Новые разграничительные линии

Новые разграничительные линии

В период «холодной войны» задача формулирования большой стратегии решалась значительно проще, чем сегодня. Факт существования Советского Союза мобилизовывал умы. Присутствие угрозы коммунизма требовало срочной разработки внешнеполитической стратегии и срочной реализации стратегического подхода. Эта угроза естественным образом определяла американскую карту мира. Принципиальная разграничительная линия пролегала между двумя частями Германии. Демократии Атлантического союза располагались на западе от нее, а враги — на востоке. Большая часть мира автоматически попадала в один из двух блоков. Главная проблема заключалась в соотнесении конкретных стран с тем или другим блоком и в выявлении геополитических тенденций, которые окончательно определят границы Советской империи.

Сегодня нет ни главного соперника, ни советской угрозы, которая задавала «точку зрения» для американской карты мира. Да, американцы вполне оправданно беспокоятся по поводу терроризма. Но террористическая угроза размыта, не имеет четких очертаний, а потому больше запутывает, чем проясняет стратегическую ситуацию. Терроризм исповедуют криминальные образования, а не государства; в данном случае законодательные меры — оружие более эффективное, чем военная сила. Радикальные изменения в технологии и переход от индустриальной эры к электронной также затрудняют разработку концепции, учитывающей современную расстановку геополитических сил. Во время «холодной войны» баланс сил между Востоком и Западом являлся основным фактором определения параметров промышленного производства и размера ядерных и обычных арсеналов. Сегодня компьютерный вирус может оказаться гораздо более разрушительным оружием, чем реактивные истребители F-16.

Однако те же обстоятельства, которые затрудняют выстраивание большой стратегии, подталкивают Америку к преодолению препятствий и позволяют выяснить, где пролегают новые разграничительные линии. Соединённым Штатам в период «холодной войны» не хватало терпения для формирования карты мира. Советы оккупировали большую часть Евразии. Либеральная демократия «окопалась» в Северной Америке, Западной Европе и Японии. Запад едва ли мог рассчитывать на большее. Сегодня мировая система нестабильна и подвержена различным влияниям. Решения, принятые в Вашингтоне в наступившем десятилетии, обладают потенциалом для определения внешнеполитического курса США на все двадцать первое столетие и даже далее.

Стремительные технологические и экономические перемены затрудняют разделение мира. Но они также обеспечивают Соединенным Штатам беспрецедентное влияние на мировую систему и создают новые средства управления. Доминируя в НАТО, распространяя информацию в Интернете, управляя международными потоками капитала и контролируя доступ в важнейшие всемирные институты, Америка играет в современном мире определяющую роль. Такие масштабы деятельности открывают перед ней большие возможности — и накладывают дополнительную ответственность.

Приступая к описанию новой карты мира, рассмотрим альтернативные варианты, предложенные другими аналитиками. Американские стратеги предпринимали попытки обрисовать новое мировое окружение США, однако ни правительство Соединенных Штатов, ни американская общественность не уделили этим попыткам сколько-нибудь значимого внимания. Прежде чем заняться нашей главной задачей, рассмотрим конкурирующие точки зрения, оценим их сильные и слабые стороны (в качестве вероятной основы создания большой американской стратегии), а также проанализируем предлагаемые Цели и направления движения.

Американские интеллектуалы предложили пять альтернативных вариантов карты мира. Фрэнсис Фукуяма, профессор Школы углубленных международных исследований при Университете Джонса Хопкинса, начал дискуссию в 1989 году, сразу после окончания «холодной войны». В статье «Конец истории?», опубликованной в «The National Interest» и своей последующей книге «Конец истории и последний человек» Фукуяма провозгласил, что распад Советского Союза и триумф демократии приведут историю к финалу.[43] Он утверждал, что мир приближается к предельному равновесному состоянию, в котором функционирующие на основе взаимного согласия демократические государства вместе создадут стабильный мировой порядок. В то же время главная разграни— чительная линия будет пролегать вдоль границ демократических и недемократических государств. Фукуяма полагал, что Соединенным Штатам следует сосредоточить внешнюю политику на задаче распространения демократии по всему миру, одновременно избегая конфликтов вдоль разграничительной линии. Следующим, кто обнародовал свою позицию относительно мирового порядка, установившегося после окончания «холодной войны», был Джон Миршеймер, профессор Чикагского университета. В 1990 году в своих статьях «Почему мы скоро затоскуем по холодной войне?» («Atlantic Monthly») и «Назад в будущее: нестабильность в Европе после „холодной войны“» («International Security») Миршеймер предлагал гораздо более мрачный прогноз, чем Фукуяма.[44] Он сожалел о завершении конфликта Восток — Запад, утверждал, что биполярное распределение сил, которое вызвало этот конфликт, играло главную роль в сохранении мира в течение десятилетий. Уход советских войск из Восточной Европы, распад Варшавского договора и последующее уменьшение стратегического влияния Америки в Европе приведут к возобновлению соперничества на континенте. С возвращением мультиполярности будущее Европы станет похожим на несчастное прошлое, а разграничительные линии вновь пролягут между национальными государствами. Только запугивание агрессора посредством контролируемого распространения ядерного оружия может дать надежды на стабильность. Прогнозы Миршеймера для Восточной Азии столь же пессимистичны.

