Образ мышления

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Образ мышления

Противоречия структур византийского общества, различия между теоретическими построениями и реальностью находятся на уровне анализа образа мыслей, как минимум это выражено в следующем: правовые нормы, правила предков, времени, работа и отдых, костюм и мода, семейная жизнь, мышление победителей и, наконец, порядок. Уважение традиций сталкивается в Византии с ограниченностью концепции.

Официальные сборники законов периодически фиксировали право, применяемое во всей империи, и служили основой для редактирования учебников, предназначенных для юристов-практиков и студентов. Самые известные среди них «Кодекс Феодосия» (438 г.), «Дигесты», или «Пандекты», «Институции», «Кодекс» и «Новеллы», которые составляют «Corpus juris civilis» Юстиниана (VI в.), «Эклога» («Ekloge ton потоп») Льва III (726 г.), «Учебник» («Прохейрон») Василия I (IX в.), его «Конституции», названные «Василиками», — «кодификация, которая включает в себя основные действующие законы начиная с Юстиниана и которая остается основным официальным гражданским и уголовным кодексом до падения империи» (Н. Своронос), и, наконец, «Сборник ста тринадцати законов, пересмотренных и исправленных», известный под именем «Новеллы», императора Льва VI. Эти собрания долгое время расценивались как простые компиляции римского права. Юстиниан в своем письме префекту претории Восток Иоанну восхваляет себя, так как он вернул блеск империи через почитание Античности и древних римлян. Однако два года спустя (537 г.) он добавляет: «Нестабильность проявлений жизни человека, которые никогда не повторяются, но постоянно обновляются, привносит неясность в законы, и то, что казалось справедливым и правильным, подтвержденным наблюдениями, по различным причинам часто переворачивается с ног на голову». Лев III в VIII в. при составлении «Эклоги» использовал чужие сборники законов, где были предусмотрены большинство современных ему ситуаций, но он сделал изложение более четким и сжатым для лучшего изучения и более точного соответствия наказания совершенной ошибке и, как следствие, возвращения виновного в ряды членов империи. Он предпринял настоящую христианизацию древних текстов. Необходимость постоянного обновления законов была провозглашена Львом VI. «В основном, — писал он, — при любых жизненных обстоятельствах именно необходимость определяет манеру действия и вещи, представляющие какое-либо значение, мы их совершаем, в отличие от других, которые не приносят никакой выгоды, и потому, как мы их совершаем, нужно внести гармонию в главы законов. Законы, представляющие какую-либо выгоду для государства, будут сохранены и уважаемы, а те, которые ничему не служат или не достойны особого внимания, не только не достойны упоминания, но и должны быть вовсе исключены из корпуса законов» (П. Ноай и А. Ден).

Эта привязанность светских законодателей к традиции, которую они сохраняют, интерпретируют, адаптируют к существующим условиям и отбрасывают только в случае ее устаревания, равна привязанности церковных законодателей, которые предписывают правила поведения человека в обществе. Один из самых известных примеров, без сомнения, сборник, составленный Иоанном Дамаскином в первой половине VIII в. Во вступлении мы читаем: «Изучение божественного писания принесет богатство, славу, власть и все то, чего желает человек, так как оно дает спасение. Настоящее сочинение создано для того, чтобы мы могли лучше перенести наказания, которые проистекают из этого. Здесь собрано все, что написано в Ветхом и Новом Завете, в манере, удобной для речи, в виде сентенций и проповедей, обо всех сюжетах и всех доводах, а также все, что написано святыми отцами, слава которых воспевается на земле. Здесь собраны также все заповеди, разбросанные по различным главам, они помещены под соответствующими названиями. Все сочинение разделено на три части: первая посвящена вещам, основополагающим для каждого христианина, первопричина которых Божественное Триединство, вторая посвящена созданию и сущности человеческих вещей, третья обращается к порокам и добродетелям». Этот кодекс духовной жизни, имевший успех до конца империи, представляет собой собрание примерно шести тысяч цитат, сгруппированных автором в три книги и разделенных на главы по алфавиту. Под буквой А можно найти главу «Об анархии и народе, не имеющим пастыря», составленную из следующих сентенций.

Habacuc: «Люди без пастыря, как рыбы в море или рептилии на суше».

Матфей: «Сойдя на землю, Иисус увидел огромную толпу людей и пожалел их, так как они напоминали стадо баранов без пастыря».

Григорий Назианзин (IV в.): «Отсутствие главного вызывает беспорядок, их многочисленность приводит к бунту, оба явления заканчиваются одним и тем же — беспорядком и упадком. Беспорядок подготавливает упадок».

