Выступления защитников подсудимых

Выступления защитников подсудимых

Выступление О. Штамера, защитника Г.В. Геринга 20

Выступпение A. Зейдля, защитника Р. Гесса 47

Выступпение М. Хорна, защитника И. фон Риббентропа 70

Выступление О. Нельте, защитника B. Кейтеля 98

Выступление К. Кауффмана, защитника Э. Капьтенбруннера 112

Выступление А. Тома, защитника A. Розенберга 132

Выступление А. Зейдля, защитника Г. Франка 148

Выступпение О. Панненбекера, защитника В. Фрика 161

Выступление Г. Маркса, защитника Ю. Штрейхера 175

Выступление Ф. Заутера, защитника В. Функа 184

Выступпение Р. Дикса, защитника Г. Шахта 195

Выступление О. Кранцбюллера, защитника К. Деница 203

Выступление B. Зимерса, защитника Э. Редера 214

Выступление Ф. Заутера, защитника Б. фон Шираха 223

Выступление Р. Серватиуеа, защитника Ф. Заукеля 231

Выступление Ф. Экснера, защитника А. Иодля 241

Выступпение Э. Кубушока, защитника Ф. фон Папена 251

Выступпение Г. Штейнбауэра, защитника А. Зейсс-Инкварта 259

Выступпение Г. Флекснера, защитника А. Шпеера 269

Выступление О. Людингхаузена, защитника К. фон Нейрата 278

Выступление Г. Фрица, защитника Г. Фриче 286

Выступление Ф. Бергольда, защитника М. Бормана 289

Выступление О. ШТАМЕРА, защитника подсудимого Германа Вильгельма Геринга

[Стенограмма заседаний Международного военного трибунале от 4 и 5 июля 1946 г.]

Господин председатель, господа судьи!

Этот процесс, имеющий такие масштабы, такое историческое и политическое значение и такое значение для становления норм права, каких еще не знала история права, этот процесс, имеющий значение не только для присутствующих здесь в зале подсудимых, но и для всего немецкого народа, вступает в новую фазу. Слово имеет защита.

Положение защитника на этом процессе особенно затруднительно, ибо слишком неравно соотношение сил обвинения и защиты.

Обвинение имело возможность за несколько месяцев до начала процесса с большим аппаратом опытных сотрудников обследовать все учреждения и архивы внутри страны и за границей, допросить по всем вопросам свидетелей. Таким образом, обвинение было в состоянии представить Трибуналу огромное количество документов.

Трудность положения защиты усугубляется еще и тем, что англо-американским процессуальным нормам, которыми руководствуется Суд и стороны на этом процессе, чужда одна из норм немецкого уголовного права, по которой обвинение обязано доставлять и представлять доказательства, говорящие в пользу подсудимого.

Председатель: Доктор Штамер, я хотел бы сказать Вам, что заявление, которое Вы только что сделали, совершенно неправильно. В Англии вообще не существует кодекса судебной процедуры по уголовным делам, но во всем мире, как и на этом процессе, принято, чтобы обвинение сообщало защите о всех добытых обвинением документах, а также об имеющихся свидетелях, говорящих в пользу обвиняемых, поэтому Ваше заявление совершенно не соответствует действительности. Обвинение на настоящем процессе, придерживаясь этого правила, сообщило защите о всех документах или свидетелях, имеющихся в его распоряжении, которые были бы полезны защите. Было уже несколько случаев, когда обвинение сообщало защите о полученных обвинением документах, которые, как ему казалось, могли быть полезны защите.

Все или почти все документы, представленные защитой на этом процессе, были получены обвинением с большим трудом. Были произведены расследования по всей Германии и, я могу даже сказать, почти по всему миру с тем, чтобы помочь защитникам осуществлять их задачу на данном процессе.

Штамер: Я благодарю Вас за Ваши разъяснения, господин председатель.

После оглашения Обвинительного заключения рейхсмаршал Геринг на вопрос господина председателя, считает ли он себя виновным, ответил: «Нет, я не признаю себя виновным в духе предъявленных мне обвинений».

Это заявление подсудимого обязывает нас рассмотреть все пункты обвинения, выдвинутые в Обвинительном заключении. Подсудимый лично дал уже объяснения по многим важным для его защиты вопросам во время его допроса. Он подробно изложил свои соображения по поводу политических и военных событий и при этом детально осветил мотивы своих действий, а также возникновение и ход событий.

Я благодарен Высокому суду за то, что подсудимому было разрешено сообщить об этих событиях в полном объеме, как он их видел, воспринимал и переживал. Ибо именно непосредственное личное описание, и только оно, дает возможность понять действительные внутренние мотивы подсудимого и составить правильное представление о его личности. Такое знание личности необходимо, если Трибунал хочет принять решение, которое не только отвечало бы формальным требованиям права, но и было бы справедливым при учете индивидуальных особенностей лица, совершившего инкриминируемые действия.

После того, как подробные показания подсудимого были заслушаны Трибуналом, я не считаю нужным заниматься каждым вопросом, по которому подсудимый уже дал необходимые объяснения...