В наделавшей шуму статье «Столкновение цивилизаций?», опубликованной в «Foreign Affairs» в 1993 году, и в последующей книге, озаглавленной «Столкновение цивилизаций», профессор Гарвардского университета Самюэль Хантингтон провозгласил, что главные разграничительные линии будущего пролягут в точках пересечения главных мировых цивилизаций.[45] Различные цивилизации придерживаются различных точек зрения как на внутренний, так и на международный порядок — и это несовпадение ведет к столкновению интересов. Согласно карте мира Хантингтона, четыре цивилизации — иудео-христианская, православно-христианская, исламская и конфуцианская — будут бороться за мировое первенство. Он предрек, что Америка и Европа вместе будут готовиться к борьбе против других цивилизаций.

Пол Кеннеди и Роберт Каплан, хотя и работали независимо друг от друга, предложили четвертый вариант, сходным образом обрисовав ключевые разграничительные линии будущего. Кеннеди очень кратко изложил суть дела в статье «Ополчится ли весь мир против Запада?» (в соавторстве с Мэтью Конелли), опубликованной в «Atlantic Monthly» в 1994 году.[46] Каплан также опубликовал свои первые высказывания по этому вопросу в статье «Грядущая анархия» в «Atlantic Monthly» в 1994 году, а позже выпустил книгу с аналогичным названием.[47] Согласно карте мира Кеннеди и Каплана, земной шар будет разделен вдоль социоэкономических линий. Богатые и благополучные, индустриально развитые нации составят один блок. Бедные развивающиеся нации будут представлять другой. Главная разграничительная линия проляжет между ними. Процветающие северные государства, несмотря на все усилия, не смогут оградить себя от проблем Юга. Беженцы, экологические катастрофы, вспышки эпидемий, преступность и коррупция, распад государств будут в конечном счете представлять угрозу даже для самых передовых государств мира. Богатые нации должны попытаться воспрепятствовать распространению этих кошмаров, или их захлестнет хаос.

Журналист Томас Фридман в авторских колонках «New York Times» и в книге «„Лексус“ и оливковое дерево», изданной в 1999 году, дал определение глобализации как доминирующей геополитической характеристики нового века.[48] Расширение мировых рынков капитала, товаров и промышленного производства преобразовало мир, утверждает Фридман, заставив все государства играть по одинаковым правилам. Рынок вознаградил страны, которые либерализировали и демократизировали свою экономику. Ас теми странами, которые стремятся к централизованному контролю за экономической и политической жизнью, он обойдется сурово и нанесет существенный ущерб их экономике, валюте и общественному устройству. Согласно карте мира Фридмана, принципиальная разграничительная линия будущего появится между странами, которые придерживаются правил глобальной, «электронной» экономики, и странами, отстающими в развитии. Персональные компьютеры домохозяек, а не танки и самолеты из национального арсенала будут определять, какие страны войдут в нарождающуюся геополитическую систему.

Теперь рассмотрим эти конкурирующие карты мира подробнее.

История, согласно Фрэнсису Фукуяме, постоянно движется вперед. В ней бывали отступления, случайные рывки и повороты, но в целом каждая новая эра стремится продолжить достижения предыдущей, улучшить качество жизни. Научные открытия и технологические достижения — главные источники экономического роста и социального прогресса. Паровой двигатель, пенициллин, микросхемы, Интернет — все это вместе сделало возможными определенные улучшения в материальном благосостоянии человечества.

Однако человек стремится к комфорту не только материальному, но также и психологическому. Этот психологический комфорт выступает в форме уважения достоинства и признания самоценности человека, т. е. того, что Аристотель называл thymos. Даже когда научный прогресс приводит к повышению благосостояния, человек продолжает бороться за признание и статус. Это стремление к thymos, согласно Фукуяме, и есть главная причина кровавых исторических событий. Стремление к престижу и обретению высокого статуса снова и снова сталкивает государства друг с другом в жестокой борьбе за превосходство. Внутри государств рабы и крепостные веками боролись против жестокой социальной иерархии, которая ущемляла их достоинство и свободу. По мнению Фукуямы, либеральная демократия ставит точку в политическом развитии государства как феномена, поскольку приветствует самоценную личность, а именно признания своей самоценности человек добивался веками. Право голосовать, равенство перед законом, гарантированные свободы — эти достижения либеральной демократии делают ее «завершенцем идеологической эволюции человечества» и «окончательной формой самоуправления».[49] Человеку больше не нужно бороться за утверждение своего достоинства, потому что взаимное признание и есть основа либерального и демократического порядка.

