Моральный облик подсудимых и их политическая платформа

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Моральный облик подсудимых и их политическая платформа

В наши дни из издания в издание кочует ставшая уже чуть ли не классической либеральная формула, как нельзя лучше характеризующая человеческую сущность подсудимых: «В обмен на обещание Сталина сохранить им жизнь Каменев и Зиновьев согласились «признаться» на открытом суде в самых тяжких преступлениях – организации террора, тайной связи с Троцким и Гитлером и т. п.».

Вряд ли такую жизненную позицию можно признать подходящей для руководителей великого государства и идеологов партии. Совершенно немыслимо было бы заменить в этой фразе фамилии Каменева и Зиновьева фамилиями, скажем, Жукова или Николая Кузнецова: «В обмен на обещание сохранить ему жизнь Жуков…» Абсурд!

Безусловно, человек, готовый ради своего спасения поливать помоями себя и подельников, способен совершить и вполне реальное предательство. Может показаться, что такое поведение подсудимых было вызвано стрессом от суда или давлением следствия, однако это не так. После заключения под стражу в 1934 году, не подвергаясь решительно никакому внешнему стимулированию, тот же Зиновьев писал Сталину:

В моей душе горит желание: доказать Вам, что я больше не враг. Нет того требования, которого я не исполнил бы, чтобы доказать это… Я дохожу до того, что подолгу пристально гляжу на Ваши и других членов Политбюро портреты в газетах с мыслью: родные, загляните же в мою душу, неужели Вы не видите, что я не враг Ваш больше, что я Ваш душой и телом, что я понял все, что я готов сделать все, чтобы заслужить прощение, снисхождение…

Обратите внимание – «я больше не враг». Дело здесь даже не в формальном признании, а в подходе, ненормальной растяжимости моральных границ – вчера он враг, сегодня не враг, а что завтра?

Касаясь личности Зиновьева в период расцвета его карьеры, бывший торгпред СССР в Ревеле Г. Соломон вспоминал: «Я помнил его (Зиновьева), встречаясь с ним несколько раз в редакции «Правды» еще до большевистского переворота: это был худощавый, юркий парень… теперь это был растолстевший малый, с жирным, противным лицом, обрамленным густыми, курчавыми волосами и с громадным брюхом… Этот ожиревший на выжатых из голодного населения деньгах каналья едва говорил, впрочем, он не говорил, а вещал…» Г. Соломон также свидетельствует, что в конце 1920-х годов регулярно отправлял из Ревеля в личный адрес Зиновьева грузы, состоявшие из деликатесов, иностранной парфюмерии, украшений, одежды и т. п. Объем этих грузов исчислялся вагонами. Стоит ли удивляться, что ради возвращения к такой жизни Зиновьев мог заявить суду: «Троцкизм – это разновидность фашизма, а зиновьевизм – разновидность троцкизма».

Примечательна и характеристика, данная сотрудницей Коминтерна Анжеликой Балабановой другому подсудимому – Карлу Радеку, поскольку ее высказывание не связано с арестом, а относится к более раннему периоду. Заметим, что Балабанова, как и Радек, по национальности еврейка и ее позиция не может объясняться неприязнью на национальной почве.

Он представлял собой необыкновенную смесь безнравственности, цинизма и стихийной оценки идей, книг, музыки, людей. Точно так же, как есть люди не различающие цвета, Радек не воспринимал моральные ценности. В политике он менял свою точку зрения очень быстро, присваивая себе самые противоречивые лозунги. Это его качество при его быстром уме, едком юморе, разносторонности и широком круге чтения и было, вероятно, ключом к его успеху как журналиста. Его приспособляемость сделала его очень полезным Ленину, который при этом никогда не воспринимал его всерьёз и не считал его надежным человеком. Как выдающийся журналист Советской страны, Радек получал распоряжения писать определенные вещи, которые якобы исходили не от правительства или Ленина, Троцкого или Чичерина, чтобы посмотреть, какова будет дипломатическая и общественная реакция в Европе. Если реакция была неблагоприятная, от статей официально отрекались. Более того, сам Радек отрекался от них… …его не смущало то, как с ним обращаются другие люди. Я видела, как он пытается общаться с людьми, которые отказывались сидеть с ним за одним столом, или даже ставить свои подписи на документе рядом с его подписью, или здороваться с ним за руку. Он был рад, если мог просто развлечь этих людей одним из своих бесчисленных анекдотов. Хоть он и сам был евреем, его анекдоты были почти исключительно про евреев, в которых они выставлялись в смешном и унизительном виде…

Впрочем, наиболее шокирующие картины морального разложения явились суду при изучении следственного материала на Генриха Ягоду, превратившего, по сути, бюджет НКВД в кормушку для своих многочисленных родственников и знакомых, для которых за счет государственных средств приобретались (!) в личное пользование роскошные квартиры, дачи с оплатой обслуги и питания и т. п. Сумма средств, растраченных Ягодой, таким образом, составляла десятки миллионов рублей.