Для правильного понимания всех тяжких преступлений и заблуждений, на которых здесь строится обвинение, необходимо осветить и исторический фон... Средневековые проповедники первыми сделали попытку подчинить войну правовым принципам. До этого войну всегда воспринимали только как естественное явление, такое, как, например, болезнь или непогода. Часто войну почитали даже как суд божий. Такие люди, как святой Августин и Фома Акаинский, выступили против этой точки зрения и учили делать различие между войнами справедливыми и несправедливыми. Дальнейшим развитием устои средневекового порядка были поколеблены... и государство, не признавая над собой никакой власти, по своему усмотрению завоевывало себе жизненное пространство на этой земле и делало это до тех пор, пока более сильная воля другого народа не устанавливала для него естественных преград...

Упоминавшаяся здесь обвинением теория деликта войны Гуго Гроция не имела успеха потому, что она противоречила динамике того времени. Она только представляла собой попытку сохранить вышеупомянутое христианское представление о войне, придавая ему светское обоснование.

С того времени мир волнует вопрос об истинном праве. Все социальные теории являются лишь попыткой разрешения этого вопроса. Люди снова ищут безопасности и порядка после того, как их слишком уж разочаровала обратная сторона чрезмерной свободы.

Державы-победительницы надеются приблизиться к решению проблемы мирового порядка, создавая дистанцию между собой и побежденными путем коллективного обвинения и осуждения национал-социалистов как преступников.

Но откуда они хотят взять масштабы, с которыми можно было бы подойти к разрешению вопроса о том, что справедливо и что несправедливо в правовом отношении? На действовавших до сих пор нормах международного права нет необходимости останавливаться. Я не буду возражать и против того, что на основании Устава был создан особый Трибунал. Но я решительно должен возразить против применения этого Устава в той части, где им создаются существенно новые формы права, угрожающие наказанием за действия, которые в период их совершения не считались преступными, по крайней мере, в смысле индивидуальной ответственности.

Можно ли ожидать, что установленные в соответствии с этим наказания будут признаны справедливыми, если преступник не мог знать о возможности применения их, так как в то время они не угрожали ему и он считал свои действия справедливыми? Разве может здесь помочь ссылка на закон нравственности, если этот закон нужно еще отыскать? Судья Джексон, правда, считает, что нацистское правительство с самого начала не являлось представительным правительством законного государства, преследующего законные цели, стоящие перед ним как перед членом международного сообщества. Только исходя из этого, вообще можно понять обвинение в заговоре, которого я коснусь позже... Действительно, это обвинение, как и вся аргументация судьи Джексона, намного опережают время, ибо общепризнанных масштабов, с которыми независимо от позитивного международного права можно было бы подойти к определению законности государств и их целей, вообще не существовало так же, как не существовало и международного сообщества как такового. Все доводы о законности своих собственных и незаконности чужих притязаний помогали образованию политических группировок в такой же степени, как и попытки заклеймить своих политических противников как нарушителей мира. Во всяком случае они не привели к созданию новых норм права.

Судья Джексон справедливо сказал, что побежденные находятся во власти победителей и последние могли поступать с побежденными по своему усмотрению. Но, сказал он, огульное наказание без окончательного и точного установления вины каждого было бы нарушением неоднократно дававшихся обещаний и легло бы тяжким бременем на совесть Америки. Поэтому он сам был за проведение судебного процесса. Правда, этот процесс должен был отличаться от обычного уголовного процесса тем, что подсудимые должны были быть лишены обычной возможности обструкции и затягивания хода судебного разбирательства. Но установить вину можно только на основании справедливого рассмотрения дела. И если подсудимые являются первыми, кому приходится нести ответственность перед лицом закона в качестве руководителей побежденной нации, то им также должна быть предоставлена возможность защищать свою жизнь «во имя справедливости».

Устав Трибунала может быть применен судом лишь в той мере, в какой его положения не только формально, но и фактически могут рассматриваться как нормы права...

Другой вопрос заключается в том, действительно ли положения Устава настолько противоречат существовавшим до его появления нормам права и в особенности основным принципам всякого правового порядке, что Суд не хочет признать и применять их как устаревшие нормы права. Практически основная проблема здесь состоит в том, чем руководствоваться в спорных случаях — Уставом или положением права: «Nulla poena sine lege»[21].

В отдельных случаях, когда не учитывалось это правило, пытались ссылаться на ярко выраженный политический характер этого процесса. Такого рода обоснование, однако, никак не может быть принято. Политическое значение процесса будет выявляться в его непосредственных и далеко идущих последствиях, но никоим образом не в самом характере процесса. Судья должен осуществлять правосудие, а не делать политику. И он тем более не существует для того, чтобы исправлять ошибки политических деятелей. Наказания, в отношении которых своевременно не было сделано предупреждения, не могут устанавливаться на основании закона, изданного впоследствии.

В противном случае следует, очевидно, придерживаться принципа разделения властей. Руководствуясь этим, Монтескье разграничил первоначально единую власть абсолютного монарха на область законодательства, администрации и правосудия. Эти три различные формы выражения государственной власти должны на основе равноправия уравновешивать чаши весов и, таким образом, помогать контролировать друг друга. Эта система разделения властей является характерным признаком сущности современного правового государства. Можно определить сферу компетенции и деятельности этих трех различных форм выражения власти следующим образом: законодательство имеет дело с будущим, администрация — с настоящим, а правосудие — с прошедшим временем.