Утверждая, что распад коммунистической системы и триумф демократии означают конец истории, Фукуяма ссылается на труды Фридриха Гегеля, немецкого философа XIX века. Гегель предполагал что конец истории наступит как результат американской и французской революций. В этих революциях и в новых политических системах, которые они породили, как утверждал Гегель, «история подходит к концу, потому что страсть — то, что управляет политическим процессом, — т. е. борьба за признание, теперь удовлетворена в обществе, характеризующемся всеобщим взаимным признанием. Нет другого такого устройства человеческих социальных институтов, которое могло бы лучше удовлетворить эту страсть, и, следовательно, дальнейшие прогрессивные исторические изменения невозможны».[50] Если американская и французская революции лишь обозначили окончание истории, то современная эра завершила исторический процесс. Главными соперниками либеральной демократии были фашизм, социализм и коммунизм, — все они побеждены. Несколько государств застряли в истории и цепляются за прошлое. Но и они, очевидно, сдадут позиции и выберут путь развития к свободным рынкам и либеральной демократии.

Переходя к вопросу о новой американской карте мира, Фукуяма обращается к другому признанному немецкому интеллектуалу прошлого — Иммануилу Канту. Кант полагал, что республиканское правительство окажется в состоянии обеспечить продолжительный мир между нациями во всем мире. Представительская форма правления и неприятие социумом войны как способа решения проблем послужат сдерживанию агрессии. Кант также верил, что демократии, подобно одной дружной семье, будут стремиться к развитию тесных отношений друг с другом.

Современные ученые, и Фукуяма в их числе, подхватили идею о мирном сосуществовании демократий. Логика модели так называемого демократического мира очень напоминает логику модели конца истории.[51] Подобно тому как либеральные демократические государства естественным образом обеспечивают своим гражданам чувство собственного достоинства, эти государства будут относиться друг к другу с взаимным уважением, которое является основой долгого мира. Войны за престиж и статус останутся в исторических книгах. По словам Фукуямы, «либеральная демократия заменит нерациональное стремление к утверждению превосходства рациональным желанием быть признанным равным среди равных. Мир, состоящий из либеральных демократий, будет гораздо меньше стремиться к войне, потому что все нации будут признавать легитимность друг друга».[52]

В соответствии с этой декларацией Фукуяма делит мир на две группы государств. Одна состоит из либеральных демократий, т. е. государств, которые прошли исторический путь до конца и больше не участвуют в стратегическом мировом соперничестве. В этой постисторической части мира «главной основой взаимодействия между государствами будет экономика, и старые правила практической политики окажутся не очень уместными. Постисторический мир сохранит деление на национальные государства, но национализм будет носить либеральную окраску, и найдет себе выражение исключительно в сфере частной жизни».[53] Внутри семьи демократий традиции геополитического соперничества и конкуренции будут работать во благо мирового сообщества.

Другой составляющей геополитического деления будут не-демократии. В отношениях друг с другом и с либеральными демократиями эти государства будут привержены прошлому, они станут уделять большое внимание вопросам престижности и руководствоваться стремлением к завоевыванию все более высокого статуса, а потому будут придерживаться «грязных правил» традиционной политики силы. Фукуяма утверждает, что новая разграничительная линия в мире будет проходить на стыке постисторического (демократического) и исторического (недемократического) мира. Даже когда либеральная демократия и зона демократического мира расширятся, «это ни в коей мере не будет означать завершения международного конфликта как такового. Исходя из этого, мир будет поделен на историческую и постисторическую части. Конфликт между государствами, которые все еще находятся в процессе исторического развития, и теми, которые его практически завершили, сохранит свою актуальность».[54]

Согласно Фукуяме, высшим приоритетом большой стратегии Соединенных Штатов должно стать расширение демократии и, следовательно, стирание единственной оставшейся разграничительной линии и достижение конечной точки исторического развития. Расширение мировых рынков и использование экономической либерализации для осуществления либерализации политической предоставляют прекрасные возможности для достижения этих целей. Однако Соединенным Штатам и их демократическим собратьям, даже в состоянии постисторических мирных взаимоотношений, следует оставаться настороже из-за потенциальной угрозы со стороны государств, которые все еще не исчерпали традиционных исторических отношений.

Фукуяма полагает, что эти два масштабных геополитических блока имеют все возможности для пересмотра карты мира и организации нового витка истории. Граждане либеральных демократий могут в конечном счете решить, что конец истории слишком скучен и однообразен, и заняться поиском новых проблем. Стремление к обретению чувства собственного достоинства и самоуважения может оказаться ненасытным (или слишком простым для человеческой натуры). Если оставить в стороне удовлетворение от процесса завершения истории, то жизнь без борьбы может показаться однообразной. Напротив, поступательное развитие науки и развитие биотехнологий (расшифровка и изменение генотипа) может не только изменить человека физиологически, но и повлиять на формирование его поведения.[55] Если наука изменит человеческую природу, то все старания окажутся ни к чему. Отрицая эти радикалистские теории, Фукуяма верит, что демократия будет распространяться, конец истории будет приближаться, и все геополитические карты мира рассыплются в прах и останутся в прошлом.