Афанасий Александрийский (IV в.): «Беспорядок — символ анархии. Порядок подразумевает существование начальника».

Лже-Дионисий Ареопагит (V в.): «Там, где нет главного, однозначно анархия. Анархия и бунт и там, где многие командуют под одним именем».

Выдержки из Библии, Нового и Ветхого Завета, сочинений отцов церкви IV и V вв., проповеди, приписываемые известным восточным подвижникам, также разделенные и классифицированные, в течение многих веков используются в гомилиях предсказателей и божественных сочинениях верующих, придавая сборникам практическое значение.

Другой пример старательной попытки сохранить старую традицию, придав ей новое значение, может быть найден в истории текста «Синодик православия». Этот политико-религиозный манифест был составлен, возможно, патриархом Мефодием I (843–847 гг.) в ознаменование возврата Византийской империи к почитанию икон после кризиса иконоборчества (843 г.). Он состоит из предисловия в форме проповеди, в которой продемонстрированы обстоятельства торжества после тридцати лет гонений, затем следует восхваление иконопочитателей вообще («Вечная слава тем, кто верит в пришествие Христа! Тем, кто знает!») или обращений к каким-либо персонам («Гермиан, Тарасий…вечная им слава!»). Затем проклятия в той же форме, предание анафеме собора в Никее (787 г.) и, наконец, перечисление пожеланий долголетия императору, императрице и живущим патриархам, обещания покойным и короткая финальная молитва (Ж. Гуйар). До самого падения империи в каждой церкви это произносили как минимум раз в год. Но с каждым разом текст увеличивался. В Константинополе великий хартофилакс Святой Софии произнес его однажды, добавив слова запрещенной ереси, предав анафеме автора, императоров и правящих принцев, патриархов, которым обычно желали долголетия, покойных. В провинции в текст включили епископские листы, обещания митрополиту, викарному епископу, провозглашение местных интересов. В Константинополе опускали местные упоминания. Можно привести в качестве примера случай с игуменом лавры на Афоне, который после Синода 1351 г. направил патриарху Филофею свою просьбу прислать ему копии недавно принятых декретов, чтобы он смог их включить в экземпляр синодика монастыря для его полного соответствия последней рецензии доктринального корпуса.

Это постоянное усиление связи с прошлым подчеркивалось в божественной доктрине византийцев. Сочинитель гомилий всегда брал за исходную точку своего произведения какой-либо авторитетный аргумент, текст Писания, который он обогащал примером из своего опыта, комментариями отцов церкви, а также отрывки из «Геронтик», которые имели в империи многих читателей этих книг, где были собраны примеры хороших поступков и набожные проповеди древних, на древнегреческом. Таков прием и Дорофея из Газы VI в., одного из классиков сочинений на божественные темы на Востоке. Он настаивает в вопросе о монашеской жизни на принципах уважения традиций, на необходимости в направляющем старце. Он в форме притчи объясняет причины этого в одном из своих сочинений: «Когда я был в монастыре (аббата Сорида на юге Газы), однажды я пошел посмотреть на одного из старцев — их было там много. Я нашел монаха, служащего ему и обедавшего вместе с ним, и сказал ему между прочим: „Знаешь, брат мой, эти старцы, которых ты кормишь и которые, вероятно, не стремятся облегчить свою жизнь, подобны людям, заработавшим кошелек с деньгами и не прекратившими работать и складывать деньги в этот кошелек, пока не наполнят его. Потом, запечатав его, они продолжают работать и соберут еще тысячу монет, чтобы потратить их в случае необходимости, сохранив то, что лежит в кошельке. Поэтому старцы не прекращают работать и копить богатства. Запечатав и их, они продолжают зарабатывать, чтобы потратить это во время болезни или когда наступит старость, сохранив свои богатства. Мы же еще не заработали и кошелька, как же мы совершаем расходы? Поэтому мы должны даже в случае нужды чувствовать себя недостойными малейшей разгрузки“» (Л. Рено и Ж. де Превиль).