Законодательство устанавливает нормы, по которым строится жизнь. Время от времени следует изменять эти нормы и приводить их в соответствие с изменившимися условиями жизни. Но до тех пор, пока условия не изменились, нормы остаются в силе.

Когда установление жизненного порядка чисто нормативным путем становится со временем недостаточным, этот порядок устанавливается администрацией, которая в свою очередь также связана определенными нормами, но в рамках своих задач может обычно действовать свободно, дабы действительно отвечать каждодневно меняющимся потребностям. Администрация так же, как и политический деятель, издающий законы, руководствуется идеей целесообразности.

Судья же не имеет права принимать решения, руководствуясь этой идеей. Он должен руководствоваться нормами права. Вообще, его задача состоит не в том, чтобы создавать новые нормы права, а в том, чтобы выносить приговор. Он исследует поступки после того, как они совершены, и условия после того, как они сложились. Он определяет, соответствуют ли они нормам, насколько они отступили от них, а также какие правовые последствия они влекут за собой. Его взгляд обращен, как правило, в прошлое. В государственной жизни, постоянно изменяющейся в результате деятельности политических руководителей, взгляд которых обращен в будущее, судья — противоположный статичный полюс. Правда, судья связан законами, изданными политическими деятелями, но он не просто их исполнительный орган. Более того, он со своей стороны должен контролировать законодателя, проверяя его законы с точки зрения их соответствия конституции. Он, следовательно, должен также следить за тем, соблюдается ли принцип разделения властей. Судья должен вершить правосудие, предоставляя законодателю право издавать законы, а законодатель не должен вмешиваться в функции судьи, вводя законы, имеющие обратную силу.

Критика правовых принципов национал-социалистского государства базируется в основном на том, что оно отвергло принцип разделения властей. Выдвинув на первый план политический принцип фюрерства, оно самовольно вмешивалось в компетенцию судьи. С помощью полиции, то есть администрации, оно арестовывало людей, не имея на это юридического права, исходя лишь из соображений политической безопасности, оно подвергало даже повторному аресту тех людей, которые раньше решением суда были оправданы и освобождены. С другой стороны, опять-таки по политическим соображениям, оно укрывало уличенного преступника от судебного преследования.

При этом некоторая гарантия от произвола со стороны судей заключалась в том, что национал-социалистское государство было проникнуто одной определенной, обязательной для судей идеологией. О тесной связи правосудия с идеологией еще много лет тому назад писал швейцарский профессор права Ганс Фер из Берна в книге «Право и действительность. Зарождение и отмирание форм права».

«Без определенной идеологической базы, — писал он, — право парит в безвоздушном пространстве... У кого нет идеологической базы, у того нет и определенной теории права...».

В противовес этому нельзя установить определенной идеологической основы Устава, так как лица, подписавшие его, стоят на идеологических позициях, значительно отличающихся друг от друга. Поэтому они должны исходить в Уставе, как это было и в существовавших до настоящего времени нормах международного права, из идей свободы мировоззрения. Для него особо священным должно являться положение права: «Nulla poena sine lege». Это доказывается, кроме того, также и тем, что Контрольный Совет в Германии в ясной форме напомнил о нем всем немцам, издав закон об устранении аналогии в уголовном законодательстве Германии.

Судья Джексон назвал Устав и данный процесс шагом вперед «в направлении создания права, устанавливающего также и личную ответственность того, кто начинает войну».

Вследствие фиаско принципа коллективной безопасности в последней войне и у противников Германии возникла мысль обеспечить безопасность в будущем на основе возложения ответственности на отдельных лиц, виновных в нарушении мира. Таким образом и возник Нюрнбергский процесс. Исходя из факта его возникновения, сегодня можно, бросив ретроспективный взгляд, сказать: в период второй мировой войны развитие приняло революционный характер... Но судья Джексон сам же выразил сомнение относительно того, сможет ли угроза наказания и оказываемое ею устрашающее действие воспрепятствовать нарушениям мира в будущем. Ведь решение о войне так или иначе принимает только тот, кто уверен а своей победе, и поэтому не может серьезно принимать в расчет наказание, которое грозит ему только в случае его поражения. Поэтому важнее, чем устрашающее действие, которое может быть достигнуто угрозой наказания в будущем, воспитательное значение данного процесса, достигаемое благодаря упрочению идеи права. Политический деятель должен усвоить, что принцип разделения властей должен соблюдаться также и им и что ни один судья не согласится исправлять его ошибки, прибегая к наказанию на основании законов, изданных после совершения преступления. Приговор, свободный от этих недостатков, значительно повысил бы доверие к международному правосудию, которое сегодня страдает от подозрения в том, что им легко злоупотребить в политических целях...

Таким образом, даже с точки зрения политической целесообразности нарушение положения «Nulla poena sine lege» не находит оправдания. Необходимо признать, что укрепление веры в непреложность права, как в стабильный фактор в невероятной динамике политических событий, лучше всего может послужить делу мира.

Этот вывод не может быть подвергнут сомнению также и на основании отдельных соображений, высказанных представителями обвинения.

Представители французского обвинения подчеркивали, что живое международное право немыслимо без международной морали и что всем претензиям на свободу как индивидуумов, так и наций должен предшествовать моральный закон. Это, конечно, истины, которые следует весьма приветствовать. Однако, если их правильно истолковать, они говорят только в пользу моей точки зрения, а именно, что укрепления идеи права нельзя достичь, начав с ее нарушения.

