Глава 9 ДОПРОС ПОДСУДИМЫХ
Глава 9
ДОПРОС ПОДСУДИМЫХ
18 декабря 1953 года в 10 часов после оглашения обвинительного заключения начался допрос Гоглидзе.
Ничего нового подсудимый не сказал, и вся работа с ним в суде велась вокруг материалов уголовного дела, полученных в ходе следствия летом и осенью 1953 года, когда он был под арестом. На вопрос, признает ли он себя виновным, Гоглидзе заявил, что признает, но только в должностных преступлениях, в государственных же не виновен.
В судебной практике далее следует так называемый «свободный рассказ» по существу обвинения и лишь после этого суд задает вопросы. Сейчас же суд начал сразу с вопросов.
Отвечая на вопросы суда, Гоглидзе показал, что, будучи наркомом НКВД Грузии с ноября 1934 года по ноябрь 1938 года он постоянно держал Берия как первого секретаря ЦК КП Грузии в курсе всех дел о контрреволюционных преступлениях в республике, докладывал ему даже отдельные протоколы допросов и получал необходимые указания. Так, на одном из совещаний Берия, приехавший с совещания из Москвы, дал официальное указание на применение избиений и пыток к арестованным. Это было в 1937 году.
Кроме того, Гоглидзе рассказал о своей работе в составе «тройки» НКВД Грузии, о «лимитах» на аресты и расстрелы, спускаемых из Москвы Ежовым и Фриновским до 1938 года.
Из протокола судебного заседания видно, что Гоглидзе пытается смягчить свою вину, повторяя, что слишком доверял подчиненным и следователям, готовившим дела. Он также показал, что ничего не знает о взаимоотношениях Берия и Орджоникидзе, но однажды слышал, как Берия «допускал в отношении Орджоникидзе неприязненные разговоры».
На вопрос, почему Берия активно продвигал его, Гоглидзе, по службе, ответил: потому, что Берия хорошо знал его по работе в НКВД Грузии.
Особое внимание суд уделил фактам избиений подследственных с причинением им телесных повреждений, вплоть до смерти, самоубийствам, имевшим место в те годы. Гоглидзе этого не отрицал. Кроме того, он подтвердил работу грузинского НКВД против «развертывания среди грузинской молодежи контрреволюционной деятельности». Подтвердил Гоглидзе и то, что велась работа в связи с подготовкой покушений на Берия. В действительности никаких покушений не было и не планировалось. Все протоколы о подготовке покушений на Берия Гоглидзе докладывал самому Берия и получал от него указания. Что касается решения «тройки» НКВД о расстреле жителей Мамукинской деревни, Гоглидзе показал, что это было сделано по докладу Кобулова, в котором утверждалось, что в деревне существовала кулацкая, антисоветская группа. Он поверил Кобулову, так как Кобулов сам происходил из этой деревни.
Гоглидзе рассказал и о том, что конфискованное имущество «врагов народа» направлялось в спецторг для сотрудников НКВД. Этот порядок был установлен еще тогда, когда наркомом НКВД Грузии был Берия. По поводу освобождения из тюрьмы в 1953 году сотрудников МВД Кузьмичева и Эйтингона[124] инициатива исходила от Берия.
Были оглашены показания сотрудника НКВД Каранадзе о том, что жены Гоглидзе, Беришвили, Кобулова ходили по квартирам арестованных и забирали приглянувшиеся вещи, а Беришвили и Кобулова однажды даже подрались из-за этих вещей.
Эти показания Гоглидзе не подтвердил.
Честно говоря, и я сомневаюсь. Видимо, Каранадзе здесь просто уж «перестарался».
Закончился допрос Гоглидзе, согласно записям в протоколе, так:
«Председатель Конев: Как видите, неопровержимые факты уличают вас в том, что вы были активным участником преступной деятельности изменнической группы заговорщиков, ставившей своей целью использовать органы МВД против Коммунистической партии и Правительства для захвата власти и ликвидации советского строя в СССР Причем Вы лично на протяжении многих лет были тесно связаны по преступной деятельности с главарем этой группы — врагом народа Берия и входили в ее основное ядро. Сейчас вы это признаете?
Гоглидзе: Я не признаю, что состоял в антисоветской группе, ставившей своей целью реставрацию капитализма в СССР.
Председатель Конев: Что вы еще можете сказать в дополнение к своим показаниям?
Гоглидзе: Должен сказать, что после ознакомления с делом в порядке ст. 206 УПК, я увидел Берия в совсем другом виде, чем раньше. Сейчас, несмотря на то, что я являюсь подсудимым по одному делу с Берия, я искренне рад, что Берия разоблачен и что теперь положен конец его преступной авантюристской деятельности.
Председатель Конев: Подсудимый Гоглидзе, садитесь. Объявляю перерыв на 15 минут. (11 час. 15 мин.)».
Ровно через 15 минут Конев поднял Кобулова. Вот как начался его допрос.
«Председатель Конев: Заседание суда продолжается.
Подсудимый Кобулов, вы признаете себя виновным в предъявленных вам обвинениях?
Кобулов: Никак нет, ни в чем.
Председатель Конев: А в чем же вы признаете себя виновным?