В монастырской жизни роль старца, которому прислуживает обучаемый им молодой монах, осталась правилом во время всего существования империи. Это всего лишь признание особого места старцев в любых объединениях, закрепившееся в менталитете византийцев. Пришедший из языческой Античности или Библии человек с седыми волосами почитаем, конечно, за его возраст, но в большей степени за те социальные качества, которые он приобрел за годы жизни: мудрость — результат его несчастий и неудач, которые привели его к смирению, а неизбежным следствием стала ученость, вытекающая из опыта. Только он может передать молодым уроки своего духовного отца, так как только он обладает истинным знанием — знанием традиций, которое не может ввести в заблуждение; Нил Анкирский, ученый и теолог V в., добавляет, что в любом общественном деле опасно спрашивать совета у молодых и что недостаточно привести один пример благополучного разрешения проблемы без участия старцев в обсуждении общих дел. Эта мысль нашла свое подтверждение. Важно, что для любой письменной цивилизации, какой является византийская цивилизация, чтобы провести разделение имущества, в случае споров часто используется авторитет старцев страны, которые под присягой описывают прежнее размежевание земель и подтверждают или оспоривают в присутствии судей и нотаблей двора заявления обеих сторон, в случае если поддерживаются письменными документами или таковые отсутствуют. Эта процедура, например, проходила в феме Калабрия в X в., когда речь шла об определении границ собственности Куртсанов и Алиев. Турмарх Петр вначале отправился к Куртсанам и в присутствии десяти нотаблей, «достойных доверия», опросил «того, кто знает» старого Гипомона, который сказал, что земля их «идет по ручью, достигает Тушотона, потом Спелаиона и простирается до горы»; потом турмарх отправился к Алиям и в присутствии других свидетелей опросил других старцев, которые заявили, что собственность «пересекает белую землю, достигает старого здания, идет по границе с полями ректора, спускается с горы, находящейся на западе и затрагивает Атзас, потом пересекает реку, граничащую с Евлампием, спускается по дороге, потом поднимается до бедой земли, до границ, разделяющих часть ректора от Сарантаров, восходящей к богадельне». В 1286 г. монахи монастыря Богородицы Лемвитиоссы в Передней Азии пожаловались императору Андронику II, что Михаил Комнин Врана захватил земли, которые были дарованы императорской милостью. Император пригласил туда чиновника Мануила Сгуропула и дал ему задание изучить хрисовулы и другие бумаги монастыря, затем опросить местных старцев, чтобы узнать, какие границы собственности были зафиксированы в документах монахов, прежде чем возвратить то, что им принадлежало.

Недоверие по отношению к молодым вызывало необходимость вписаться в существующий традиционный порядок. Чувство, возникающее при просмотре исторических компиляций народных вкусов и религиозных представлений, которые называются всемирными хрониками. Сочинения Евсевия Кесарийского IV в., Гесихия из Милета, Иоанна Малаля из Антиохии IV в., анонимная «Пасхальная хроника» следующего столетия, краткое изложение Георгия, синкела патриарха, «Хронография» Феофана Исповедника, Никифора Патриарха, Григория Монаха IX в., затем хроники Симеона Логофета, Льва Грамматика, Феодосия Милитена и Лже-Полидекта X в., Георгия Кедрина, Иоанна Зонары, Константина Манасси в стихах (15-слоговое) и Михаила Глики в XII в., краткое изложение Жоэля во время оккупации латинян, наконец, «Хроника» Феодора, митрополита Кизика XIII в., от которой сохранились только фрагменты. Изложение всемирной истории начиная с сотворения мира в 5508 г. до Рождества Христова хронисты продолжали с того места, на котором остановились их предшественники. Георгий Синкел, например, в IX в. дошел в своем повествовании до 284 г. после P. X., Феофан начинает с этой даты и доводит повествование до конца правления Михаила I (813 г.) и т. д. Кем бы ни были хронисты — монахами, как Малаль (из Антиохии), или знатными образованными чиновниками, как Зонара, — они затрагивают историю избранного народа — евреев, центральную в мировой истории, начинающуюся у истоков создания человеческого мира, затем говорят об истории Византии как о непрерывной нити исторического развития, крайней точкой которого становится время жизни автора.