Если Главный обвинитель от Франции заявил, что без наказания главных преступников нацистской Германии в будущем не может быть больше веры в справедливость, то он здесь, очевидно, слишком далеко зашел. Справедливость проистекает не из необходимости любой ценой удовлетворить оскорбленное чувство справедливости. В этом случае мы быстро вернулись бы снова к возмездию в самом прямом смысле, очутились бы перед бесконечной цепью несчастий, дошли бы до кровавой мести. Нет, справедливость требует чувства меры и рассмотрения доводов и контрдоводов. А в этом отношении односторонние действия против подданных держав оси нарушают идею справедливости.

Господин Главный обвинитель от Великобритании назвал самую возможность издания законов, имеющих обратную силу, одной из самых отвратительных доктрин национал-социалистского правосудия. Между тем он полагает, что предоставление возможности наказания за действия, которые уже раньше были заклеймены как преступления, не означает изменения норм права, оно означает лишь их дальнейшее логическое развитие и является поэтому допустимым. Однако я вовсе не собираюсь порицать оправдываемое им на этом основании учреждение Трибунала. Основной вопрос состоит в том, должен ли этот Трибунал наказывать за действия, которые не составляли преступления в момент их совершения...

Далее важно, что если Устав имел в виду уголовное преследование за указанные в нем действия и наказуемость этих действий, то в нем это должно быть более ясно и четко обосновано. Между тем положения статьи 6 Устава совершенно неясны. Формулировка: «Следующие действия или любые из них являются преступлениями, подлежащими юрисдикции Трибунала» — может быть истолкована как в смысле простого определения компетенции Трибунала, так одновременно, хотя и с трудом, и как положение, обосновывающее наказуемость действий. Поэтому это положение должно быть истолковано в соответствии со старым правилом о том, что сомнения истолковываются в пользу подсудимого.

Следующее за ним положение о том, что виновный в таких преступлениях несет за них индивидуальную ответственность, и приведенные в дальнейших параграфах материальные положения уголовного права не дают по своему содержанию никакого основания для сомнений при их толковании. Они содержат лишь положения о разных степенях уголовной ответственности, которая сама по себе предполагается. Пусть Трибунал решит, считает ли он их совместимыми с основным принципом «Nulla poena sine lege».

Труднее всего мне понять точку зрения господина Главно-го обвинителя от США Джексона. С одной стороны, он резко выступает против произвола нацистов в области права, с другой — он не собирается удовлетвориться осуждением подсудимых только за те преступления, за которые уже во время их совершения грозило наказание. С одной стороны, он не хочет, чтобы применялись наказания без справедливого установления вины подсудимых, а с другой стороны, он требует строгого применения Устава также и в том случае, когда Устав содержит новые нормы права, новые также и для подсудимых. С одной стороны, он хочет, чтобы процесс явился для последующих поколений осуществлением стремлений человечества к справедливости, а с другой — в ответ на возражения против положений Устава он ссылается на волю победителей, которые вообще могли бы не церемониться с подсудимыми...

Я перехожу к вопросу о заговоре...

Из всех преступлений, вменяемых в вину подсудимым, самым крупным по своему составу и по времени, которое оно охватывало, является заговор. Господин Экснер, профессор уголовного права, особенно подробно исследовал значение этого правового понятия для нашего процесса. Во избежание повторений и в интересах экономии времени профессор Экснер предоставил в мое распоряжение результат своего исследования. С его согласия я намереваюсь сказать по этому вопросу следующее.

Понятие «заговор» является понятием англо-американского права. Правда, и там это понятие не является бесспорным. Больше того, примечательно то, что и в Англии имеются люди, считающие это понятие устаревшим...

Для данного процесса важным является нечто иное. Понятие «заговор» в том смысле, в каком его употребляет обвинение, германскому праву совершенно неизвестно.

Поэтому на первый план своего краткого рассмотрения правовых вопросов я хотел бы поставить несколько вопросов, вызывающих сомнения:

1. Должен ли уголовный процесс, претендующий на справедливость, использовать правовые понятия, которые абсолютно чужды и всегда были чужды подсудимым и правовому мышлению их народа?

2. Как это может быть согласовано с положением «Nullum crimen sine lege» которое было признано Главным обвинителем от Великобритании в качестве основного принципа уголовного права цивилизованных нацийI

3. Можно ли утверждать, что еще до 1939 года не только развязывание противозаконной войны было признано действием, за которое грозило уголовное преследование отдельным лицам, но и заговор с целью развязывания таких войн был признан наказуемым действием?

Положительный ответ на этот вопрос, данный обвинением, вызвал удивление не только в Германии. В этой связи следует разъяснить одно недоразумение. Утверждалось, что национал-социалистское государство само издавало уголовные законы, которые противоречили принципу «Nullum crimen sine lege»[22], и что поэтому подсудимые не вправе ссылаться на этот принцип. Я ни в коем случае не намереваюсь защищать национал-социалистское законодательство, но справедливости ради должен сказать: это — заблуждение. Во время существования «третьей империи», как это уже было упомянуто, было издано три закона, имевших обратную силу, которые увеличивали меру наказания. Эти законы предусматривали смертную казнь за действия, за которые в качестве наказания в момент их совершения было предусмотрено лишение свободы.