Миршеймер, приверженец реальной политики традиционного толка, непоколебимо отстаивает утверждение о том, что «распределение и характер военной мощи — основные причины войны и мира».[56] Он доказывает, что соотношение сил, сохранившееся после «холодной войны», в конечном счете вновь приведет к мультиполярному миру. В отсутствие главного противника международные обязательства Америки станут ненужными, и потому Соединенные Штаты, видимо, уйдут из Европы и Восточной Азии, что может породить внутреннее соперничество в этих двух регионах.[57] Германия, стремясь заполнить вакуум, образовавшийся на Востоке после ухода России, снова начнет играть доминирующую роль в Европе и вызовет нарастание напряженности в регионе. Территориальные споры и борьба за самоутверждение национальных меньшинств возникнут в Центральной Европе, побуждая государства обращаться за внешней помощью. «Сильное искушение вовлечь значительные силы в локальные конфликты», — утверждает Миршеймер, — распалит националистические страсти, ускоряя возвращение Европы к такой «государственной системе, которая порождала мощные стимулы к агрессии в прошлом».[58] Подобное возвращение национального противоборства ожидает в таком случае и Восточную Азию.

Миршеймер сожалеет об окончании «холодной войны» по той причине, что биполярность, порожденная противостоянием Востока и Запада, неизмеримо более стабильна, чем мультиполярный мир, который установится в грядущем. Миршеймер рассматривает три главных причины предпочтения биполярности. Мир, состоящий из двух блоков, имеет одну-единственную разграничительную линию, в то время как мир, состоящий из нескольких блоков, имеет несколько таких линий. Биполярность порождает приблизительное равновесие сил между существующими альянсами, в то время как мультиполярность порождает дисбаланс из-за непостоянного характера союзов. Биполярная система проще устроена и более предсказуема, чем мультиполярная, за счет чего уменьшается возможность просчетов в политике и непреднамеренных конфликтов.

Войны, сотрясавшие мир вплоть до 1945 года, из— начально были продуктом «мультиполярности и дис— баланса сил, часто возникающего между большими государствами в мультиполярной системе».[59] Поэтому конец противостояния Восток — Запад и возвращение мультиполярности мира не являются благоприятным вариантом развития событий; Миршеймер с тревогой предупреждает, что «вскоре мы заскучаем по „холодной войне“. Поэтому его карта будущего похожа на карту кануна „холодной войны“, с разграничительными линиями между главными национальными государствами мира и с международной системой, обладающей ярко выраженной склонностью к конфликтам.

Миршеймер критикует Фукуяму и тех, «кто думает, что вооруженные конфликты между европейскими государствами уже не стоят на повестке дня».[60] По его мнению, нет достаточных исторических сви-детельств в пользу того, что демократии не будут воевать друг с другом. При этом он опровергает теоретические выкладки о наличии связи между представительской формой правления и мирным поведением: «Народные массы, будь то в условиях демократии или без оной, могут быть охвачены националистической или религиозной страстью, порождающей агрессию, цена которой им в значительной степени безразлична».[61]

Миршеймер также отвергает мнение о том, что Европейский Союз сохранит согласие между главными европейскими национальными государствами и обеспечит жизнеспособность интеграции, ставшей возможной благодаря советской угрозе, а также умиротворяющему влиянию Америки в Западной Европе. «Без советской угрозы и американского сторожа западноевропейские государства будут делать то, что делали веками до начала „холодной войны“, — то есть испытывать постоянные подозрения в отношении друг друга».[62] Вместо того чтобы объединяться в ответ на убывающий интерес Америки к Европе, Европейский Союз разделится, а «Германия, Франция, Великобритания и, возможно, Италия обретут статус главных сил».[63]

Отвечая противникам столь мрачной картины будущего, Миршеймер утверждает, что Соединенным Штатам следует и далее поддерживать конфронтацию времен «холодной войны» (возможно, менее интенсивную, чем ранее) как средство «усугубления» биполярности. Сознавая, что подобная рекомендация, возможно, убедит не всех политиков, он оправдывает контролируемое распространение ядерного оружия интересами стабилизации мультиполярности, поскольку этот оружие увеличивает страх перед агрессией. «Распространение ядерного арсенала будет идеальным средством для сдерживания Германии, — полагает Миршеймер, — потому что Германия, без сомнения, не будет чувствовать себя в безопасности, не имея ядерного оружия, а если она почувствует себя в опасности, то начнет наращивать обычные вооружения, что приведет к нарушению баланса сил, прежде всего в Европе».[64] При этом, поскольку сдержать распространение ядерного оружия невозможно, Соединенным Штатам и другим ядерным державам следует оказывать техническое содействие странам, стремящимся развивать надежность ядерных мощностей. Миршеймер также утверждает, что Соединенным Штатам и Британии следует поддерживать обычные вооружения в состоянии готовности к вторжению на европейский континент, если потребуется «быстро и эффективно остановить любого агрессора».[65]

Хотя Самюэль Хантингтон не предсказывает возобновления соперничества между традиционными национальными государствами, он разделяет пессимизм Миршеймера по поводу будущего. Как и Фукуяма, Хантингтон — приверженец либеральной демократии американского типа и полагает, что последняя таковой и останется. При этом он солидарен с Фукуямой в оценке привлекательности западных ценностей и политики для других наций. Однако, не считая привлекательность либеральной демократии универсальной, Хантингтон убежден в том, что незападные культуры будут искать собственные пути и вряд ли поддержат американские представления об устройстве мира и усилия на их осуществление. Вместо того чтобы вместе стремиться к либеральной демократии и расширять зону демократического мира, эти государства будут объединяться против Запада. Культурные разделительные линии перерастут в геополитические разделительные линии. Нас ожидает не «конец истории», а «столкновение цивилизаций».