Время, о котором повествуется в форме гомилии или описания прошлого в однотипных хрониках, отстоит от настоящего времени в длинном перечислении природных катаклизмов, которые произвели впечатление, иногда разрушительных, мгновенных, лет двойного сбора налогов, смена времен года, наконец, перечислением праздников. Хронисты и историки отмечают солнечные и лунные затмения, появление комет, землетрясения (около двухсот), также они описывают жизнь граждан империи в общем или какого-либо конкретного человека, оставившего после себя память; священные моменты, увековеченные культом, например подземные толчки, потрясшие Константинополь 25 сентября 437 г., 6 ноября 447 года, 26 января 450 г., Константинополь, Никомедию и Никею 26 октября 740 г., или дождь из пепла, пролившийся над Константинополем 6 ноября 472 г. после извержения Везувия, — все это упоминалось в литургиях. Также упоминались с ненавистью вспоминавшиеся крестьянами сильные засухи или наводнения, которые определили, если верить данным климатологии Высокого Средневековья, сильные миграции арабов и славян. Стихийные бедствия в те недобрые времена уничтожали население. В основном это были эпидемии чумы, наиболее сильная отмечена в 542–543 гг., свидетелем которой в византийской Италии был историк Прокопий, и эпидемия в 1348 г., описанная Никифором Григорой и Иоанном Кантакузином (но он подражает Фукидиду), истребившие треть населения Константинополя, — эти границы смерти, переломные в истории Средиземноморья. Таковы опасности, от которых стремились оградить себя византийцы, составляя специальные молитвы.

Четкий ритм повседневной жизни византийцев определялся природой, четыре сезона которой для сельскохозяйственной цивилизации означали время посева, жатвы и сбора урожая до зимы, позволявшей обновить скромный сельскохозяйственный инвентарь. Смена времен года воспринималась как обязанность церкви, которая располагала молитвами для благополучного сбора урожая и для других ответственных ситуаций, например бурь или недостатка дождевой воды.

Жизнь византийцев разделялась также светскими и церковными праздниками, которые обставлялись различными церемониями в городах и деревнях. Праздник сбора винограда торжественно отмечался и императором в его Влахернском дворце 15 августа и патриархом, который благословлял первые грозди винограда. Длился этот праздник до сентября. Благодаря решению императора Мануила Комнина 1166 года, нам известен перечень знаменательных дат этого времени:

8 сентября — Рождение Богородицы

14 сентября — Воздвижение Креста Господня 26 сентября — смерть святого Иоанна Богослова 6 октября — день святого апостола Фомы

9 октября — день святого апостола Иакова

10 октября — день святого Луки

13 ноября — день святого Иоанна Златоуста

14 ноября — день святого апостола Филиппа

16 ноября — день святого апостола Матфея

21 ноября — вхождение Богородицы в Храм

30 ноября — день святого апостола Андрея

9 декабря — Зачатие Богородицы

20 декабря до 6 января — Рождение и Крещение Иисуса Христа

18 января — день святых отцов церкви братьев Афанасия и Кирилла

25 января — день святого Григория Богослова (Назианзина)

2 февраля — Сретение Господне

3 февраля — смерть святого пророка Симеона

25 марта — Благовещение, праздник Пасхи, воскрешение Лазаря (суббота перед Вербным воскресеньем) до восьмого дня после Пасхи

25 апреля — день святого апостола Марка

30 апреля — день святого Иакова, брата Иоанна

8 мая — день святого Иоанна Богослова (Евангелиста)

10 мая — день святого апостола Симеона Зилота

21 мая — день святых императора Константина и императрицы Елены

26 мая — день святого апостола Алфея

11 июня — день святого апостола Варфоломея

19 июня — день святых апостолов Иуды-Фаддея, Лебея и Якова

24 июня — Рождение Предтечи (Иоанна Крестителя)

29 июня — день святых апостолов Петра и Павла

30 июня — день двенадцати апостолов

25 июля — успение святой Анны

6 августа — Преображение Господне

9 августа — день святого Апостола Матфея

15 августа — Успение Богородицы

20 августа — день святого апостола Фаддея

24 августа — Перенесение святого апостола Варфоломея

29 августа — успение Предтечи (Иоанна Крестителя)

К этим праздничным дням император добавил дни середины сорокадневного поста, пост на Троицын день и на Вознесение, а также все воскресные дни года. Таким образом, рабочие дни перемежались с 114–115 выходными днями каждый год, 18 из которых приходилось на Рождество и 10 на Пасху.

Время в Византии определялось церковью и ее богослужениями. Год, как и дневные часы, принадлежал ей. Первый день гражданского года, тот, который определял время рождения человека, был годом внутри индикта — пятнадцатилетнего периода, внутри которого определяли только номер года, его запись в публичных документах стала обязательной только при Юстиниане в 537 г. Вот отрывок из синаксиса Константинополя — собрания коротких фрагментов восхваления святых, расположенных в календарном порядке и предназначенных для утренней службы: «Это начало индикта, то есть декрета, так как у римлян порядок назывался индиктом. Он получил имя Цезаря Августа, вступившего в этот день на престол, переписавшего все земли и определившего размер ежегодного налога для всех граждан. И церковь, заимствуя систему индиктов в дань уважения традиции, по которой первый день был днем воплощения Бога, отмечала его как день, благословляющий и освящающий весь год. В этот день Иисус вошел в храм евреев, взял книгу пророка Исайи, открыл ее и остановился на следующем отрывке: „Божественный дух сошел на меня, так как Он меня помазал, чтобы я шел проповедовать Евангелие единым, Он меня направил объявить благословение этого года Богом“. Отныне этот день, данный Создателем, все благословившим и охраняющим, празднуется всеми церквями». В указаниях к тексту год индикта (от 1 до 15) и месяц (по римскому календарю) становятся самыми частыми данными, и если есть несогласованность года от сотворения мира (5509 г., 5510 г. и т. д.), чаще всего ошибка находится в последнем.