Устав, из которого я здесь исхожу, вводит новое понятие заговора. Если применять это понятие по отношению к немцам. То это должно производиться со всеми ограничениями, которые диктуются требованиями справедливости.

По англо-американскому праву заговор означает сговор нескольких лиц о совершении преступлений. «Сотрудничество или соглашение между двумя или большим количеством лиц для достижения незаконной цели или законной цели незаконными средствами».

Сговор означает открыто высказанное или молчаливое согласие. Если несколько человек, независимо друг от друга, преследуют одну и ту же цель, то это не является заговором. Таким образом, недостаточно, что у них у всех единый план, они должны быть осведомлены об этой общности плана, и каждый из них должен добровольно признать этот план своим. Уже в самом слове «konspirieren» (конспирировать) заключен тот смысл, что каждый должен принимать участие в заговоре по своей воле и знать о нем. Тот, кого заставляют принимать участие в заговоре, не является заговорщиком, так как насилие исключает возможность соглашения, оно может лишь привести к внешней готовности оказывать помощь. Таким образом, если кто-либо навязывает другому свою волю, то это не заговор. Вот почему заговор с диктатором во главе противоречит самой сущности понятия заговора. Диктатор не вступает а заговор с исполнителями своей воли, он не заключает соглашения с ними, он диктует, а участники подчиняются.

Заговорщики сознательно стремятся к созданию общего плана. Содержание этого плана может быть различным. В английском праве, например, существует понятие о заговоре для совершения убийства, обмана, шантажа, клеветы, отдельных экономических деликтов и т.д. Во всех этих случаях заговор рассматривается как деликт особого рода, поэтому заговорщики за участие в заговоре несут наказание, причем не учитывается, было ли в каждом отдельном случае действительно совершено убийство, обман или имела место только попытка совершить подобное преступление. Согласно значению этого термина в немецком языке мы бы сказали: заговор является одним из таких случаев, в которых уже подготовка к совершению преступления является наказуемой. То же самое положение существует и в германском уголовном праве. Наказанию подвергается то лицо, которое принимает участие в действиях группы людей, имеющих своей целью покушение на жизнь. Такое лицо наказывается согласно §49Ь за преступление, которое заключается в подготовке к убийству, если даже задуманное действие не было совершено.

С этим имеет некоторое сходство ст.129 германского Уголовного кодекса, в которой говорится, что «соучастие в действии, которое преследует определенные враждебные государству цели, является наказуемым, независимо от того, было ли совершено действие или нет». Если такое действие будет совершено, каждый привлекается к ответственности в той мере, в какой это соответствует степени его виновности в совершении этого действия. Если отдельный заговорщик невиновен в этом конкретном преступлении ни как исполнитель, ни как сообщник, то он может нести ответственность только за соучастие в антигосударственных действиях, а не за отдельные преступления, совершенные другими участниками организации.

Обвинители на этом процессе идут дальше. Они при определенных условиях хотят наказать заговорщиков также и за отдельные действия, в которых они не принимали участия.

Такая концепция самым явным образом противоречит германскому уголовному праву, так как в последнем действует само собой разумеющийся и никем не оспоримый принцип: за то или иное действие человек ответствен лишь в том случае, если он совершил его или по крайней мере являлся его соучастником.

Обратимся теперь к Уставу. В Уставе приведены два случая, которые объявлены наказуемыми и отнесены к юрисдикции Трибунала:

1. В пункте 6а говорится об участии в общем плане или заговоре, направленном к совершению преступлений против мира. Сюда относится планирование, подготовка, развязывание и ведение агрессивной войны или войны в нарушение международных договоров или заверений. Здесь бросается в глаза следующее обстоятельство: внутригосударственное уголовное и частное право Англии и Америки было без долгих размышлений применено в области международного права. Устав делает это с помощью того, что он обращается с лицами, которые планировали или вели противозаконные войны, как с гангстерами, принимающими участие в уличном грабеже. Это — юридическая смелость, так как в данном случае между отдельными лицами и успехом их действий находится суверенное государство; это лишает всякого основания какое бы то ни было сравнение с фактами внутригосударственных повседневных событий. Международному праву понятие «заговор» было до сих пор неизвестно.

2. Согласно последнему пункту статьи 6 Устава, соучастники, то есть лица, участвовавшие в составлении или в осуществлении общего плана или заговора, направленного на совершение преступлений против мира, военных преступлений и преступлений против человечности, несут ответственность за все действия, совершенные любым из участников при исполнении этого плана. Здесь имеется принципиальное различие по сравнению со случаем, упомянутым в пункте 1. Это означает не только наказание за деликт-заговор, но также ответственность за каждое отдельное действие любого заговорщика. Другими словами, здесь заговор не являет собой особого состава преступления, он представляет собой форму совиновности в действиях заговорщиков.

Судья Джексон привел здесь пример: если из трех разбойников, состоящих в заговоре, один убьет жертву, то они все несут ответственность за убийство.