Цивилизация, согласно Хантингтону, представляет собой «высшую культурную общность людей и широчайший уровень культурной идентичности» феномен цивилизации «отличает человечество от других биологических видов».[66] И цивилизация, и культура как общественные явления охватывают все стороны человеческого бытия. Индивиды, представляющие конкретную цивилизацию, имеют общие ценности, нормы и образ мыслей. Несмотря на под верженность ходу времени, цивилизации обладают удивительной жизнеспособностью и являются «самыми протяженными во времени человеческими сообществами».[67] Сегодня все люди мира относятся к одному из восьми главных культурных сообществ: западному, конфуцианскому, японскому, мусульманскому, индуистскому, православному, латиноамериканскому и африканскому. Хантингтон предупреждает: «Самые ожесточенные конфликты грядущего будут происходить вдоль культурных разграничительных линий, отделяющих одну цивилизацию от другой».[68]

Хантингтон утверждает, что цивилизации приобретают возрастающую геополитическую важность по двум причинам. Во-первых, идеологические разногласия времен «холодной войны» практически исчезли, обнажив более глубокие культурные различия, прежде оттесненные на задний план разделением мира на два соперничающих блока. «Бархатный занавес культуры», по словам Хантингтона, заменяет «железный занавес идеологии».[69] Так как идеологические рамки «холодной войны» остались в прошлом, государства и народы руководствуются ныне ценностями и образом мыслей, принятыми в их собственных культурах. И эти культурные особенности имеют большое разнообразие. Ценности, которые лелеет Запад, — свобода, индивидуализм, конституционная защищенность, гражданские права — не прорастают на почве большинства других цивилизаций. Представители разных культур фундаментально различны в своем мировоззрении.

Во-вторых, согласно модели Хантингтона, мировые тенденции ведут к тому, что цивилизации настраиваются друг против друга, а не объединяются. Экономическая модернизация, Интернет и мировой рынок могут способствовать улучшению жизненного уровня во многих регионах земного шара. Но глобализация и вызванные ею изменения дезориентируют людей. Мир становится компактнее, коммуникации убыстряются — и люди начинают пугаться незнакомого окружения. Чтобы обрести почву под ногами, они обращаются к традициям, которые им ближе всего, а это ведет к возрождению религии и «возвращению к основам». Появление исламского фундаментализма в мусульманском мире, открытие «азиатского пути» в Юго-Восточной Азии, культивирование русского «евразийского» сходства — все это признаки происходящего оживления взаимодействия между культурой и политикой. Глобализация обещает стимулировать возвращение к культуре и религии, в результате чего «столкновение цивилизаций будет доминировать в политике». Согласно карте мира Хантингтона, «разграничительные линии между цивилизациями станут в будущем линиями сражений».[70]

Подчеркнутый пессимизм Хантингтона усиливается рассуждениями о том, что различные цивилизации не просто обречены сталкиваться между собой — они преимущественно ориентированы на столкновение с Западом. Западная цивилизация не только наиболее могущественная, она еще пытается навязать другим свою культуру и свои ценности. «Попытки Запада обозначить демократические ценности и либерализм как универсальные ценности, поддерживать свое военное превосходство и продвигать свои экономические интересы вызывают сопротивление со стороны других цивилизаций».[71] Хантингтон особенно обеспокоен взаимодействием конфуцианского и исламского сообществ. Находящийся на подъеме Китай, объединившись с антизападными режимами в исламском мире, может создать мощную коалицию. Хантингтон предупреждает, что «основной конфликт ближайшего будущего развернется между Западом и несколькими государствами исламского и конфуцианского толка».[72]

Соединенным Штатам, согласно Хантингтону, следует развивать стратегию, имеющую целью защиту Запада от всех противников, и одновременно стремиться к предотвращению конфликтов вдоль разграничительных линий между главными цивилизациями. «Целостность Запада зависит от американцев, подтверждающих свою западную идентичность, и от самого Запада, воспринимающего свою цивилизацию как уникальную, а не универсальную, и объединяющегося для ее обновления и защиты от соперников из не-западных сообществ».[73] Что касается потенциального возникновения конфуцианско-исламского союза, Хантингтон считает, что Соединенные Штаты обязаны ограничить военную мощь Китая и исламских государств и должны извлечь выгоду от использования политических и культурных различий между этими двумя цивилизациями. В то же время Америке следует учиться понимать другие культуры, «каждой из которых придется научиться сосуществовать с остальными».[74] В конце концов цивилизации — долговременные и прочные образования; разграничительные линии между ними никуда не исчезнут. Самое лучшее, на что Соединенные Штаты могут надеяться, — это взаимное терпение и мирное сосуществование в долгосрочной перспективе.