Кобулов: Я признаю себя виновным в том, что, работая в течение ряда лет с 1937 г. по 1938 г. в НКВД Грузии и 1938–1940 гг. — в Москве под руководством Берия, сам того не сознавая, исполнял распоряжения Берия, которые, как я узнал на следствии, были преступными Берия украл мое доверие. Я ничего не знал, даже то, что Берия был контрразведчиком. Когда я получил об этом сведения от Агниашвили, то я доложил Гоглидзе. На следующий день Гоглидзе сказал мне, что все это известно партии, и я успокоился. Сейчас мне понятно, так же как и любому, что как Берия ни крутит, он все же является контрразведчиком. Я не знаю, как он втерся в Партию, но все, что я знал о нем, я сказал на следствии. Все, что мне известно о Берия самому, а так же со слов Людвигова, Ордынцева и Шария показывает, что Берия — карьерист, авантюрист и бонапартист, — все это после смерти И.В. Сталина выявилось гораздо резче, чем раньше. Я объясняю эти черты, характеризующие Берия, тем, что после смерти И.В. Сталина честолюбие Берия получило более сильное развитие. В это время он уже перестал говорить «мы» и все чаще употреблял «я». Ознакомившись с материалами дела, я пришел к выводу, что Берия подлец. Когда я читал материалы дела, я вдвойне возмущался его поведением. Во-вторых, он подвел Партию и Правительство и, кроме того, он опорочил и уничтожил мою жизнь. В деле имеется ряд неопровержимых фактов и доказательств его виновности и все-таки он крутит. Он крутит в целях сокрытия своей авантюристской карьеристической деятельности…»
Читаю эти показания Кобулова, и у меня возникают ощущения того, что слова Кобулова кто-то редактировал так, чтобы никаких сомнений в «негодяйстве» Берия не оставалось. Все написано гладко, красиво. Слова «партия» и «правительство» — с большой буквы, Сталин — обязательно с инициалами «И.В.».
Пойдем дальше.
«Председатель Конев: Продолжайте показывать о вражеской деятельности Берия против Партии, игнорировании им указаний Партии и Правительства.
Кобулов: Я докладываю, что в процессе следствия я не понимал, почему следователь с такой настойчивостью добивается от меня показаний о том, что я являюсь соучастником преступлений Берия и, как он говорил, участником заговорщической группы Берия. И — лишь только после того, как я познакомился с материалами дела, я понял следователя и сейчас соглашаюсь с ним.
К сожалению должен доложить, что вся эта грязь мне раньше не была известна.
Берия лицемерный двурушник. Он всегда носил маску единодушия с Партией, ее политикой. О чем-либо тайном он со мной никогда не говорил. Ибо мы не были настолько близки.
Однажды я, будучи у него на докладе, услышал телефонный разговор Берия с одним из руководителей Партии и Правительства, голос которого я узнал. Это было уже после смерти И В. Сталина. Этот человек очень душевно и тепло разговаривал с Берия и согласовывал важные вопросы. Я порадовался тому, что все идет хорошо и сказал об этом Берия, на что последний резко мне ответил: «А как же иначе. Давайте, что там у вас».
Ознакомившись с делом, я понял, что все это было показным согласием — маской двурушника».
В ходе допроса выяснялась деятельность Кобулова в 1953 году.
Кобулов подтвердил, что указания Мешику и Баскакову о сборе компрометирующих материалов на руководящих партийных работников Украины и Белоруссии исходили от Берия и он, Кобулов, расценивает это как «хулиганство». Назвал Берия Бонапартом и заговорщиком. Напомнил, что Берия приписал себе три года партийного стажа. Сказал, что Берия не имел «коммунистической скромности». На вопрос суда об истязаниях заключенных Кобулов ответил, что участвовал в избиениях арестованных, проводил аресты «основного состава руководящего ядра право-троцкистского подполья», но все это по указаниям Берия. Кобулов рассказа! что Берия сам приезжал на допросы, допрашивал арестованных, приказывал их избивать.
Во время допроса Кобулова неожиданно попросил «ремарку» Гоглидзе. Ему разрешили. Гоглидзе уточнил, что при допросе некоего Матикашвили первым удар нанес Берия, а затем уже Кобулов. Последний это подтвердил. У Берия же об этом почему-то не спросили ничего.
Признал Кобулов и неправильную кадровую работу в МВД, которую проводил Берия в 1953 году. Рассказал, что Берия предложил заменить в Белоруссии руководство ЦК — Патоличева на Зимянина. Рассказал, что был очевидцем, когда Берия говорил Мешику о необходимости назначать на руководящие посты на Украине «местных товарищей» вместо русских. Кобулов также рассказал об отзыве из-за границы резидентов по указанию Берия и необходимости назначить вместо них тех, кто знает иностранный язык. Было отозвано 22 человека.
Долго разбирался суд с Кобуловым по факту «изменнической деятельности» дипломата Майского. Однако фактов и улик на него не было. Кобулов не полностью признал себя виновным в расстреле в Грузии девяти жителей Мамукинской деревни и 25 человек в 1941 году из числа высокопоставленных военных: в первом случае он все свалил на Гоглидзе, а во втором — на Меркулова. Но задним числом заключения о необходимости расстрела этих лиц он, Кобулов, все же подписал. Это он признал. Отрицал свою вину Кобулов и в расправе над семьей С. Орджоникидзе; сказал, что все делалось по указанию Берия.
О расстреле в 1941 году старого большевика Кедрова Кобулов рассказал, что это было по инициативе Берия, поскольку у Кедрова имелись на Берия какие-то компрометирующие материалы еще с 20-х годов. Все распоряжения по этому делу шли от Берия, и в конце концов Кедров был расстрелян, несмотря на то, что ранее суд его оправдал.
А вот еще интересные фрагменты из протокола судебного заседания, касающиеся Кобулова.
«Член суда Лунев: Я оглашаю показания Визель.
«..Кобулов, узнав о том, что Слезберг[125] утверждает, что она ни в чем не виновата, приказал от имени Берия бить ее. К Слезберг были применены меры физического воздействия, в результате которых она давала клеветнические показания на членов семьи одного из руководителей Партии и Правительства. Допрашивал Слезберг лично Кобулов и он же приказал оформить эти ложные вынужденные показания протоколом допроса…»
Вы подтверждаете эти показания Визеля?
Кобулов: Я подтверждаю, что мог передать такие указания следователю от имени Берия.
