Друг остается в госпитале

Друг остается в госпитале

Работы еще не были закончены. Командование намеревалось эвакуировать личный состав только после того, как будут уничтожены все улики.

Прежде всего эвакуировали членов семей военнослужащих, и их багаж был доставлен на железнодорожную ветку.

В лабораториях мы уничтожали медицинское оборудование, сжигали документы. Металлическую аппаратуру разрезали автогеном до неузнаваемости. Особое внимание было уделено уничтожению специальной аппаратуры, которая не применяется в обычных целях. Пробирки и различные сосуды с микробами и средой, на которой они культивировались, бросали в пылающие печи. Оплавившуюся стеклянную посуду потом разбивали на мелкие части.

Из всех лабораторий было собрано в одну комнату около трех тысяч микроскопов. Мы неистовствовали, разбивая микроскопы, хотя и сознавали, что уничтожать дорогие приборы было совершенно бессмысленно и нелепо даже при этом положении. Оставшиеся пятьдесят автоцистерн для воды системы Исии вывезли в поле и сожгли. Как только в здании заканчивались основные работы по уничтожению приборов и материалов, его поджигали. Только в три часа дня нам разрешили отдохнуть.

Я проработал больше суток подряд без сна. От усталости я шатался как пьяный, ноги не слушались. У казармы мне на глаза попался Хаманака. Со вчерашнего дня я ни разу не вспомнил о нем.

Подсев к нему, я спросил:

— Когда вернулся? Ну как, слава богу, отделался?

— Ничего, — глухо ответил он и посмотрел на меня каким-то безразличным взглядом.

Приглядевшись к нему, я увидел, что он был без очков, хотя раньше носил их постоянно. По-видимому, очки были потеряны тогда, когда его избили после неудавшегося побега. Я хотел было спросить, что случилось с очками, но, разглядев на его лице шрамы от побоев, понял, что не следует лишний раз напоминать ему о неприятном. То, что Хаманака выпустили, было хорошо, однако мне казалось, что он нисколько этому не был рад. В суматохе, которая поднялась в отряде, пропали все его вещи, да и сослуживцы после того случая смотрели на него теперь с подозрением.

Я протянул Хаманака его веер, на котором был написан текст военной песни.

— Оставь у себя, — резко сказал он.

При этих словах я почему-то вдруг почувствовал прилив гнева и злости и уже хотел было переломить веер пополам, но, подумав, что нам, возможно, придется вместе умирать, тихо положил веер на пол и опустил глаза. Морисима внимательно посмотрел на нас, но ничего не сказал. Он сидел и клевал носом. Тут я вспомнил о Кусуно и решил навестить его. Когда я собрался встать, Морисима уже заснул. Хаманака сидел, не меняя положения, и смотрел в одну точку.

— Пойду в госпиталь, — сказал я ему и вышел.

В госпитале был такой же беспорядок, как и в казарме. Легкобольные, которые могли ходить, уже были эвакуированы. Кусуно оставался в госпитале, вероятно, у него была все-таки чума, хотя и в легкой форме. Я попросил дежурного санитара провести меня к другу.

— К нему нельзя. Вы можете заразиться, — сказал он, выпроваживая меня.

— Как он себя чувствует?

— Болеет, ничего не поделаешь. Вероятно, будет лежать.

Я хотел расспросить поподробнее, но вдруг в голове у меня мелькнула ужасная мысль: разве оставят так больных, которые могут оказаться живыми свидетелями?

Когда я проходил мимо палаты, где лежал вольнонаемный Коэда, у меня в памяти вдруг всплыл образ матери Кусуно. Я вспомнил ее беседу с моим отцом перед нашей отправкой. Она рассказывала ему о том, как потеряла мужа и как ей трудно было устроить своего младшего сына в школу…

Выйдя из госпиталя, я услышал голос Хаманака:

— Акияма, на построение!

При этих словах я сразу забыл и о Коэда и о Кусуно. Мне показалось, что отряд уже выступает. Охваченный страхом опоздать и остаться, я со всех ног бросился бежать к месту сбора.

Перед строем уже стоял начальник группы Осуми и объяснял обстановку:

— …Сейчас наша армия ведет упорные бои с противником в пограничных районах, сдерживая его натиск. Есть приказ нашему отряду временно оставить городок. Необходимо всему личному составу привести в порядок личные вещи и собраться перед штабом. Место назначения пока не известно. Вероятно, мы должны будем укрепиться на одном из рубежей у Хинганского хребта. Поскольку не исключена возможность стычек и смерти в бою, всем одеть лучшее обмундирование.

Мы запаслись печеньем, гаоляновым хлебом и другими продуктами, отпущенными лавкой.

— В расположение нашей группы больше не вернемся, поэтому не забудьте взять все необходимое. Не берите лишнее, чтобы не обременять себя, — наставлял Осуми.

— Что делать с вещами больного, который еще в госпитале? — спросил я.

— Чьи вещи?

— Кусуно.

— Пока не трогать. На это будет особое распоряжение, — ответил Осуми. Вероятно, он уже знал, какая судьба ожидает Кусуно.

Я вернулся в казарму вместе с Хаманака и Морисима. Кроме обмундирования, я взял с собой сберегательную книжку, дневник и две фотографии как память об отряде. Остальное я связал в пачку и бросил в корзину. На случай, если нас застанут холода, я захватил два одеяла, носки, нижнее белье и связал это в один узел.

Хаманака сидел со скучающим видом. Ему не во что было переодеться.

— Ты можешь взять обмундирование Кусуно, — предложил я ему, хотя и понимал, что неловко, удирая, снимать рубашку с больного.

— Разве хорошо брать чужое? — возразил он, по-видимому, думая так же, как и я. Однако положение его было незавидное. Если он один среди всех останется в своем рабочем обмундировании, в котором пришел с гауптвахты, то его внешний вид будет постоянно напоминать всякому о том, что человек отбывал наказание.

— Думаю, что здесь нет ничего плохого, так как Кусуно, возможно, не вернется, — ответил я после некоторой паузы.

— Как же так можно, ведь товарищ… — неуверенно возразил Хаманака.

— Я отлично понимаю твое положение, но ничего не поделаешь. Мы тоже не знаем, что с нами будет потом, — решительно сказал я, и на этом разговор окончился.

Вещи Кусуно поделили. Обмундирование взял себе Хаманака. Так как оружие было взято раньше, особо ценных вещей не оказалось. Осталась только тетрадь, в которую были вложены сберегательная книжка и почтовая открытка от матери.

— Дайте я хоть это отнесу ему, — предложил Хаманака.

— Ты не сможешь с ним увидеться, — грустно проговорил Морисима.

Саперы уже приступили к разрушению опустевших зданий. Скоро должны были поджечь и наше помещение. Я также сомневался, что оставшиеся вещи попадут в руки Кусуно, если их отнести сейчас в госпиталь. Никто из нас не думал, что мы поступаем дурно. Я успокаивал себя тем, что мы старались делать все возможное. Однако сберегательную книжку все же решили отнести.

— Я пойду в госпиталь, — снова вызвался Хаманака.

Этим он хотел как бы утешить себя. Я и Морисима хорошо понимали его. Я взял почтовую открытку матери Кусуно и положил в карман. Я чувствовал, что если он умрет, а я останусь в живых, то я обязан сообщить его старой матери о смерти сына. Мы были из одной префектуры, жили в одной казарме, поэтому, кроме меня, некому было сообщить матери о гибели сына.