День — единица рабочего времени в Византии — начинался утром, а не вечером, как у евреев, или в полночь, как у римлян. Как и в Риме, день был разделен на четыре времени суток, размеры которых зависели от времени года, — третий час, шестой час, девятый час, последний час, соответствующие церковным службам и получившие с V в. название отмечаемого ими часа. Первый час — от восхода солнца, третий час — середина утра, шестой час — середина дня, девятый час посредине полудня, вечерня — час перед заходом солнца, время после ужина (или повечерие) — время после захода солнца. Эти часы отмечались ударами колотушки по большому или маленькому симандру (или xylon, «дерево») деталью из орехового дерева, подвешенной к ветке дерева или стене около церкви или монастыря. Начиная с IX в. время определяли по ударам колокола. Каждый час повторялись удары маленького или большого симандра, во время важных праздников — колокола. «Если петух не поет, — гласит византийская пословица, — мы не знаем, какой час», а слышим только час подъема, так как жители городов, во всяком случае, могли посмотреть на каменные солнечные часы, а некоторые из них в X в. имели клепсидры из более или менее дорогих металлов. Говорят также о существовании настенных часов во дворце, смешном маятнике на ипподроме и больших подвижных часах храма Святой Софии, которые каждый час показывали новую фигурку. Я думаю, это все было редкостью, и народ следил за движением солнца по тени домов.

В центре социальных отношений в Византии, как и везде, находятся понятия труда и заработной платы, выигрыша и выгоды, отдыха. Конечно же, они были противоречивы. Человек создан Богом, чтобы работать, и работа является единственным источником благ и богатства, чтобы стать чемпионом, атлет должен победить на арене, и только после битвы солдат заслуживает свою часть добычи. Язык Евангелия, развитый отцами церкви в IV в., без изменений прошел через всю византийскую эпоху. Работник заслуживает заработную плату за проделанную работу, даже если она предложена бедным человеком, родственником или иностранцем. Иоанн Дамаскин в VIII в. настаивает, повторяя слова из Левита (19:3): «Заработная плата работника не должна дожидаться следующего утра». Однако есть нечестивцы, которые заставляют работать людей, неспособных себя защитить, не давая им ни пищи, ни денег. Бесконечно повторяется правило апостола Павла: «Заработная плата должна рассматриваться работником не как милость, а как обязанность» (Поел, к Римлянам 4:4). Единственно правильной формой работы является найм. Барщина втайне осуждается. Существовала концепция сохранения целостности аграрного мира при экономическом подъеме. Доход от использования земель, как и от сдачи в аренду или платы за найм собственности, считался честным, если он был в рамках, установленных законом, а не прибылью от использования труда чужаков или коммерческих спекуляций. «Торговец с трудом может избегнуть греха» (Екклезиаст XXVI, 29) из-за опасностей, присущих его профессии: он обвешивает и обманывает, он извлекает выгоду от голода, вызванного засухой, спекулируя зерном, покупает все, что ему нужно, за порченные деньги, так как он профессионал в этом деле. Он может дать в долг деньги тому, кто находится в трудном положении, но извлечет выгоду для себя, попросив ценный залог. У него можно занимать, но только в случае крайней нужды, так как, делая это, продают свою свободу и свободу своих детей, оставляя им долги. Но можно рассчитывать и на честность давшего в долг, ибо он несет ответственность перед Богом. Таким образом, ростовщичество было строжайше запрещено до середины IX в., когда была узаконена денежная торговля: ее моральное порицание уменьшилось, но добавились сомнения по поводу операций займа. Признавая единственно законной торговлю избыточным продуктом ремесленников или земледельцев, византийская мораль осуждала перепродажу и любую оптовую торговлю, цель которой только извлечение прибыли. Рассказывают, что в XII в. население Константинополя пожаловалось администрации на то, что мелкие торговцы рыбой, покупавшие ее у рыбаков по цене 1 бронзовый фолл за дюжину, перепродавали ее по цене 1 фолл за десяток и что продавцы фруктов делают то же самое, при этом, замечает некий образованный человек, они не принимают во внимание вознаграждение за усилие торговцев, приносящих товар на рынок на своих спинах. Признавалось, что эти усилия приносили доход, так как речь шла о прибыли в 16,66 на 100 единиц товара — пик расценок государства, например, по отношению к судовладельцам в начале IX в., которые занимали у него деньги, и пределом прибыли, дозволенной в следующем веке лавочникам столицы. Любое усилие ремесленника увеличить свою прибыль строго наказывалось, император Феофил даже приказал сжечь торговое судно, принадлежащее его жене. Такова была ситуация в первой половине IX в.; позднее торговцы начали обогащаться, и даже многие представители знатных семейств заработали состояние «неподобающими» для них способами.