Член суда Лунев: С какой целью была арестована Канель и по чьему указанию она избивалась?
Кобулов: Канель была арестована по распоряжению Берия по докладу Федотова. Я ее не избивал и не допрашивал.
Член суда Лунев: Оглашаю показания свидетеля Визель.
«…После избиения одной из сестер Канель Кобуловым и Родосом в моем присутствии, она изъявила согласие дать показания компрометирующего характера на ряд руководителей Партии и Правительства. Об этом Кобулов доложил Берия, после чего я, как следователь, был вызван к наркому Берия и он мне приказал оформить показания Канель протоколом допроса».
Эти показания вы подтверждаете?
Кобулов: Показания не подтверждаю. Канель давала такие показания в октябре, а еще в сентябре я был отстранен от этого дела и стал работать в Экономическом отделе и к следствию отношения не имел.
Член суда Зейдин: Оглашаю показания свидетеля Надарая (т. 8 л.д. 155).
«…Мне известно, что арестованных избивали систематически и очень жестоко. Избивали арестованных с санкции Гоглидзе и Кобулова Богдана. В тюрьме арестованных избивали ремнями, веревками и палками. При избиениях над арестованными издевались.
Нередко арестованных избивали до того, что они потом умирали.
Организаторами всех этих издевательств над арестованными и жестоких избиений были: Богдан Кобулов, Константин Савицкий, Никита Кримян и Хазан, имя последнего я не помню.
Все они работали тогда в СПО в подчинении у Кобулова Богдана. В отношении Кобулова, Савицкого, Кримяна и Хазана работники НКВД не случайно говорили, что они могут расстрелять любого невинного человека. И это совершенно справедливо…»
Что можете показать по этому поводу?
Кобулов: Да, это все имело место.
Закончился допрос Кобулова так.
Председатель Конев: Вы признаете, что на протяжении ряда лет вами велась изменническая, заговорщическая деятельность против Партии и Правительства?
Кобулов: Никак нет.
Председатель Конев: Что же вы признаете?
Кобулов: Я всю жизнь старался работать честно и приносить пользу народу. Я имел в свое время отношение к выполнению ряда заданий Берия, которые признаны преступными. Я выполнял их по долгу службы, исполняя волю Берия. А он украл мою доверчивость. Прошу верить, что я не преступник, не сволочь, не враг. Я потерял бдительность, проявил политическую слепоту. После ареста Берия я сказал, что я должен нести за это ответственность. Но, не будучи соучастником Берия, я считаю, что должен нести ответственность в партийном, административном и уголовном порядке, но не как изменник Родине. У меня все.
Председатель Конев: Подсудимый Кобулов, садитесь.
Объявляю перерыв на 15 минут. (13 ч. 25 мин.)».
* * *
В 13 часов 40 минут суд приступил к допросу В. Г. Деканозова. Виновным себя он не признал, особенно в «контрреволюции». Допрос начался со «свободного» рассказа Деканозова, который продолжался около часа. Чувствуется, что выступал зам. министра иностранных дел СССР. Красивая речь, витиеватые обороты, длинные предложения.
Деканозов рассказал, что знал Берия в течение 32 лет, с 1921 года. Работал с ним и Багировым в Аз. ЧК. Был у Берия секретарем в секретно-политическом отделе. В 1922 году Берия перевел его из Баку к себе в Тбилиси. Деканозов уточнил, что несколько друзей Берия впоследствии были разоблачены как враги народа. Среди них: некий Голиков — бывший деникинский разведчик, Морозов — осужденный за фальсификацию дела, в котором «один рабочий был необоснованно обвинен в теракте и расстрелян» (очень «редкое» явление! — Авт.).
Деканозов показал, что Берия относился к нему хорошо, и это, как он выразился, притупляло его, Деканозова, бдительность. Берия, по словам Деканозова, проявлял себя во всем как карьерист, властный и злобный человек. Он устранил всех председателей ЧК, интриговал против них. Добился увольнения председателя ГПУ Закавказья Павлуновского[126] и занял его место. В 1931 году, как показал Деканозов, в ЦК КП Грузии к Берия, ставшему секретарем ЦК, перешла целая группа чекистов, в том числе и он, Деканозов.
Далее от Деканозова пошли общие обвинения: Берия не признавал коллектива, все вопросы, связанные с арестами, решал только сам, рвался к деспотической диктаторской власти. Использовал в карьеристских целях хорошее отношение к нему Серго Орджоникидзе, дал указание применять к арестованным меры физического воздействия. Он, Деканозов, видел, как Берия бил арестованного сотрудника НКВД Борового резиновой палкой. После этого Берия дал эту палку ему, Деканозову, и он тоже два раза ударил Борового по спине, после этого Боровой признался в шпионаже.
Неожиданно часовую речь Деканозова оборвал Конев. В протоколе судебного заседания читаем.
«Председатель Конев: Вы обходите ряд важных обстоятельств и говорите лишь о деталях. Давайте показания по существу предъявленных вам обвинений.
Член суда Шверник: Подсудимый Деканозов, признаете ли вы, что с 1922 года всякие перемещения и повышения вас по службе происходили благодаря покровительству Берия и вашей преданности?
Деканозов: Да, признаю. Всем своим продвижением по службе я был обязан Берия. Но особенной преданности у меня к нему не было.
Член суда Шверник: Показаниями допрошенных на следствии свидетелей вы изобличаетесь в том, что были близким и доверенным Берия человеком. Почему вы отгораживаетесь теперь от Берия и скрываете правду от суда?
Деканозов: Если я своими показаниями произвел такое впечатление у суда, то значит, я плохо доложил суду. Я не отгораживаюсь от Берия.