Этот пример имеет для нашего процесса огромное значение. Отдельный заговорщик должен быть наказан за действия, которые совершил не он, а другой заговорщик. Значит, подсудимый, который не имел ничего общего с уничтожением евреев, должен быть наказан за это преступление против человечности только потому, что он принимал участие в заговоре.

Принципиальный вопрос состоит в следующем: следует ли применять на этом процессе нормы ответственности, которые выходят за пределы основ германского уголовного права?

В статье 6 Устава сказано, что все заговорщики несут ответственность за любое действие, совершенное кем-либо из участников заговора с целью осуществления этого плана. Это положение имеет решающее значение для истолкования Устава.

По моему мнению, смысл этого положения заключается в следующем: заговорщики несут ответственность за те действия других заговорщиков, которые были совершены в рамках плана, который ими обдумывался, совершения которого они также желали или с которым они по крайней мере согласились... Ведь заговорщики могут отвечать лишь за то, что происходит «во исполнение плана»; к общему же плану относится лишь то, что с самого начала предусматривалось заговорщиками и одобрено как необходимое для достижения цели.

Правовой принцип, который распространяет ответственность заговорщиков на действия, в которых они невиновны, чужд германскому праву. Применение его противоречило бы самым явным образом основному принципу «Nullum crimen sine lege», который был признан английским обвинением. Ввиду того, что статья 6 допускает различные толкования, следует считать из двух возможных толкований соответствующим воле авторов то, которое не противоречит вышеназванному принципу.

Принимали ли 22 подсудимых участие в заговоре, как это изложено в Обвинительном заключении, то есть в заговоре, направленном на совершение преступлений против мира, против человечности, на совершение военных преступлений? Если бы такой заговор существовал, то (в этом никто не сомневается) Гитлер был бы его главой. Но я уже обращал внимание на то, что заговор с диктатором во главе противоречит самой сущности понятия заговора. Гитлер, вероятно, смеялся бы, если бы ему сказали, что он заключил соглашение со своими министрами, партийными лидерами и генералами о ведении той или иной войны с помощью тех или иных средств. Он был самодержцем. Для него не имело значения согласие тех или иных людей, для него было важно лишь выполнение его решений независимо от того, одобрялись эти решения или нет.

Но, помимо этих юридических соображений, следует упомянуть, что в действительности окружение Гитлера выглядело иначе, чем какая-то заговорщическая группа, как это пытались характеризовать здесь обвинители во время представления ими доказательств...

Я не могу поверить в заговор для совершения преступлений против мира и военных преступлений.

К этому следует добавить лишь два момента общего значения:

1. Поведение Геринга непосредственно перед началом войны. В то время он был лицом, которому Гитлер все доверял, он был вторым человеком в государстве, а теперь он главная фигура среди подсудимых.

Если бы тогда действительно существовал заговор для ведения агрессивной войны, то он был бы вторым человеком в этом заговоре. Здесь следует сказать, что как раз он в последние дни августа напрягал все усилия для того, чтобы предотвратить нападение на Польшу. Больше того, он за спиной Гитлера прилагал все старания к тому, чтобы сохранить мир. Как это может быть совместимо с заговором для ведения агрессивных войн? Он был также не согласен с ведением войны против России и всячески отговаривал фюрера.

2. Если бы существовал заговор для совершения военных преступлений, то война велась бы с самого начала с полнейшей беспощадностью и в нарушение всех правил ведения войны. В действительности же было наоборот: как раз в первые годы войны, и это никем не оспаривается, международные правила ведения войны в основном выполнялись обеими сторонами. Как раз в первом периоде войну старались вести на началах рыцарства и порядочности.

Если нужны доказательства тому, то вполне достаточно взглянуть на предписания, которые издавало ОКВ по вопросу поведения войск в Норвегии, Бельгии, Голландии. Далее: каждый солдат при отправке на фронт имел в своей солдатской книжке памятку с «10 заповедями о ведении войны германскими солдатами». Фельдмаршал Мильх оглашал их здесь из своей книжки. Эти заповеди обязывали солдат вести себя лояльно и не нарушать международных правил ведения войны. Банда заговорщиков во главе государства с планом, состоявшим в том, чтобы вести войну, не соблюдая никаких норм права и морали, наверное, не послала бы своих солдат в бой, отдав им письменный детально разработанный приказ, повелевающий прямо противоположное.

Я думаю, что если обвинение считает этих- 22 человек заговорщиками, и именно заговорщиками против мира, правил ведения войны и против человечности, то оно ошибается.

Защитники отдельных подсудимых покажут, какое отношение имели их подзащитные, каждый в отдельности, к мнимому заговору.

Я только что упомянул, что рейхсмаршал Геринг был вторым человеком в государстве; на протяжении всего процесса это неоднократно отмечало и обвинение, пытавшееся усмотреть в этом особо отягчающее для Геринга обстоятельство, и обвинение указывало, что в силу своего особого положения Геринг должен был иметь возможность вмешиваться во все дела правительства, самостоятельно решая важнейшие вопросы.

Эта точка зрения неверна, и она базируется на незнании, в чем заключалась исключительность положения Геринга. А заключалась она в следующем: Геринг был вторым человеком в государстве по рангу. Этот ранг закрепился за ним, когда осенью 1934 года Гитлер, составив завещание и секретный указ, назначил Геринга своим преемником в правительстве. В 1935 или 1936 году это было зафиксировано в неопубликованном Правительственном законе, подписанном всеми министрами 7 сентября 1939 г. Гитлер объявил этот закон в рейхстаге; таким путем преемственность Геринга стала известна всему немецкому народу.