Радость отдыха связана для законодателя с домашним отдыхом, который обязателен для всех, в том числе для рабов и наемных работников, так как это день Бога. Те, кто почитает Бога, ждут воскресенья, чтобы пойти в церковь, те, кто относится к религии не серьезно, также ждут этого дня, чтобы предаться любимым развлечениям. Главная улица каждого города в этот день заполнена игроками на кифарах, певцами, окруженными танцующими и хлопающими зрителями, другие люди играют в кости или jacquet, сидя на земле, — в азартные игры, которые запрещены церковью, но в которые играют даже клирики и монахи. «Глашатай призывает на службу, все нехотя реагируют на это, — говорит Евсевий Кесарийский в IV в., — на звуки же кифары или флейты все бросаются, будто у них выросли крылья». Любили смотреть на танцоров, которые во время танца встряхивали непокрытой головой с длинными волосами. В некоторых городах круглосуточно выступали колдупы, жонглеры, канатоходцы, акробаты, музыканты и певцы, ученые обезьяны и собаки, танцующие медведи, прирученные змеи, представляемые странствующими цыганами, увечные и убогие — гиганты, карлики или сиамские близнецы, вызывающие большой интерес, так как им приписывали возможность творить чудеса, особенно привлекали иллюзионисты, которые за одно мгновение опустошали лавки торговцев и ремесленников. Толпу притягивали в центр города некоторые исключительные события, какими бы упизительными они ни были, например казнь предателя или преступника, чудовищно искалеченного и обезображенного, или торжественными — триумфальные или сановные шествия офицеров, солдат, они шли по ковру, толпа осыпала их цветами. Но самыми большими развлечениями для византийцев были те, что проходили на ипподроме. Там богатые и бедняки развлекались бегами зайцев и собак, цирковыми представлениями со слонами, с жирафами, медведями и тиграми. Всадники верхом скакали галопом на лошадях, акробаты выполняли свои номера на канате, протянутом над ареной, были любимы бои хищников. Однако самой большой популярностью пользовались скачки и состязания колесниц. Будучи развлечением для богатых, которые делали ставки, игры привлекали бедняков и нищих, тех, «кто не всегда имеет пищу», согласно определению Григория Назианзина, введенному в языковой оборот византийцев. Представления были шумными и оживленными как на арене, так и на трибунах, чаще с большей интригой на скамьях, чем на скаковой площадке. Некоторые авторы свидетельствуют о желании зрителей развлекаться и ночью и сожалеют, что это не так. К развлечениям, конечно же, относят религиозные или официальные церемонии, которые в Константинополе часто расцвечивали улицы, международные ярмарки, каждый год оживлявшие крупные города Византии (Фессалоника, Трапезунд, Эфес, Евхаит), и местные рынки, где, сделав покупки, танцевали, устраивали бега, состязания борцов, фехтование на палках и стрельбу из лука, просто выпивали. Церковь осуждала ярмарки, но государство признавало их необходимость и ограничивалось повышением цен на ярмарочный товар.