В период суда и следствия проявилась еще одна, в той или иной степени характерная для всех подсудимых черта – неудержимая страсть к клеветничеству. Так, Каменев и Зиновьев наперебой давали показания на Бухарина, Рыкова, Томского, Радека и многих других товарищей по партии, обвиняя их в принадлежности к троцкистскому подполью. «Товарищи по партии» также не оставались в долгу. Комментируя итоги «Августовского процесса», Бухарин, в частности, заявил: «Циник-убийца Каменев – омерзительнейший из людей, падаль человеческая. Что расстреляли собак – страшно рад».

Несколько позднее, в декабре 1936 года, в ходе одного из заседаний Пленума ЦК ВКП(б) Бухарин походя и совершенно бездоказательно сам наклеветал на своих недавних «последователей»:

Необходимо, чтобы сейчас все члены партии снизу доверху преисполнились бдительностью и помогли соответствующим органам до конца истребить вот ту сволочь, которая занимается вредительскими актами и всем прочим… Я в 1928–1929 гг. нагрешил очень много против партии. Хвосты эти тянутся до сих пор. Часть людей, которые тогда шли со мной, эволюционировала бог знает куда. Я этого не знаю (!), но я этого теоретически не исключаю.

Почин Бухарина здесь же, на Пленуме, поддержал секретарь Донецкого обкома партии С. Саркисов. «Я, как вам всем известно, бывший оппозиционер, – заявил он, – хотя я десять лет назад раз и навсегда порвал с этой сволочью». И тут же, видимо желая отвлечь ЦК от своего оппозиционного прошлого, объявил, что Бухарин в 1918 году вместе с левыми эсерами хотел арестовать Ленина. (Это кем же надо быть, чтобы сказать, что он уже десять лет как не сволочь!)

Истерия взаимных обличений и расправ, точно эпидемия, охватила ряды «старых большевиков». Небезызвестный В. Антонов-Овсеенко, узнав о результатах «Августовского процесса», направил Кагановичу письмо с просьбой собственноручно привести приговор в отношении Каменева и Зиновьева в исполнение. Если Антонов-Овсеенко с легкостью готов был расстрелять бывших членов Политбюро, представляете, какую опасность представлял он для простых людей?

Вне всякого сомнения, разгул доносов и клеветничества, голословного обвинения людей в некой «подозрительности» был порожден усилиями именно этих, потерявших совесть и стыд большевистских вельмож. Нормальный человек, проживший честную достойную жизнь, какой бы страх ни довлел над ним, не в состоянии в один момент скатиться в такую пропасть позора и бесчестья. Это надо уметь. И троцкисты, как мы видим, это умели. Теперь не трудно понять – почему с таким безжалостным рвением и жестокостью взялись «старые большевики», находившиеся во главе республик и областей, за репрессии в 1937 году.

Что же привело их к моральному падению и, в конечном итоге, толкнуло к участию в заговоре? В свое время В.И. Ленин с дипломатичностью, свойственной ему, когда речь шла о товарищах, писал о Николае Бухарине:

…его теоретические воззрения только с очень большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским, ибо в нем есть нечто схоластическое (он никогда не учился, и думаю, никогда не понимал вполне диалектики).

Нам нет дело до чистоты марксистских рядов и совершенно все равно – понимал Бухарин диалектику или нет. Суть в том, что ни он, ни Зиновьев с Каменевым, ни Радек не только никогда не учились, но и, по существу, не работали, а, прикрываясь цветистыми лозунгами, лишь паразитировали на теле народа и государства . Между тем эпоха Сталина была эпохой созидания, она требовала труда и знаний, не терпела болтовни и демагогии, на что только и были способны многие «старые большевики». Напуганные перспективой лишиться власти, квартир в особняках, государственных дач, лимузинов и разносолов, они встали на путь антигосударственной деятельности, прямого сговора с врагами нашей страны с целью нанесения ей военного поражения и порабощения нашего народа. Да и могли ли они игнорировать обращенные к ним слова Сталина, прямо предупредившего:

люди с известными заслугами в прошлом, люди, которые считают, что партийные и советские законы писаны не для них, а для дураков… их надо без колебаний снимать с руководящих постов, невзирая на их заслуги в прошлом!