В качестве заместителя фюрера в правительстве Геринг выступал только в тех случаях, когда Гитлер был болен или находился в отъезде вне Германии, как это было, например, в марте 1938 года, когда Гитлер несколько дней пробыл в Австрии. Когда же Гитлер был на месте и сам выполнял свои обязанности, положение заместителя не давало Герингу никаких особых прав и полномочий. Он мог давать указания лишь непосредственно подчиненным ему ведомствам и не имел права давать служебные указания другим ведомствам.

Из этого факта следует, что Геринг, будучи вторым человеком в государстве, не мог ни отменять, ни изменять, ни дополнять указания и приказы Гитлера. Он не мог отдавать распоряжения тем учреждениям, которые не были подведомственны непосредственно ему. У него не было возможности давать директивы, обязательные для других ведомств (будь то партийные органы, органы полиции, учреждения армии и флота), или вмешиваться в руководство ими.

Таким образом, положение Геринга как второго человека в государстве не может быть использовано против него в качестве особо отягчающего обстоятельства; оно не может также служить основанием для утверждения, что существовал заговор.

Подсудимый Геринг никогда не принимал участия в выработке или проведении в жизнь общего плана или заговора, который имел своим содержанием преступления, названные в Обвинительном заключении.

Как я уже отмечал, участие в подобном заговоре должно было иметь в первую очередь предпосылкой существование такого общего плана и то, что его участники были едины а своем намерении провести в жизнь преступления, вменяемые им теперь в вину. В отношении Геринга такие предпосылки отсутствуют.

Надо признать даже обратное. Конечно, Геринг хотел ликвидировать Версальский договор и обеспечить Германии ее прежнее положение крупной державы. Но он думал, что этой цели можно достигнуть если не при помощи правовых норм Лиги Наций, то во всяком случае только политическими средствами. Вооружение должно было только придать больше веса голосу Германии...

Находя себе поддержку в поразительных успехах Гитлера в первый период, Геринг надеялся, что мощные вооруженные силы Германии уже только одним своим существованием помогут достижению целей Германии мирным путем, пока эти цели не будут выходить за определенные границы. В политической жизни государство может выступать со своим мнением и его будут слушать только в том случае, если за его спиной стоит мощная армия, внушающая другим государствам уважение. Совсем недавно начальник американского генерального штаба Маршалл в своем втором годовом отчете констатировал: мир не считается серьезно с желаниями слабых. Слабый — это слишком большое искушение для сильных...

Германия вооружалась не для ведения агрессивной войны. Не для подготовки агрессивной войны осуществлялся и четырехлетний план, назначение и задачи которого точно выявлены в показаниях самого подсудимого и свидетеля Кернера.

Генерал-фельдмаршалы Мильх и Кессельринг единодушно показали, что созданные в ходе вооружения военно-воздушные силы имели только оборонительные цели, негодные для ведения агрессивной войны. Такое скромное вооружение Германии не дает осноаания сделать вывод о ее агрессивных намерениях.

Геринг не хотел войны...

Начиная с 1933 года в своих выступлениях, в своих многочисленных речах Геринг часто подчеркивал, что он очень заинтересован в сохранении мира и что вооружение производится только для того, чтобы поднять авторитет Германии и снова обеспечить ей возможность играть на международной арене определенную политическую роль...

Герингу казалось очень важным сохранить добрые отношения с Англией. Об этом говорит его поведение во время беседы с лордом Галифаксом в ноябре 1937 года в Каринхале, so время которой Геринг совершенно откровенно сообщил лорду Галифаксу о целях внешней политики Германии, сводившейся к следующему:

а) аншлюс, то есть присоединение Австрии и Судетской области к Германии,

б) возвращение Германии Данцига и разумное разрешение вопроса о Польском коридоре.

При этом Геринг указал, что он не желает войны и может способствовать Англии разрешить этот вопрос мирно.

Встреча в Мюнхене осенью 1938 года состоялась по его инициативе. Мюнхенское соглашение обязано своим возникновением в значительной мере его влиянию.

Когда в марте 1939 года в результате оккупации оставшейся части Чехословакии и возмутительного поведения Гитлера, нарушившего Мюнхенское соглашение, отношения с Англией значительно ухудшились, Геринг приложил все усилия для восстановления нормальных отношений. Для достижения этой цели он организовал встречу с английскими промышленниками, которая состоялась в Зенке-Ниссен-Коог в начале августа 1939 года и о которой здесь рассказывал свидетель Далерус. В речи, произнесенной тогда, Геринг указал, что ни в коем случае нельзя допустить, чтобы началась война с Англией. Он просил участников беседы в меру сил содействовать восстановлению хороших отношений с Англией.

Когда после речи Гитлера, произнесенной на совещании командующих войсками 22 августа 1939 г. в Оберзальцберге и неоднократно цитированной здесь, возникла угроза войны, Геринг немедленно, то есть на следующий же день, вызвал к себе из Швеции Далеруса и, действуя через голову Министерства иностранных дел и на свой страх и риск, попытался добиться взаимопонимания с Англией для предотвращения войны.