Член суда Шверник: Чем же как не особым доверием к вам со стороны Берия можно объяснить, что при назначении вас министром внутренних дел Грузии в апреле 1953 года, Берия в присутствии находившихся в Москве членов правительства Грузинской ССР рекомендовал им прислушиваться к вашему мнению?
Деканозов: Да, Берия действительно так говорил. Как я ранее говорил, Берия являлся непартийным человеком и он, видимо, считал, что я остался тем, каким был в 20-х и 30-х годах. На самом деле за 8 лет, в течение некоторых я не работал в органах НКВД, я изменился — работал в других учреждениях и с другими людьми.
Член суда Шверник: Вы подтверждаете, что в связи с решением Бюро Совета Министров в 1951 году о строгом наказании вас за развал работы Главного Управления советским имуществом за границей по Австрии[127], вы пытались прибегнуть к помощи своего покровителя Берия?
Деканозов: Да, подтверждаю. Я обратился к Берия как к близкому мне человеку. А нужно было мне обратиться в ЦК КПСС.
Член суда Шверник: Вы признаете, что Берия совершал антипартийные и антигосударственные действия и, несмотря на это, вы оставались близким и преданным ему человеком. Что вас сближало с Берия?
Деканозов: Меня ничто с ним не сближало. После моего ухода из органов НКВД я с Берия встречался только на официальных совещаниях. Должен сказать, что у меня по отношению к нему оставалась человеческая слабость, — я думал, что в трудную минуту он мне поможет.
Член суда Шверник: Расскажите суду об известных вам фактах необоснованных арестов и расправ Берия с честными советскими людьми, имевших место в Грузии в период 1937–1938 гг.
Деканозов: Я тогда в НКВД не работал, но мне было известно как Берия расправился с Орахелашвили, которого я считал честным советским человеком; с Бедия, работу которого Берия присвоил, и рядом других. Особенно много людей пострадало от Берия в период 1937 года, когда происходили массовые аресты.
Член суда Шверник: В процессе предварительного следствия известные националисты, бывшие руководящие члены партии социал-федералистов — Нуцубидзе, Беридзе и бывший меньшевик Каухчишвили признались в шпионской деятельности в пользу германской разведки?
Деканозов: Я их не допрашивал, а должен был допросить их. Действительно они были установленными шпионами.
Член суда Шверник: Нуцубидзе и Каухчишвили были освобождены под предлогом использования их против германской разведки. Почему вы не использовали их для такой работы?
Деканозов: В дальнейшем я к ним не имел никакого отношения, так как через две недели после резолюции Берия об освобождении их из-под стражи, я был переведен на работу в министерство иностранных дел СССР. Более этими лицами я не интересовался.
Председатель Конев: Освобождать из-под стражи шпионов — это преступление?
Деканозов: Я их не освобождал. Я поверил Кобулову, что эти люди будут использованы как агенты.
Член суда Шверник: Что побудило вас интересоваться и разыскивать во Франции через подчиненный вам закордонный аппарат изменника Родине Шавдия Теймураза?
Деканозов: Дело в том, что в 1944 году, когда я давал указания о розыске среди военнопленных грузин Шавдия Теймураза, я не знал, что он является изменником Родины. Узнал я об этом в апреле 1953 года, когда стал министром внутренних дел Грузии. Я разрешил Шавдия въезд в СССР, как военнопленному по согласованию с органами МВД СССР.
Член суда Шверник: Почему на допросе 22 июля с.г. вы дали неправдивые показания, заявив, что о Шавдия вы узнали впервые в апреле 1953 года, в то время, как уже в конце 1944 года поручали Гузовскому разыскать Шавдия во Франции?
Деканозов: Я лично Шавдия не знаю до сих пор. В 1944 году я действительно давал указания разыскать его во Франции».
Далее допрос Деканозова перешел в обычное русло: вопросы — ответы. Выяснили, что по делу Шавдия Берия к Деканозову не обращался. Причиной ареста сотрудников НКВД Голубева и Игоря Кедрова, а также пенсионерки Батуриной, к чему был причастен Деканозов, явилось то, что Голубев и Кедров хотели обратиться с жалобой на Берия, а литературные, так сказать, консультации для своих жалоб они получали у Батуриной.
Было оглашено агентурное дело Батуриной. За ней велась слежка, и было организовано прослушивание телефона. Деканозов уточнил еще одну деталь. У него имелись данные о том, что Батурина делает аборты[128]. Кроме того, по словам Деканозова, ее посещал один из руководителей партии и государства. Кто именно и с какой целью, не выяснено. О «женских делах» Деканозова вы уже читали. По этому вопросу с ним суд тоже разбирался. Деканозов в «аморалке» виновным себя не признал.
Огласили выдержки из записной книжки Деканозова, где отмечено, что он хочет работать в системе «ЛПБ» (это значит «Лаврентий Павлович Берия») или в системе «ВММ» (это значит «Вячеслав Михайлович Молотов»), Здесь, как мне кажется, ничего плохого нет: где он хочет работать — это его личное дело.
Спросили об аресте в 1953 году депутата Эгнатошвили, проведенном в Тбилиси без согласия Президиума Верховного Совета СССР. Свою ошибку в этом Деканозов признал. Правда, не ясно, как быть с ответственностью прокурора, давшего санкцию на арест? На этом допрос Деканозова был закончен.
* * *
Следующим был начальник следственной части по особо важным делам МВД СССР генерал-лейтенант Л. Е. Влодзимирский.
На вопросы, признает ли он себя виновным, Влодзимирский ответил отрицательно.
В протоколе записано так:
«Не признаю. Я выполнял указания, которые мне давались по службе. Тогда я не знал, что некоторые указания являлись преступными. Когда я в порядке статьи 206 УПК ознакомился с материалами следствия и узнал о преступлениях Берия, — у меня волосы встали дыбом».
И вновь у меня складывается впечатление, что кто-то редактирует протокол.
