Ни работы…
Ни работы…
В экономике начались процессы, подозрительно напоминающие «перестройку». В промышленности показатели стремительно шли вниз, зато жизнь на бирже кипела вулканически — надо же было спекулянтам куда-то вкладывать дешевеющие на глазах деньги! За март — июнь 1917 года было организовано 52 акционерных общества с капиталом в 138, 65 млн. рублей, за август — 62 общества (205, 35 млн.), а в сентябре — 303 штуки (800 млн.). Всего в 1917 году новые компании намеревались выпустить акций на 1,9 млрд. рублей и ещё полтора миллиарда собирались выбросить на биржу старые компании. То, что промышленность находилась на грани краха, никого не смущало: акция — она сама по себе, а завод — он сам по себе…
Естественно, люди, имевшие в руках какие-то реальные материальные богатства, не спешили менять их на обесценивающиеся бумажки. Крестьяне придерживали хлеб, владельцы заводов и шахт — продукцию, чем еще усугубляли ситуацию. Нехватка бешено взвинчивала инфляцию, а держатели товара выжидали благоприятных обстоятельств (то же самое едва не произойдет в 1927 году — но со Сталиным такие штуки не прокатывали). Экономика входила в штопор.
1 августа правительство ввело монополию на торговлю углем, после чего владельцы рудников стали прятать запасы. 20 октября газета «Известия» писала:
«Пред нами таблица об имеющихся запасах угля на рудниках одного только Ровенецкого района, где занято рабочих не более 5 тысяч на 13 рудниках, а находится угля до 10 миллионов пудов. И это не вывозится только потому, что промышленники не хотят вывозить».
А вывозить, естественно, не хотели, потому что ждали повышения цен.
Правительство за месяц повысило цены на уголь на сто процентов, но это мало помогло: держатели угля помнили еще совсем недавние «благословенные» времена, когда промышленники сами устанавливали государственные цены. Они прекрасно понимали, что правительство не допустит, чтобы остановилась промышленность, а сил и власти заставить у него нет — значит, будет делать, что скажут. И дело было даже не в ценах, а в рабочих комитетах…
У рабочих были свои интересы, защиты которых они также требовали от «правительства народного доверия» — а осознав (не без помощи большевиков), что ждать бесполезно, принялись защищать сами. В первую очередь это 8-часовой рабочий день, затем повышение заработной платы, отмена штрафов, рабочий контроль над наймом и увольнением. Хозяева уверяли, что это их разорит, но рабочим на всю хозяйскую аргументацию было решительнейшим образом наплевать — тот, кто читал первую главу данной части, легко поймет почему. Вскоре фабрично-заводские комитеты стали брать власть на заводах и своей волей устанавливать такие правила внутреннего распорядка, которые им нравились. Но длилось это недолго: заводы останавливались один за другим — формально по причине отсутствия сырья и топлива, а на самом деле далеко не всегда по этой причине. Сплошь и рядом это был неявный, со ссылкой на объективные обстоятельства, локаут[148]. В августе и сентябре было закрыто 231 предприятие — работу потеряла 61 тысяча человек. В октябре цифры стали катастрофическими. В одном только Петрограде стояло 40 предприятий, на Урале — половина всех имеющихся в наличии. (Впрочем, тут была уважительная причина: Урал — это металлургия, металлургия уголь съедает в огромном количестве, а уголь… см. выше). В Екатеринославе (ныне Днепропетровск) — не самом большом городе Российской империи, работу потеряли 50 тысяч человек.
Дело, конечно, было не только в локаутах. Заводы и на самом деле начинали агонизировать. Современное производство — сложный механизм, зависящий от поставок, а транспорт разваливался, поставки срывались, топливо в дефиците. Военные мобилизации обескровили промышленность, и на заводах катастрофически не хватало рабочих рук. Среди рабочих увеличивалось число женщин и подростков — что, как нетрудно догадаться, не шло на пользу производству. На заводы стали гнать военнопленных — на Урале и в Донбассе они составляли около трети рабочих. В среднем производительность труда пленных была вдвое ниже, чем своих кадров. Падала квалификация работников. Наконец, они элементарно голодали, что тоже не способствует нормальному труду. Реальная заработная плата по сравнению с 1913 годом уменьшилась в два раза — а ведь и тогда рабочие, надо сказать, отнюдь не булками объедались.