Здесь выдвигалось возражение, что Геринг, мол, не посвятил Далеруса в свои истинные намерения и что его устремления были направлены не на сохранение мира, а лишь на то, чтобы побудить Англию отказаться от договора о взаимопомощи с Польшей, то есть разобщить Англию и Польшу, после чего Германия могла бы оказать на Польшу давление и Польша под~ чинилась бы ее требованиям, или начать наступление на Польшу и, ничем не рискуя, осуществить свой план а отношении нее.

Сомневаться в том, что Геринг желал мира, несправедливо.

Если это сомнение основывается на том, что Геринг не сообщил свидетелю Далерусу содержания речей фюрера от 23 мая 1939 г. и от 22 августа 1939 г., то оно неубедительно и ничего не дает.

Ни при каких условиях Геринг не мог сообщить об этих строго секретных речах кому-то третьему, а тем более иностранцу, не подвергая себя обвинению в государственной измене и измене родине. Кроме того, эти речи не имели значения для выполнения того поручения, которое давалось свидетелю, тем более что налицо была особая ситуация, так как попытки дипломатов остановились на мертвой точке, и Геринг, не найдя другого выхода, решил в качестве крайней меры воспользоваться своими личными связями, своим личным влиянием и своим личным авторитетом.

Для выполнения поручения Далерусу было важно лишь то, что внешнеполитическое положение Германии в результате известного свидетелю инцидента между Германией и Польшей угрожающе обострилось и теперь в результате соответствующего отношения со стороны Англии должно было быть вновь переведено g мирное русло.

Геринг не собирался разобщать Англию и Польшу. Это следует со всей очевидностью из того факта, что вначале Геринг передал английскому послу в Берлине Гендерсону текст ноты, содержавшей предложения, которые Германия делала Польше и которые были квалифицированы Гендерсоном как умеренные, и этим он пытался достичь переговоров непосредственно с Польшей.

Но Польша совершенно откровенно не желала соглашения с Германией. На это указывают различные обстоятельства:

а) инцидент с Польшей начался почти год назад. Почему Польша не потребовала его разрешения на третейском суде, с которым был подписан специальный договор? Почему Польша не обратилась в Лигу Наций? Очевидно, она не хотела, чтобы третейский суд вынес приговор по вопросу о Данциге и Коридоре;

б) о нежелании Польши установить взаимопонимание с Германией еще яснее говорит заявление польского посла Лип-ского, сделанное им послу Форбсу и переданное здесь свидетелем Далерусом. Липский заявил, что его не интересует какая-либо нота и какое-либо предложение Германии, но он уверен, что в случае войны а Германии тотчас же вспыхнет восстание и польская армия триумфально двинется на Берлин.

Это отрицательное и непонятное отношение Польши находит свое объяснение, по-видимому, в том, что, получив гарантии со стороны Англии, она почувствовала себя слишком уж сильной и уверенной.

Указание на предстоящее восстание дает основание полагать, что Польша была осведомлена о планах группы Канариса.

Таким образом, ни о каком двусмысленном поведении Геринга или о его фальшивой игре не может быть и речи.

Серьезное стремление подсудимого Геринга к сохранению мира и установлению хороших отношений с Англией признается также послом Гендерсоном, который, зная хорошо положение в Германии и имея связи с руководителями Германии, имеет наиболее верное суждение о Геринге.

Я ссылаюсь на его цитату из его известной книги «Провал миссии», в которой на 83-й странице говорится дословно следующее:

«Я хотел бы здесь выразить свою уверенность в том, что фельдмаршал, если бы это зависело от него, не затеял бы войны, как это сделал Гитлер в 1939 году. Как будет показано ниже, в сентябре 1939 года Геринг решительно стоял на стороне мира».

Лорд Галифакс также заявил, что и у него не было никаких сомнений в том, что все усилия Геринга, направленные против возникновения войны, были искренними.

То, что после начала войны, которой Геринг стремился помешать всеми имеющимися в его распоряжении средствами, но которой помешать он не смог, он, как главнокомандующий ВВС, отдавал асе свои силы для победы Германии, не находится ни в каком противоречии с серьезностью его стремления не допустить войны. С этого момента он знал только свой долг солдата по отношению к своей родине.

Гитлер несколько раз выступал перед командующими войсками с речами, например, в ноябре 1937 года, 23 мая 1939 г. и 22 августа 1939 г. Во время допроса Геринг весьма подробно изложил значение и смысл этих выступлений. Для решения вопроса о том, означает ли факт присутствия на совещаниях, на которых имели место эти выступления, участие в заговоре в духе Обвинительного заключения, важно констатировать, что в этих выступлениях Гитлер односторонне излагал свое мнение по военным и политическим вопросам. Он информировал участников совещания только о том, в каком направлении будут развиваться события. Мнение участников совещания никогда не спрашивалось.

Из вышеупомянутых выступлений участники совещаний не могли узнать и так и не узнали, имелось ли у Гитлера твердое намерение начать агрессивную войну.

Это подтверждают единодушно все присутствовавшие на этих совещаниях.

Подсудимый обвиняется в бесцеремонном ограблении оккупированных Германией областей и тем самым в нарушении Гаагских правил ведения сухопутной войны. Это обвинение не обоснованно.