Пол Кеннеди и Роберт Каплан познавали мир по-разному. Знаменитый ученый из Йеля, Кеннеди — один из мировых экспертов в области дипломатической и военной истории Британской империи. Он автор многочисленных научных работ, включая бестселлер «Расцвет и падение великих цивилизаций». Пока Кеннеди освещал блеском своего интеллекта престижные йельские аудитории, Роберт Каплан скитался по грязным городским трущобам на задворках мира. Он делал репортажи о бедственном положении бездомных, больных и отчаявшихся жителей с Ближнего Востока, из Африки, Европы, или Азии. Путевые заметки Каплана: «Балканские привидения» и «На краю света» получили широкое признание.[75]

Несмотря на различия в жизненном опыте, Кеннеди и Каплан предложили схожее видение новой американской карты мира. Оба определяют будущую разграничительную линию как линию раздела между богатыми странами Севера и бедными странами Юга. По мнению Кеннеди и его соавтора Мэтью Ко-нелли, человечество движется к размежеванию мира на два лагеря — Север и Юг, изолированных друг от друга и неравноправных. По одну сторону разграничительной линии находится «сравнительно небольшое количество богатых, пресытившихся, демографически устойчивых сообществ». С другой стороны будет «большое количество обнищавших государств с истощенными ресурсами, чье население удваивается каждые двадцать пять лет или даже чаще. Как они, раздираемые внутри региональными или международными противоречиями, смогут общаться друг с другом? Только превращая любую мелкую проблему в проблему мирового масштаба».[76] Кеннеди не испытывает оптимизма. «Взрыв рождаемости по одну сторону мира и технологический прорыв по другую, — предупреждает он, — не являются хорошей предпосылкой для международной стабильности».[77]

Каплан также видит разграничительную линию «между Севером и Югом» и «мир, распавшийся надвое: на общества, подобные нашему, производящие товары и услуги, которые нужны всему остальному миру, и на те, что по разным причинам увязли в хаосе».[78] Чтобы описать новую карту мира, Каплан ссылается на политика и ученого Томаса Фрэзера Хо-мер-Диксона: «Представьте длинный лимузин на изрытых улицах Нью-Йорка, где живут бездомные бродяги. Внутри лимузина с кондиционированным воздухом находятся постиндустриальные регионы Северной Америки, Европы, быстро развивающиеся страны Тихоокеанского пояса и парочка других, изолированных мест, где хорошо развита торговля и компьютеризированы дороги. Вне этого лимузина — остальное человечество, движущееся в совершенно другом направлении».[79]

Хотя богатые нации Севера могут думать, что они в состоянии повернуться спиной к бедным нациям Юга, Кеннеди и Каплан утверждают обратное. Вместо того чтобы исчезнуть с геополитической карты в результате регресса и гибели от голода, болезней и преступлений, государства Юга будут представлять главную стратегическую угрозу индустриальному миру. Кеннеди и Каплан приводят несколько аргументов в доказательство того, почему социоэкономическое деление вскоре неминуемо станет геополитической разграничительной линией между государствами.

Кеннеди (во всяком случае в своем первом прогнозе) в книге «Ополчится ли мир против Запада?» выражает беспокойство в первую очередь по поводу массовой миграции. Население Земли продолжает увеличиваться, быстро исчерпывая природные ресурсы и истощая окружающую среду. Если условия жизни во многих африканских странах ухудшатся, их население будет сниматься с обжитых мест и уходить. И пойдут они на Север, где есть вода, пища и где, как они полагают, возникает перспектива иметь дом и машину. На паромах, автобусах, в корабельных трюмах или пешком, миллионы южан заполонят Север. У индустриальных стран будет только два пути — захлебнуться волной переселенцев или использовать силу для ее отражения. По словам Кеннеди, «богатым придется сражаться, а бедным придется умирать, иначе массовая миграция захлестнет нас всех».[80]

Во втором предсказании Кеннеди (с соавторами Робертом Чейзом и Эмили Хилл), кажется, меньше беспокоится по поводу мрачных перспектив массовой миграции. Он сосредоточивается на результатах распространения волн нестабильности, которые возникают в результате распада осевых государств, «воплощающих» в себе конкретные регионы. Осевое государство — большая, расположенная в центре данного региона страна; если она становится жертвой внутренних беспорядков, то образуется «горячая точка», которая не только определяет судьбу региона, но и влияет на международную стабильность».[81] Потенциальные причины внутренних беспорядков известны — перенаселенность, миграция, загрязнение окружающей среды, эпидемии и преступность. Осевыми странами можно назвать Мексику, Бразилию, Алжир, Египет, Южную Африку, Турцию, Индию, Пакистан и Индонезию. Соединенные Штаты и другие индустриальные нации не могут позволить себе пассивно наблюдать за тем, как одна или несколько таких стран начинают распадаться; стратегические последствия распада могут оказаться слишком печальными. Поэтому, граница Север — Юг станет в будущем геополитической разграничительной линией.

Грядущая анархия, по мнению Каплана, наступит подобным же образом — в результате массовой миграции и нестабильности, порожденной гибнущими государствами. Каплан указывает на нарастающую преступность и нехватку природных ресурсов (дефицит воды будет ощущаться особенно остро) как на главных виновников грядущего кризиса. Он говорит: «Криминальная анархия маячит на горизонте… Состояние окружающей среды является проблемой национальной безопасности начала XXI века».[82] Прибавим к этому новое, опасное усиление религиозного и этнического экстремизма, учтем также, что страны Третьего мира не просто погружаются в хаос, но сильно раздражены этим обстоятельством, а потому стремятся к реваншу. Каплановское определение анархии — «позиционная анархия» — тем самым приобретает хантингтоновский, антизападный смысл.