В воскресные и праздничные дни византийцы надевали особую одежду. В одном из сборников чудесных историй приведена следующая: в первой половине VII в. человек, праздновавший свое 52-летие, участвовал во всенощной в честь святого Иоанна Предтечи в константинопольском храме, когда два человека, воспользовавшись его отсутствием, украли его гардероб. Вернувшись к себе, он лег спать, но утром, «когда он захотел сменить одежду на подобающую церемонии» и пойти на торжественную литургию, он заметил, что его одежда украдена. Он был вынужден отказаться от похода в церковь, куда, однако, его под страхом наказания обязывали идти правила братства, и лег спать, так как он не мог появиться на службе в простой одежде. Эволюция костюма в Византии известна плохо, можно выделить только некоторые черты моды того времени. Кажется, что к тунике (stricharia) и накидкам (humatia) из сукна, льна или шелка, более или менее богато украшенным, широким, длинным, задрапированным по-разному, добавляется в VII в. skaramangion, вид камзола с воротником, заимствованным у кочевников азиатских степей, который потом будет расшиваться золотом для императора и сановников, тогда как туника и накидки станут более узкими и приталенными, мужские и женские по покрою будут немного похожи. При Мануиле I Комнине (1143–1180 гг.) пышность византийцев будет удивлять Запад: это эпоха rouchos, вид западной длинной туники, — короткая одежда из шелка, открытая спереди, узкие рукава до локтей. Эта мода быстро распространилась, так как при Палеологах вернулись к прежним длинным, восточного кроя одеждам или носили иностранную одежду. Верхом утонченности для женщин была одежда из очень тонких тканей, несмотря на осуждение церкви. Одежда из шелка и парчи, тонкого натурального льна, даже грубой шерсти и холстины стоила очень дорого, так как обычная одежда стоила в VII в. три милиарисия, тогда как ежедневный бюджет составлял от 15 до 16 фоллов (менее одного милиарисия), тратили от шести до восьми фоллов, чтобы скромно питаться (Р. Д. Г. Дженкинс). Одежда была значимой, ее передавали из поколения в поколение, так как она была вложением денег: ее упоминания встречаются в завещаниях и дарственных.

Для византийцев семья — это маленький мир, упорядоченный, разумный и счастливый, центром его является женщина. В семье под ее управлением каждый играет свою роль. Молодая девушка выходила замуж рано, она была полностью подчинена своему мужу, с которым обращалась с нежностью и уважением. Она жила в доме, занималась домашней работой и чтением Священного Писания, далекая от городских развлечений, стеснявших ее свободу, не встречала никогда ни женщин легкого поведения, ни мужчин, которые не нравились ее мужу. Преданная, мудрая, спокойная и скромная, она избегала по советам ученых мужей Византии как религиозных, так и светских развлечений, всех пустяков, предназначенных для чрезмерных трат, в том числе украшений, которые ведут к разорению, так как никакие богатства не могут удовлетворить всех желаний женщины полностью. Примерная жена не ищет возможности восхищать тех, с кем она не имеет ничего общего, она считает более полезным вести хозяйство, а не предаваться пустым развлечениям. Женщину украшает ее скромный и спокойный взгляд и положение, впрочем, это самое большое удовольствие и для мужчины; идеальная женщина считает, что красота заключается в ее благоразумии. Та, что разукрашивает свое лицо, подобно цветущему лугу, по словам Иоанна Дамаскина (VIII в.), передающего следующим поколениям знания IV в., что румянит щеки разными тонами, белит лицо крахмалом или иным средством, подводит черным глаза, украшает шею, руки, волосы золотыми украшениями, использует различные благовония, должна считаться обольстительницей. Однако женщины в Византии не из тех, кто оплакивает свою судьбу или кажутся жалкими по сравнению с другими, примером мужества и энергичности для них служили образы женщин из Библии, помыкавшие Авимелехом, Давидом и другими. Таким образом, в средиземноморских странах мужчина живет общественной жизнью, а женщина управляет домом.

Семья — это уход за детьми, которых женщина должна успокаивать, когда они плачут, рассказывая им басни, истории о демонах или домовых или сказки, взятые из Писания, например о детстве Исаака и Иакова или Иисуса, или показывая им «страшных» кукол. Для византийца ребенок — это объект для умиления как для суровых представителей церкви, которые считали его воплощением невинности, так и для матери — работящей, стойкой, руководящей мужем, детьми, родственниками строго, чуждой каких-либо сантиментов; как мать Михаила Пселла в начале XI в., византийская мать при наступлении вечера укачивает ребенка, рассказывает ему библейские истории и запечатлевает на его лбу материнский поцелуй, когда он уже уснул.

Семья — это и воспитание детей, главная обязанность родителей, которые несут ответственность за их ошибки, сделанные по причине незнания. Кто сильно любит — хорошо наказывает: рекомендовались телесные наказания, они считались более полезными, чем словесные упреки. Это не было проявлением гнева родителей — они умели быть снисходительными, ничуть не отказываясь от своей власти. В детях воспитывали умение общаться: не приветствовалась дружба с невоспитанными детьми. Об образовании девочек особо заботились, особенно подчеркивалась роль отца, целью которого было воспитание идеальной супруги для мужчины, который когда-нибудь станет пожилым.

