всем, что плохо лежит, в том числе и пользуясь дырками в законодательстве и коррупцией… ну да стоит ли об этом писать? Эта публика у нас превосходно известна.

Описывая деятельность данного слоя, Александр Михайлович пишет:

«В планы этой группы входило заигрывание с представителями наших оппозиционных партий. Вот почему Максиму Горькому Сибирским банком были даны средства на издание в С.-Петербурге ежедневной газеты „Новый Мир“ большевистского направления и ежемесячного журнала „Анналы“. Оба эти издания имели в числе своих сотрудников Ленина и открыто высказались на своих страницах за свержение существующего строя. Знаменитая „школа революционеров“, основанная Горьким на о. Капри, была долгое время финансирована Саввой Морозовым — общепризнанным московским „текстильным королём“ — и считала теперешнего главу советского правительства Сталина в числе своих наиболее способных учеников. Бывший советский полпред в Лондоне Л. Красин был в 1913 году директором на одном из Путиловских заводов в С.-Петербурге. Во время войны он же был назначен членом Военно-промышленного комитета…

При обыске в особняке одного из богачей Парамонова были найдены документы, которые устанавливали его участие в печатании и распространении революционной литературы в России. Парамонова судили и приговорили к двум годам тюремного заключения. Приговор этот, однако, был отменен виду значительного пожертвования, сделанного им на сооружение памятника в ознаменование трехсотлетия Дома Романовых. От большевиков к Романовым — и все это в течение одного года!

„Действия капиталистов объясняются желанием застраховать себя и свои материальные интересы от всякого рода политических переворотов“, — доносил в своем рапорте один из чинов департамента полиции, который был командирован в Москву расследовать дело богатейшего друга Ленина — Морозова. „Они так уверены в возможности двигать революционерами, как пешками, используя их детскую ненависть к правительству, что Морозов считает возможным финансировать издание ленинского журнала „Искры“, который печатался в Швейцарии и доставлялся в Россию в сундуках с двойным дном. Каждый номер „Искры“ призывал рабочих к забастовкам на текстильных фабриках самого же Морозова. А Морозов говорил своим друзьям, что он „достаточно богат, чтобы разрешить себе роскошь финансовой поддержки своих врагов““»[126].

Ну-ну…

* * *

Как обычно бывает в эпоху торжества либеральных идей, при том что теоретически ценность человеческой жизни всячески превозносилась, на практике она подешевела. Пока что это была штучная выдача лицензий на убийство, но и массовое их производство не за горами. В конце XIX века российские суды оправдывали террористов. В предвоенные годы их доброта распространилась уже и на уголовных преступников.

«Однажды в пять часов утра, когда бесконечная зимняя ночь смотрелась в высокие, покрытые изморозью венецианские окна, молодой человек пересек пьяной походкой блестящий паркет московского Яра и остановился перед столиком, который занимала одна красивая дама с несколькими почетными господами.

— Послушай, — кричал молодой человек, прислонившись к колонне. — Я этого не позволю. Не желаю, чтобы ты была в таком месте в такое время.

Дама насмешливо улыбнулась. Вот уже восемь месяцев прошло с тех пор, как они развелись. Она не хотела слушать его приказаний.

— Ах так, — сказал более спокойно молодой человек и вслед за тем выстрелил в свою бывшую жену шесть раз.

Начался знаменитый прасоловский процесс.

Присяжные заседатели оправдали Прасолова: им очень понравилось изречение Гёте, приведенное защитой: „Я никогда еще не слыхал ни об одном убийстве, как бы оно ужасно ни было, которое не мог бы совершить сам“.

— Московское общество, — писал гражданский истец в своей кассационной жалобе, — пало так низко, что более уже не отдает себе отчета в цене человеческой жизни. Поэтому я прошу перенести вторичное рассмотрение дела в какой-нибудь другой судебный округ.

Вторичное рассмотрение дела имело место в небольшом провинциальном городке на северо-востоке России. Суд продолжался почти месяц, и Прасолов был снова оправдан…

Если бы не началась война, то русскому народу были бы ещё раз преподнесены тошнотворные подробности прасоловского дела, и словоохотливые свидетели в третий раз повторили бы свои невероятные описания оргий, происходивших в среде московских миллионеров. Самые отталкивающие разновидности порока преподносились присяжным заседателям и распространялись газетами в назидание русской молодёжи»[127]

В начале XX века у адвокатов это стало своеобразным спортом: добиться оправдания преступника. Причем само преступление их совершенно не интересовало, главное было — одолеть прокурора.

После убийства Распутина Александр Михайлович пришел к Николаю II просить за убийц — у него имелась к тому уважительная причина, Феликс Юсупов был его зятем.

«Я произнес защитительную, полную убеждения речь. Я просил Государя не смотреть на Феликса и Дмитрия Павловича как на обыкновенных убийц, а как на патриотов, пошедших по ложному пути и вдохновленных желанием спасти родину.

— Ты очень хорошо говоришь, — сказал Государь, помолчав, — но ведь ты согласишься с тем, что никто — будь он великий князь или же простой мужик — не имеет права убивать».

Но ещё за несколько лет до 1917 года устами присяжных, судивших Прасолова, Россия ответила царю: имеет! А спустя несколько месяцев начала уже в полном объеме это свое право реализовывать.

…Поистине российские верхи сошли с ума. И эти люди, с безумной страстью желавшие перемен, раздувая костер революции, кажется, искренне не ведали, что под ногами у них не камень, а громадное торфяное болото.

Ну и полыхнуло, конечно…