Что касается политических прогнозов, Кеннеди утверждает, что если Соединенные Штаты и их партнеры будут действовать решительно, то смогут остановить процесс погружения Юга в хаос. Народы, которым повезло жить на Севере должны убедить своих руководителей «признать колоссальную взаимосвязанности всемирных проблем и использовать каждую составляющую нашей человеческой изобретательности, находчивости и энергии, чтобы замедлить процесс нарастания демографического и экологического давления или, если возможно, обратить его вспять».[83] Соединенным Штатам следует занять лидирующую позицию в трудном процессе объединения Севера с Югом. От лидера потребуется расширить экономическую помощь Югу, организовать исследования по поиску новых источников энергии и производства продуктов, решить проблемы планирования семьи и доступности медицинской помощи в странах Третьего мира, превратить ООН в более эффективный инструмент для предотвращения и прекращения международных конфликтов.

Каплан более скептически оценивает пользу экономической помощи: «Развитие системы экономической помощи редко меняет историю коренным образом. Думать о том, что помощь может фундаментально изменить жизнь в областях регионе ниже Сахары, значит соглашаться с тем, что эту помощь получит узкий круг интеллектуальной элиты этих стран».[84] Тем не менее, Каплан верит, что экономическая помощь может иметь место, а если ее не будет, «это поможет нам осознать себя, как нацию в контексте взаимосвязанного мира».[85] Он также утверждает, что Соединенным Штатам следует предпринимать больше усилий по развитию механизма раннего предупреждения кризисных ситуаций в Третьем мире; лучшее время для предотвращения всякого кризиса — до его начала. Однако в случае, если превентивные меры не помогут, Америке следует крайне осторожно подходить к прямому вмешательству в дела других государств. Только при чрезвычайных обстоятельствах, когда затронуты высшие интересы, а возможная цена военного вмешательства невысока, Соединенным Штатам следует на него решаться. «Мы должны быть настороже, — советует Каплан, — но. Держать себя в руках».[86]

Томас Фридман — американский пророк глобализации. Пользуясь своим положением колумниста международного отдела «New York Times», он внушал читателям газеты мысль о том, что электронная эра, наряду с расширением рынков, преобразует международную систему.

Как и Фукуяма, Фридман в основном рассуждает по поводу будущего и по поводу влияния глобализации на процветание, демократию и мир. «Символом „холодной войны“ была стена, которая всех разделяла, — объясняет он в своей книге „„Лексус и оливковое дерево“. — Символ глобализации — „всемирная паутина“, которая всех объединяет“. Глобализация определяет „внутреннюю политику и внешние отношения практически каждой страны“, заставляя государства играть по одинаковым правилам, если они хотят процветания. Страны, которые открыли свои рынки и проводят четкую политику, будут процветать, в то время как остальные будут все больше отставать от мировой экономики.

Глобализация, согласно Фридману, — «неумолимая интеграция рынков, национальных государств и технологий в такой степени, какой мы до сих пор не знали».[87] Мировой рынок и электронные технологии, которые являются его инфраструктурой (метафора этого рынка и этих технологий — «лексус»), не единственные формируют международную систему; традиционные споры между людьми и государствами (метафорическое «оливковое дерево») еще имеют значение. Но когда все будет сказано и сделано, глобализация станет определяющей особенностью современной эры. По словам Фридмана, «глобализация — не просто сила, которая оказывает влияние на события в современном мире, но и, в известной степени, путеводная звезда и всемирная направляющая сила».[88]

Международные финансисты и транснациональные корпорации — «электронные пастухи», по выражению Фридмана, суть главные агенты, посредством которых мировой рынок товаров и капиталов преобразует государства и меняет характер их взаимодействий. Механизм работы прост. Государствам, стремящимся к процветанию, нужно привлекать международный капитал. Принимая решение об инвестировании в какую-либо конкретную страну, «электронный пастух» прежде всего беспокоится о том, «насколько эта страна компьютеризирована, какими операционными системами и программным обеспечением она пользуется, а также сможет ли правительство защитить частную собственность».[89] Если страна успешно проходит тест, «электронный пастух» одним нажатием клавиши предоставляет капитал, необходимый ей для развития. Если страна не проходит тест, это трактуется как сигнал об осторожности по отношению к данной стране. Например, в определенный момент Малайзия воспринимается как классическое место биржевых игр на развивающемся рынке. В другой же момент малайзийская валюта оказывается фактически в свободном падении — и инвесторы дружно направляются к выходу.

