После падения Окинавы

После падения Окинавы

Не улеглось еще возбуждение, вызванное сожжением маньчжурской деревни, как мы получили печальное известие о падении острова Окинава. Из сообщений по радио, которое имелось в лабораториях, и из газеты «Мансю Ниппо», ежедневно вывешивавшейся на стене, мы; знали о переломе в ходе войны не в нашу пользу. После: известия о падении Окинавы мы остро почувствовали, что война вступает в решающую фазу. Не исключалась возможность, что вслед за этим противник высадится в Китае или на острова собственно Японии.

Но слово «поражение» еще не вошло в наш обиход.

Примерно в это время вернулся вылетавший в Японию командир нашего отряда Исии. Он собрал отряд и обратился к нам с проникновенной речью, в которой сквозила тревога. Ходили упорные слухи, что он в этот раз, как и летом 1944 года, после падения Сайпана, настаивал на применении бактериологической бомбы, утверждая, что это сразу же изменит обстановку на фронтах в нашу пользу. Он говорил о несокрушимости Японии — страны богов, о возросшей роли нашего отряда, призывал нас верить в окончательную победу и отдать свои силы выполнению служебного долга. Но его возбуждение и непрестанное подчеркивание нашего долга только взвинтило до предела наши и без того напряженные нервы.

И как бы подтверждая, что мы попали в тяжелое положение, — а это и без того было ясно из речи Исии, — на вечерней лекции один преподаватель, чтобы ободрить нас, сказал:

— Скоро мы создадим новое оружие, которое потрясет весь мир. Тогда мы сможем уничтожить сто миллионов человек.

На этой единственной надежде тогда строились все расчеты. «Раз так говорит высшее начальство, значит, это правда», — таково было общее мнение.

В июле начались тревожные дни. Рядом с аэродромом готовили капониры для самолетов. Для этого было мобилизовано около тысячи китайских кули, да и мы иногда целыми днями были заняты рытьем окопов и других укрытий.

Как-то я, Саса и Хосака вместе с вольнонаемным Коэда отправились к месту работ. Мы миновали котельную и пошли, направляясь ко второму аэродрому. Перед нами открылась картина, напомнившая почему-то далекие времена. Полуголые босые китайские кули, которые были похожи на первобытных людей, равнодушно, механически копали и переносили землю. Их было великое множество, однако не было слышно ни громких разговоров, ни шуток. Царила такая удручающая тишина, что казалось, будто это не люди работают, а копошатся шелковичные черви.

— Там бомбы сложены, — сказал, ни к кому не обращаясь, Хосака.

Внимательно присмотревшись, мы увидели, что действительно направо от нас, рядом с постройками, высились штабеля покрытых красной ржавчиной бомб. Каждая из них длиной была, наверное, в рост человека.

— Неужели мы стали изготавливать и бомбы? — спросил я Коэда.

— Гм… такие бомбы раньше применяли на фронте, а теперь их направили к нам. Ведь это обычные бомбы.

Мы закончили работу в пять часов и вернулись обратно, китайцы же работали почти всю ночь напролет и за два дня соорудили три укрытия. Транспортных самолетов в отряде было семь, но так как они непрерывно несли службу связи с филиалами отряда и выполняли другие задания командования, а следовательно, почти все время находились в воздухе, то достаточно было трех укрытий.

На южной стороне городка, недалеко от жилых домов, где проживали администрация и вольнонаемные, под землей в виде треугольника была выстроена казарма, где разместили до двух рот саперов и «оружейников» — специалистов по бомбам, прикомандированных к нашему отряду. В сущности, это были диверсионные группы. Говорили, что их прикомандировали к нашему отряду для обучения применению бактериологических бомб в тылу противника. Они должны были играть роль ударных отрядов, но, насколько они были подготовлены к этому, никто не знал. Личный состав этих рот состоял из довольно пожилых солдат, призванных из запаса, и потому никак нельзя было сказать, чтобы они отличались высоким боевым духом. Наоборот, чувствовалось, что они деморализованы. Судя по тому, как они ползали на плацу во время учений, можно было сказать, что солдаты совершенно не привыкли к военной службе. Чтобы поднять боевой дух, их каждый вечер заставляли распевать военные марши. Даже нам становилось невыносимо грустно смотреть, как они с песнями маршировали по плацу, освещенные багровыми лучами заходящего солнца.