Из судебного протокола можно узнать, что в 1941 году (записано так: с конца 1941 до начала 1942 года) Влодзимирский направлялся на строительство оборонительных сооружений, командовал саперной армией. Неожиданный факт. Начальника следственной части НКВД назначили командующим армией!? Да еще и саперной. Но это подтверждается документами.[129]
С Влодзимирским в суде разбирались по уже известным нам эпизодам.
Во-первых, похищение и убийство в 1940 году жены маршала Кулика К. Симонич-Кулик. Убийство в 1939 году в вагоне поезда под Кутаиси И. Бовкун-Луганца с женой. Участие в составлении фиктивных заключений о виновности на группу высокопоставленных военных (25 человек), которые были расстреляны в 1941 году (Рычагов, Смушкевич, Локтионов, Арженухин и др.).
Все эти факты Влодзимирский признал, однако заявил, что он лишь выполнял приказания руководства, прежде всего Берия и Меркулова, и не предполагал, что их приказы являются преступными.
В ходе допросов Влодзимирский признал, что во время его работы в следственном аппарате НКВД — НКГБ — МВД активно применялись меры физического воздействия к арестованным. Он лично избивал подследственных. Однако, как показал Влодзимирский, на это тоже было разрешение руководства.
Кроме того, Влодзимирский рассказал, что ряд следственных документов на родственников Серго Орджоникидзе он составил по приказу Кобулова. В частности, речь шла о Константине Орджоникидзе, которого продержали под стражей без суда 12 лет.
Обвинительное заключение по его делу в августе 1944 года подписал он, Влодзимирский, и следователь НКГБ Родос. Утвердил документ Кобулов, а под словом «согласовано» расписался сам нарком НКГБ Меркулов.
Выяснялись у Влодзимирского и «мелкие» вопросы. Например, подготовка документов на высылку членов семей расстрелянных в 1941 году 25 «изменников Родины». Допрос в 1953 году в Москве вместе с Кобуловым Теймураза Шавдия. Участие в расследовании еще до войны «преступной» связи Микояна с антипартийным блоком «Сырцов — Ломинадзе».[130]
Из протокола видно, что во всех случаях Влодзимирский свое участие подтверждает, однако пытается смягчить и уменьшить свою вину, в основном ссылаясь на распоряжения руководства.
Читаем протокол.
«Член суда Громов: Оглашаю показания свидетеля Семенова.
«В 1941 году, когда Влодзимирский занимал кабинет № 742, а я находился в его приемной, я был свидетелем избиения Влодзимирским арестованных — Локтинова, Рычагова и других. Избиения носили зверский характер; арестованные, избиваемые резиновой дубинкой, ревели, стонали и лишались сознания. При избиении в кабинете Влодзимирского арестованных Штерна и Баландина, присутствовали и участвовали в избиениях Меркулов и Кобулов Б. Арестованный Штерн был сильно избит, при избиении лишался сознания и его отливали водой. Избиение арестованных происходило не только в кабинете Влодзимирского. но и у его заместителей Шварцмана и Родоса. Так например, Мерецкова избивали и в кабинете Шварцмана. При этом случае в этом же кабинете находился и Влодзимирский. Когда Влодзимирский и Шварцман вышли из кабинета последнего то Влодзимирский приказал мне посидеть вместе со следователем у арестованного Мерецкова, который оставался в кабинете. Я сам видел, что Мерецков, сидевший на стуле, был жестоко избит, продолжал стонать, а когда немного успокоился, то говорил, что его очень сильно избили и что все у него болит. Я привел только те случаи избиений арестованных, очевидцем которых был сам (том 25, л.д. 90–91)».
Член суда Громов: Вы признаете, что избиение арестованных являлось преступным нарушением советской законности и вело избиваемых к самооговору и к клеветническим показаниям на других лиц?
Влодзимирский: Да, это было нарушением социалистической законности.
Член суда Громов: Оглашаю показания свидетеля Хомича:
«…За весь период моей работы с Влодзимирским, т. е. с конца 1938 года до его ухода в 1946 году, по большинству дел к арестованным применяли меры физического воздействия. Влодзимирский сам постоянно избивал арестованных резиновой палкой, которую имел у себя и хранил в сейфе. При мне в 1942 году Влодзимирский избивал в своем кабинете резиновой палкой арестованного Павлова — члена коллегии Главсевморпути. Павлов позднее был расстрелян по постановлению Особого совещания. Я знаю, что Влодзимирский избивал арестованных Рычагова, Локтионова, Штерна, Сергеева, Шашкина, Мерецкова и многих других в 1941 году.
Путем избиения арестованных Влодзимирский, Родос, Шварцман, Зименков и другие добивались у них признания в антисоветской деятельности и показаний на других лиц» (т. 25, л.д. 106).
Подсудимый Влодзимирский, вы подтверждаете эти показания свидетелей Семенова и Хомича?
Влодзимирский: Я эти показания подтверждаю частично. В некоторой части они преувеличены. В отношении Павлова (я не знаю о нем ли идет речь в показаниях Хомича) я применял меры физического воздействия, так как он был врагом советской власти и имел намерение при захвате немцами Москвы создать организацию «Возрождение России» и намечал себя бургомистром. Мне разрешили его бить и только после этого он рассказал следствию правду. На избиение Локтионова, Штерна, Мерецкова, Рычагова и др. было указание Меркулова, который ссылался на санкции директивных органов».
На этом допрос в суде Влодзимирского был прекращен.
* * *
21 декабря 195З года в 10 часов утра начался допрос П.Я. Мешика.
На вопрос, признает ли он себя виновным, Мешик ответил отрицательно и начал свободный рассказ.