«Электронный пастух» действует быстро и жестко. Фридман утверждает, что глобализация надевает «золотую смирительную рубашку» на все государства, подталкивая к развитию открытого бизнеса, к принятию стандартизованных бухгалтерских процедур, борьбе с коррупцией и продвижению к либеральной демократии. «Электронный пастух» многообещающе улыбается тем, кто надел «золотые смирительные рубашки» и готов приспособиться к ним, но безжалостно наказывает тех, кто упорствует. Нельзя спрятаться от неумолимой логики глобализации и «золотой смирительной рубашки», которую глобализация несет с собой. «Возможно, ваша страна еще не готова, — предупреждает Фридман, — но рано или поздно глобализация придет и к вам».[90]

Восприятие глобализации Фридманом имеет много общего с распространенным в литературе взглядом на способности международных институтов развивать процедуру сближения и сотрудничества. Фридман смотрит на рынок как на главный стимул интеграции, приверженцы международных институтов больше сосредотачиваются на возможностях таких организаций, как НАТО, ООН и Всемирная торговая организация, которые побуждают государства следовать общим курсом. Некоторые ученые уделяют основное внимание возможностям международных институтов по вмешательству в международные конфликты и наказанию тех государств, которые не выполняют своих обязательств.[91] Другие утверждают, что долевое участие в международных организациях со временем приведет к выработке общих нормы и даст импульс к развитию транснациональных коалиций.[92] А третьи рассматривают международные институты как инструмент осуществления «мягкой власти» — то есть расширения желаемого культурного влияния.[93] Подобная перспектива ведет к глобализации не столько рынков, сколько самих международных институтов. Но главной в основе карты мира Фридмана является мысль о том, что глобальная компьютерная сеть обладает надгосударствен-ным значением и налагает на государства строгие обязательства по соблюдению общих правил.

Воздействие глобализации не ограничивается ее способностью заставлять государства смотреть и действовать более или менее одинаково. «Золотая смирительная рубашка» также имеет большое геополитическое значение. Рассмотрим фридмановскую «теорию золотых дуг», назначение которой — предотвращать конфликты. После того как «электронный пастух» включился в работу с конкретной страной, интерес этой страны к войне с другими будет таять. «Когда страна достигает определенного уровня экономического развития, когда у нее появляется средний класс, достаточно большой, чтобы поддерживать сеть „Макдональдсов“, — пишет Фридман, — она становится страной „Макдональдсов“. А люди в странах „Макдональдсов“ не любят вести войны где бы то ни было, они предпочитают стоять в очереди за гамбургерами». В то время как Фукуяма предсказывает демократический мир, Фридман надеется на мир капиталистический, основанный на идее, что глобализация «усиливает стимулы сопротивления войнам и к тому же увеличивает затраты на подготовку к войне в несколько раз по сравнению с предыдущими эпохами современной истории».[94]

Фридман признает, что не все государства согласятся с этим планом. Несмотря на перспективы быть наказанными «электронным пастухом», небольшое число государств будет сопротивляться процессу глобализации. По мнению одних, она угрожает национальной культуре; по мнению других, не следует проводить необходимые политические и экономические реформы, потому что те разрушат власть коррумпированных чиновников и уничтожат старые «правила игры», которыми руководствуется бюрократия. Новая разграничительная линия проляжет, временно или постоянно, между теми странами, которые используют преимущества мирового рынка, и теми, которые выступают против них, отказываясь от либерализации. «Сегодня уже не существует первого мира, второго или третьего, — объясняет Фридман. — Существует только Стремительный мир — мир широко открытой равнины — и Медленный мир — мир тех, кто или отклонился от дороги, или выбрал жизнь в стороне, в некоей искусственно от гороженной собственной долине, потому что для них Стремительный мир слишком быстр, слишком страшен, слишком однороден или слишком требователен».[95]

Фридман уверен, что все «уклонисты» со временем превратятся в «разбойников с большой дороги» на информационном шоссе. «Свободный рынок — единственная оставшаяся идеологическая альтернатива. Одна дорога. Разные скорости. Но дорога одна».[96] В конце концов глобализация создаст мир, населенный исключительно «резвыми» капиталистическими и демократическими государствами, связанными сетью Интернет, которые будут исповедовать общие интересы.

Фридман также признает, что глобализация может привести к возникновению вторичной разделительной линии внутри государств. Интеграция в мировую экономику порождает победителей и побежденных, тех, кто освоил Интернет, и тех, кто только наблюдает и возмущается. Результатом могут стать «гражданские войны между проглобалистами и антиглобалистами, между глобалистами и локалистами в каждом обществе, между теми, кто выигрывает от изменений и от новой системы, и теми, кто чувствует, что остается позади».[97] И далее: «Сердитый человек, облеченный огромной властью», может воспользоваться преимуществами системы, против которой он негодует, и применить Интернет для распространения разрушительных компьютерных вирусов. Террористические атаки в сентябре 2001 года подтвердили страшные слова Фридмана: «Имеющие власть озлобленные люди превратили самые современные гражданские самолеты в нацеленные на людей и точно наведенные крылатые ракеты — дьявольское сочетание их фанатизма и нашей технологии».[98]

Однако Фридман оптимистически смотрит в будущее и предсказывает, что «политика добра» способна преодолеть эти угрозы. Обнаружив точку равновесия между «лексусом» и оливковым деревом, — создав социально безопасные сети, дав возможность государствам сохранять свои культуры при вступлении в мировую экономику, защищая окружающую среду, международное сообщество может пожинать плоды глобализации, не увеличивая потенциальных расходов.