Может возникнуть вопрос: ну, допустим – недовольство, оппозиция, но ведь не заговор же, не шпионаж! Не надо забывать, что речь идет о ключевых лицах и организаторах «красного террора», о людях, способных на самые жестокие и коварные методы. До какой черты могли дойти троцкисты, какие формы способна была приобрести их подрывная деятельность, помогает понять знаменитое высказывание Зиновьева, относящееся к началу 1920-х годов:

Мы должны увлечь за собой девяносто миллионов из ста, населяющих Советскую Россию. С остальными нельзя говорить – их надо уничтожать.

Впрочем, моральное разложение и интриганство сами по себе не являлись особо тяжким преступлением до тех пор, пока не приобретали соответствующего политического оформления. Именно троцкизм стал политической программой, объединившей всех подсудимых на почве противопоставления себя сталинскому курсу и стремления к отстранению от власти сталинской команды. Троцкий же в рассматриваемый период от революционных идей общего плана перешел на позиции резкой и неприкрытой враждебности по отношению к Российскому государству. Именно так – не к СССР, а к Российскому государству, ибо происки «демона революции», спевшегося с абвером и гестапо, угрожали не сталинизму, а самому существованию нашей страны. Троцкий писал:

Отмирание государства начинается, по Ленину, уже на другой день после экспроприации экспроприаторов, т. е. прежде еще, чем новый режим успел приступить к своим экономическим и культурным задачам. Каждый успех на пути разрешения этих задач означает тем самым новый этап ликвидации государства, его растворения в социалистическом обществе. Степень этого растворения есть наилучший показатель глубины и успешности социалистического строительства. Можно установить такую примерно социологическую теорему: сила применяемого массами в рабочем государстве принуждения прямо пропорциональна силе эксплуататорских тенденций или опасности реставрации капитализма и обратно пропорциональна силе общественной солидарности и всеобщей преданности новому режиму. Бюрократия же, т. е. «привилегированное чиновничество, начальство постоянной армии», выражает особый род принуждения, такой, какого массы не могут или не хотят применять, т. е. такой, который так или иначе направляется против них самих.

В докладе на сессии ЦИКа, в январе 1936 г., председатель Совнаркома Молотов заявил: «Народное хозяйство страны стало социалистическим (аплодисменты). В этом смысле задачу ликвидации классов мы решили (аплодисменты)». Однако от прошлого остались еще «враждебные нам по своей природе элементы», осколки господствовавших ранее классов. Кроме того, среди колхозников, государственных служащих, а иногда и рабочих обнаруживаются «спекулянтики», «рвачи в отношении колхозного и государственного добра», «антисоветские сплетники». Отсюда-то (по мнению Молотова) и вытекает необходимость дальнейшего укрепления диктатуры. Наперекор Энгельсу рабочее государство должно не «засыпать», а, наоборот, становиться все более и более бдительным.

Прокламации Троцкого о «засыпании» государства, о его отмирании, растворении в мифическом «социалистическом обществе» были не чем иным, как прямым призывом к развалу СССР, вбиванием клина между народом и правительством, народом и армией. Совершенно справедливо в 1936 году Борис Ефимов рисовал Троцкого, Каменева и Зиновьева цепными псами Гитлера, ибо подобную позицию в условиях надвигавшейся фашистской агрессии нельзя было расценивать иначе, как шпионско-диверсионную подрывную деятельность.

Суд доказал, что обвиняемые, как и Троцкий, делали ставку на поражение Советского Союза в войне с Германией и готовились ценой отторжения от него Украины, Кавказа и Прибалтики купить у агрессора свое возвращение к власти. Еще в середине 1970-х годов в реальность подобного замысла трудно было поверить. Как бы ни были плохи Каменев и Зиновьев, мы не могли представить себе, что они способны были опуститься до такой низости и подлости. Впрочем, теперь, пережив 90-е, разве не вправе мы поверить суду, обвинившему советских вельмож в попытке развала СССР в своих шкурных интересах?

Даже Хрущеву не пришло в голову реабилитировать Каменева, Зиновьева, Пятакова и Радека. Только Горбачев с Яковлевым в припадке раболепства перед Западом, готовые отмыть даже людоедов и скотоложцев, реабилитировали их и восстановили в партии. Что же! В компании Енукидзе, Горбачева и Яковлева – на свалке истории и должно быть определено место Каменеву, Зиновьеву и другим троцкистам. Было ли место для них рядом со Сталиным и с советским народом, строившими великую страну и готовившимися отстоять Родину от иностранного нашествия?

Да и что, собственно, оставалось Сталину делать с троцкистами? Ведь те же Каменев и Зиновьев до «Августовского процесса» уже дважды были осуждены за различные преступления, но не вняли предупреждению народа и продолжали интриговать и развратничать. А как вели бы себя троцкисты, отстраненные от власти и партийной кормушки, начнись большая война? На что могли бы пойти они, чтобы вернуть себе отнятое Сталиным положение?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.