Семья для ребенка — это уважение родителей, помощь, подчинение им, обязанности, которые вознаграждались только самим фактом доставления удовольствия родителям. Мудрый, умный, хорошо воспитанный, справедливый и почтительный ребенок приносил славу своим родителям; считалось, что неразумный, плохо воспитанный, лживый, непочтительный ребенок передавал свои дурные качества потомкам.

Семья — это также братская любовь, и семья прирастала детьми, брат не имел права презирать бедного брата, отказывать ему в теплом — признак расточительности — приеме, когда тот появлялся в его доме. Семейный дом напоминал укрепленный город, если братья помогали друг другу, и делалось все возможное, чтобы избегнуть отдаления членов семьи и проживания вдали друг от друга. В тяге к семейному очагу очевидно просматриваются крестьянские корни.

Семья — это еще и счетная книга, в которой ежедневно фиксировалась сумма и цель расходов, сумма и источник доходов, равное внимание уделялось и тому и другому.

Семья — это, наконец, милостыня, подаваемая бедняку, когда он восклицал, проходя мимо: «Пусть милосердие не покидает ваш дом!»

Считая себя избранным народом, византийцы стремились распространить православие и делали это с чувством покорителей, в котором перемешивались их материальные и духовные интересы. Во второй четверти VI в., по словам анонимной сирийской хроники, армянский епископ Хардхост обратил в христианство гуннов-сабиров, живших на территории Дагестана на северо-западе Кавказских гор, и перевел для них текст Евангелия. Гунны в то время были кочевниками, питавшимися мясом и вяленой рыбой, но они уже знали пшеницу, вино, масло и греческие одежды благодаря своим пленникам, получавшим снабжение из империи. Последователь Хардхоста Макарий построил у гуннов первую церковь и посеял пшеницу. В агиографическом тексте говорится, что кирпичный алтарь и начало возделывания почв, которые должны были вначале прокормить священников, прельстили вождей других народов региона, и они потребовали таких же учителей (Ж. Ганем). Как правило, народы на новых завоеванных территориях переводились на оседлый образ жизни, кочевников окраин обращали в православие, гарантировавшее стабильные отношения с императором и империей, официально считавшиеся такими же важными, как и налоговые отношения. Подобная схема, повлекшая те же последствия, была применена по отношению к болгарам в IX и X вв. Климент Охридский стремился всеми средствами поддерживать слабый интерес, демонстрируемый болгарами к божественным вещам, и делал все, по словам его биографа, чтобы сделать их еще дикое существование более цивилизованным. Для того чтобы повлиять на души варваров, испорченные пищей, не угодной Богу, из империи он привез ветки фруктовых деревьев, которые он привил к диким, растущим на болгарской территории (Феофилакт Охридский). Таким образом, разведение деревьев и улучшение их культуры, которое дополняло проповеди, как всегда, наглядно подтверждаемые возведением алтаря, а в данном случае даже монастыря — места для молитв и примерного хозяйства. Византийцы никогда не отделяли божественный дом от земного, так как второй был для них частью первого.

Порядок мира, созданного Богом, — факт очень значительный для византийцев, так как каждый находит в нем свое место и сознательно выполняет какую-либо роль. Бог как «господин и царь» всего живого (Григорий Назианзин) участвует во всем процессе создания. Из этого следует, что для Бога нет никакого смысла изменять правильный порядок, и иногда он демонстрирует свою точку зрения. В одном из описаний чудес VII в. во славу святого Димитрия, покровителя Фессалоники, агиограф говорит о присутствии возле святого воина-защитника города «госпожи Евтаксии», покровительницы порядка и дисциплины, возведенной в ранг покровительницы. В обществе все зависит от порядка как в общественной, так и в частной жизни. В древнегреческом языке аномалия, нерегулярность являются синонимами переворота, нововведения, беспорядка и бунта. Порядок для византийцев — это еще и подчинение власти, союз и согласие между членами большого сообщества империи и ее главных составляющих — семьи и города. Согласие вытекает из любви к Богу, которая порождает православие, и из любви к ближнему, любви, которая может привести к настоящей теологии, познанию Бога — доступного лишь святым. Но есть и другая теология, менее божественная, но доступная многим, она отделяет человека от животного: она учит, что молитва — это уважение божественного творения и его земных проводников и создание справедливости в человеческом обществе.