В начале своего выступления Мешик сказал, что он не изменник родины. Не участвовал в террористических расправах (в протоколе уточняется: «которые совершал Берия»). Далее Мешик показал, что принимал участие в некоторых преступлениях Берия, хотя «никакого злого умысла против Партии и Правительства не имел». Далее Мешик рассказал о своем происхождении, родителях, членах семьи, работе слесарем на заводе в Конотопе, учебе в Самаре в институте и в центральной школе ОГПУ в 1932–1933 годах.
Рассказал о следственной работе в конце 30-х годов, под руководством Кобулова. Он показал, что тогда широко применялись методы физического воздействия к арестованным, это разрешило руководство и лично Берия.
В протоколе допроса Мешика записано так:
«Преступления Берия состоят не только в том, что он продолжал «ежовскую» практику и не в этом главное. Самым главным преступлением Берия является то, что он сумел убедить всех работников следственной части в том, что избиения арестованных или, как тогда мягко говорили, «применение мер физического воздействия» были негласно узаконены. Я считаю, что подлым и мерзким преступлением Берия в этой части является то, что избиения арестованных были дозволены и санкционированы инстанциями». Чувствуете литературную обработку показаний?
Есть и такая интересная запись в протоколе.
«Мешик: Преступлением является и то, что он (Берия. — Авт.) создал вокруг избиений и истязаний атмосферу безнаказанности, на что суд и прокуратура должным образом не реагировали.
Председатель Конев: Вы не обобщайте. Скажите, какие именно суды и какие именно прокуратуры?
Мешик: Я имею ввиду Военную коллегию Верховного Суда СССР, которую возглавлял Ульрих и Прокуратуру СССР, которую возглавлял Бочков».
Далее Мешик показал:
«В результате всего этого Берия совершил еще одно преступление. Он растлил следственный аппарат НКВД СССР. Следователи, в том числе и я, применяли избиения и истязания арестованных, считая, что так нужно. Я говорю об этом не с целью смягчения своей вины, а потому, что еще многие следователи работают сейчас так же, как работал и я, и они не виноваты в этом.
Кобулов прав, когда говорит, что при избиениях арестованных трудно разобраться кто враг, кто нет. Избивая арестованных, следователи считали всех их врагами и при этом допускали ошибки и преступления.
Кобулов прав, когда говорит, что избиения производились по указанию руководства НКВД».
На предварительном следствии в отношении Мешика расследовались три эпизода: дела сотрудника НКГБ Украины Войцеховского (1941 г.), сотрудника НКВД СССР Мирошникова (1939–1940 гг.), старого большевика Кедрова М.С., расстрелянного в 1941 году.
Мешик пояснил, что Войцеховский выдал немцам нашего резидента Кудрю,[131] а потом ими же был переброшен к нам. По делу Мирошникова Мешик показал, что тот на допросах не сознавался, но был осужден Военной коллегией. Сам Мешик считает, что Мирошников не виновен.
Что касается дела Кедрова-старшего, Мешик просил учесть, что он его не арестовывал, расследовал это дело только до середины 1939 года. С Кедровым работало много следователей — около 20 человек, в том числе и он, а указания о расправе над Кедровым исходили от Берия.
В своих показаниях Мешик остановился и на деле сына М.С. Кедрова — Игоря Кедрова и деле Голубева — оба были сотрудниками НКВД.
По этому поводу Мешик заявил, что дело Игоря Кедрова было в производстве у следователя Либенсона и он, Мешик, к нему прямого отношения не имел, но Кобулов поручил заниматься этим делом и ему. Было известно, что Голубев и Игорь Кедров подали заявление в ЦК с жалобой на Берия. В суде было установлено, что ордер на арест Игоря Кедрова подписал Меркулов, а Мешик несколько раз допрашивал его как помощник начальника следственной части НКВД.
Рассказ Мешика оборвал Конев.
«Председатель Конев: Почему вы пытаетесь отгородиться от этого дела?
Мешик: Я с самого начала сказал суду, что не отгораживаюсь от Берия и от его преступлений. Разрешите продолжать показания? Итак, допрос Кедрова был поручен Либенсону. Кобулов лично интересовался этим делом. Кедрова не били, но как показал Либенсон, к нему, с целью психического воздействия, подсадили другого арестованного — Николаева-Журид,[132] который и разложил его в направлении дачи признательных показаний. Должен сказать, что ещё до передачи этого дела в следственную часть Кедрова и Голубева вызывал к себе на допрос Берия. О чём он с ними тогда говорил, я не знаю, но скорее всего он угрожал им с целью понудить их дать признательные показания. Это подтверждается заявлением Кедрова на имя Берия и показаниями Либенсона. Из этого следует, что Берия проявлял повышенный интерес к этому делу. В результате Кедров подал заявление на имя Берия, в котором признавал себя виновным в измене Родине и в том, что написал в ЦК провокационное заявление в отношении Берия.
Председатель Конев: Вы знаете, что это заявление было получено от Кедрова путем избиений?
Мешик: Еще раз повторяю, что Кедрова Игоря не били. Но не исключена возможность, что Берия ему говорил, что если он не даст показаний с признанием, то будет уничтожен. Кобулов интересовался этим делом и всегда держал его на контроле. Вскоре после получения заявления от Кедрова, мне позвонил Кобулов, я это обстоятельство очень хорошо помню, так как он, узнав о подаче Кедровым заявления, предложил мне немедленно прибыть к нему с этим заявлением и мы вместе пошли в кабинет Берия. Это было мое первое посещение кабинета Берия и поэтому я хорошо помню все эти обстоятельства. Берия, прочтя заявление Кедрова, разразился страшной бранью на грузинском языке. Я растерялся.
Председатель Конев: Что вызвало раздражение Берия?
Мешик: Насколько я понял это заявление Кедрова не удовлетворило Берия, и он дал установку Кобулову: «Пусть Кедров расскажет, при каких обстоятельствах он был завербован для проведения шпионской деятельности, а затем в соответствующем месте укажет о своем провокационном заявлении». Берия порвал заявление Кедрова и бросил его Кобулову. Это заявление имеется в деле[133].
Председатель Конев: Подсудимый Кобулов, чем было вызвано раздражение Берия?
Кобулов: Я сейчас точно не помню, но, видимо, было так, как говорит Мешик. Брань была и это на Берия похоже. Берия был недоволен содержанием заявления, написанного Кедровым.
Председатель Конев: Подсудимый Мешик, вы подтверждаете, что со стороны Берия была проявлена особая заинтересованность к этому делу?
Мешик: Да, безусловно. Это было единственное дело, которым интересовался Берия за период моей работы в следственной части НКВД СССР.
Председатель Конев: С какой целью вы и ваш подчиненный следователь Либенсон изъяли из дела собственноручные показания Кедрова Михаила, Кедрова Игоря и Голубева?
Мешик: Собственноручные показания этих лиц были изъяты из дела в тот период времени, когда, как я уже говорил, я не имел к этому делу никакого отношения.
Председатель Конев: Продолжайте свои показания.
Мешик: По получении указаний от Берия, Кобулов вызвал к себе Кедрова и предложил ему написать новое заявление, в котором надо сначала рассказать о своей изменнической деятельности, а потом о подаче заявления. Кедрову дали бумаги и он стал писать новое заявление. К этому времени Голубев ещё никаких показаний не давал. Получив заявление от Кедрова, в котором он указал и об изменнической деятельности Голубева, Берия дал указания о переводе Кедрова и Голубева в Сухановскую тюрьму. Это была ужасная тюрьма, постройкой которой занимался еще Ежов, а окончил строительство Берия. В эту тюрьму переводили, как правило, «ежовских заговорщиков».
Председатель Конев: Вы уклоняетесь от существа дела.
Мешик: Однажды в кабинет Берия, оборудованный специально для него в Сухановской тюрьме, был вызван Голубев. В кабинете Берия находились Берия, я и сотрудник следственной части Шкурин, обладавший большой физической силой. Во время допроса Голубева, который отрицал свою вину, Берия дал знак Шкурину, стоявшему позади Голубева и тот своей громадной рукой нанёс сильный удар по лицу Голубева. От этого удара Голубев упал со стула на пол.
Председатель Конев: Для чего избивали Голубева?
Мешик: Для того, чтобы получить от него желательные для Берия показания. После этого Голубев, оправившись после удара, сказал, что он даст показания. Затем Голубева увели из кабинета.
Член суда Зейдин: Вы подтверждаете свои показания, данные во время предварительного следствия по этому поводу?
Мешик: Да, полностью подтверждаю.
Член суда Громов: Таким образом, Кедров и Голубев дали показания под физическим воздействием?
Мешик: Да, Голубев в силу физического воздействия, а Кедров — психического».
Больше ничего из того, что можно было бы включить в приговор, судьи от Мешика не получили. Пытались выяснить правильность присуждения ему Сталинской премии, но из этого ничего не вышло. Во-первых, это задача не суда, а во-вторых, заслуги Мешика в продвижении атомного проекта неоспоримы.
На вопрос суда, признает ли Мешик себя виновным в том, что «был исполнителем вражеских замыслов Берия по оживлению буржуазно-националистических элементов на Украине» Мешик ответил отрицательно. О собирании компромата на руководящих совпартработников Украины Мешик заявил, что это указание шло от Берия согласно его официальным запискам.
Рассказал Мешик и о конфликте со Строкачем — начальником УМВД Львовской области, который не хотел выполнять поручения Мешика и Берия о сборе компромата на партийных работников и доложил о них в ЦК КП Украины. Строкача за это Берия снял с работы.
В суде огласили показания нескольких свидетелей, изобличавших, по мнению суда, Мешика во многих его грехах.
В частности, по показаниям ответственного сотрудника МВД УССР Фадеева американский шпион Охримович воспринял мероприятия в УССР в 1953 году по замене русских руководителей на украинских «как реализацию идей ОУНа»[134], и по его, Охримовича, выводам, эти действия Берия и Мешика отвечали «целям и взглядам буржуазных националистов, в частности, агентуры англо-американских империалистов — оуновцев».
Мешик заявил, что Фадеев никакого отношения к Охримовичу не имел, и абсолютно правильно отметил, что Охримович — это прежде всего враг.
Огласили и такие показания Фадеева:
«Наши агенты случайно встретили главаря ОУН «Лемеша», о чем я сообщил Мешику. На это Мешик мне сказал: «Не вздумай идти в обком и трубить об этом. Никому ничего не говори».
Мешик все это отрицал. Кстати, если это правда, сообщение о контакте агентуры с одним из главарей ОУН является государственной тайной, о которой обкому КПСС знать не положено.
Припомнили Мешику и его выступление на партийной конференции МВД в марте 1953 года. По мнению суда, это усугубляло его вину. Вот выдержки из того выступления:
«Прежде всего, я хочу поздравить вас с тем, что руководство Министерства внутренних дел СССР поручено сейчас товарищу Лаврентию Павловичу Берия, что кончился, наконец, тот мрачный период, когда органы государственной безопасности находились в руках авантюристов типа Игнатьева. Мне хочется напомнить вам, товарищи, мрачную страницу в истории органов, относящуюся к 1937–1938 г., когда заговорщик Ежов широко развернул свою предательскую деятельность, которая заключалась, в частности, в том, что, следуя своим вражеским целям, Ежов уничтожил огромное количество преданных Родине и партии людей. Вторичный приход товарища Берия к руководству чекистскими органами вновь ознаменовался разоблачением преступников, стоявших у руководства МВД, и исправлением искривлений в работе органов. С приходом товарища Берия чекистские органы коренным образом изменили направление своей работы и снова стоят на страже интересов советского народа, интересов коммунистической партии, на страже советской законности. В связи с этим несомненно, что уже сейчас восстановлен авторитет органов МВД и что в самое ближайшее время органы МВД снова будут пользоваться поддержкой и любовью советского народа».
Откровенно говоря, я, кроме неприкрытого подхалимажа, ничего в этих тезисах не вижу. Правда, в суде Мешик неожиданно поменял свою позицию на 180 градусов и из преданного подчиненного превратился в дополнительного обвинителя Берия. Закончились показания Мешика в суде монологом:
«Я хочу кончить свои показания теми же словами, которыми начал. Я был пособником Берия, не зная, что он является врагом. Всякий пособник совершает преступление и я не прошу снисхождения у суда. Я думаю сейчас только о том, чтобы не солгать суду и помочь выяснить всю правду…»
Мешика опять оборвал Конев.
«Вопрос: Вы признаете, что были соучастником Берия?
Мешик: Я был его пособником, т. е. выполнял преступные распоряжения Берия».
За три дня суд допросил пять подсудимых, осталось два — Меркулов и Берия. Первый генерал армии, второй маршал. Почему их решили допросить последними? Думаю, не случайно. Во-первых, допросив подчиненных и менее, так сказать, активных участников преступлений, суд собрал определенный объем доказательств и информации и как бы прижал к стенке основных подсудимых, показав, что они изобличены показаниями других лиц. Это, пожалуй, было главным. И еще. Старшее и среднее поколения, «прошедшие» через КПСС, хорошо помнят негласные правила партийной жизни, когда на различных партмероприятиях — бюро, собраниях, активах, конференциях, съездах — очередь для выступлений выстраивалась «по восходящей». Начальник, подводя итоги, всегда выступал последним, а если первым — то только с докладом или в застольях, с первым тостом. А коль скоро все специальное судебное присутствие по этому делу состояло из совпартработников, то они и применили знакомое им правило допрашивать начальников — Меркулова и Берия — последними.
Итак, Всеволод Николаевич Меркулов — генерал армии и министр государственного контроля СССР. Повторюсь, что с 1946 года он в органах не работал, перенес инфаркт и был переведен на более спокойную работу: вначале в ГУСИМЗ, а затем в указанное министерство, где был назначен министром, сменив на этом посту Льва Мехлиса.[135]
На вопрос суда, признает ли себя виновным в совершенных преступлениях, Меркулов разразился тирадой:
«Нет, не признаю. Со всей категоричностью и искренностью заявляю: нет, нет и еще раз нет. Я антисоветчиком не был, заговорщиком не являлся, не изменял Родине ни действием, ни мыслями, ни дыханием. Я не совершал террора. Предъявленные мне обвинения я считаю ошибкой прокуратуры. Мне стыдно оправдываться и соединять вместе два слова: «я» и «враг». Я жертва рокового для меня стечения обстоятельств».
Рассказ Меркулова неоднократно прерывался Коневым, требовавшим говорить по существу и не отвлекаться. Это в конечном итоге удалось, и допрос пошел по старой схеме.
Подробно выяснены отношения между Меркуловым и Берия. Меркулов вспомнил, что попал в поле зрения Берия еще в 1922 году, когда в ЧК Грузии был опубликован сборник статей «Чекисты к 1-му Мая» и там он, Меркулов, поместил свой фельетон. О чем был фельетон, Меркулов не уточнил, но именно после него, как считал Меркулов, начались хорошие отношения с Берия. Далее Меркулов рассказал об отношениях между Берия и тогдашним председателем ГПУ Закавказья Павлуновским. Суд долго выяснял, почему Берия все время продвигал Меркулова по службе. Меркулов ушел от прямого ответа, но это и так было ясно: Берия доверял Меркулову как себе.
Далее суд стал выяснять, почему Меркулов написал два письма Берия с просьбой о совместной работе. Одно в 1938 году, когда Меркулов работал в Тбилиси зав. транспортным отделом ЦК КП Грузии. А второе — в Москве в 1953 году, когда он был уже министром госконтроля СССР, а Берия — министром внутренних дел. Меркулов ничего нового не сказал. Но понятно: эти письма — свидетельство его преданности и лояльности.
Меркулов «признался», как в 1949 году на торжестве по случаю 50-летия Берия на банкете чрезмерно хвалил его, а в 1940 году в газете «Заря Востока» была опубликована биография Берия, ее подготовил он, Меркулов, преувеличив заслуги Берия.
Меркулов рассказал об одной интересной детали, роковой для Берия.
В 1932 году Берия поручил Меркулову выехать в Баку и изъять из архивов документы, подтверждающие службу Берия в 1919 году у мусаватистов. Он это задание выполнил.[136]
Далее пошли конкретные факты. О незаконном аресте сотрудников НКВД Кедрова-младшего и Голубева. Меркулов пояснил, что ордер на их арест подписал он, но по указанию Берия, а о включении в список на расстрел в 1941 году Кедрова-старшего он, Меркулов, ничего не помнит.
Надо отметить, что в ходе допроса Меркулову довольно-таки часто отказывала память.
В протоколе суда записано так:
«К несчастью, моя память не сохранила ничего по поводу этого списка. Очевидно я принимал какое-то участие в составлении этого списка по указанию Берия, безусловно, давая указания о составлении его, Берия сказал, что это делается по распоряжению свыше».
Выслушав это, Берия неожиданно заявил:
«Список на расстрел 25 человек я мог поручить составить только Кобулову и Меркулову».
Тут же со стула вскочил Кобулов:
«Я лично не участвовал в составлении списка на 25 человек, но я присутствовал, когда Берия давал указания об этом Меркулову, при этом был еще и Мамулов».
Короче, разбирательство приняло активную форму.