Чистая любовь юноши

Чистая любовь юноши

Однажды в казарму шумно ворвался Хаманака и, едва переступив порог, объявил:

— Эй, друзья! Помните, тогда избили Комия? Говорят, никому не попало. Как будто начальник отряда решил замять это дело.

— Неужели правда? — обрадованно переспросил я, предвкушая скорую встречу с Хаясида, и тут же почувствовал раскаяние за то, что тогда своими поучениями испортил ему настроение.

— Это здорово! Теперь всем вольнонаемным придется задуматься, — не без злорадства заключил Хаманака.

Он ненавидел начальство. После Хаясида ему доставалось от начальников больше всех. Работая в общем отделе, он раньше многих вольнонаемных узнавал все новости и передавал их нам. Поэтому подлый, мстительный Оми, его начальник, особенно жестоко обращался с ним. Кроме того, Хаманака был очень красивым, и это, вероятно, тоже раздражало безобразного Оми.

По рассказам Хаманака, Хаясида и его товарищей сначала должны были отправить в Синьцзин и там предать суду военного трибунала за избиение начальника. Но в тот злополучный вечер Комия, потеряв голову от бешенства из-за нападения на него подчиненных, схватил попавшуюся под руку пехотную винтовку и стал ею размахивать. От удара о что-то твердое на оружии оказался поврежденным государственный герб — хризантема, то есть совершилось новое преступление[11]. Поэтому на суде оно непременно всплыло бы, а это такое бесчестье для отряда, что начальник отряда решил сохранить всю эту историю в тайне.

В тот вечер все ходили с какими-то посветлевшими лицами. После ужина до отбоя кто писал письма на родину, кто записывал свои впечатления в дневник. Правда, мы сомневались, что все наши письма доставляются родным. Прошло уже два с половиной месяца с тех пор, как мы прибыли в отряд. За это время я написал домой около десяти писем, а от матери получил только одно. Мои сослуживцы за все время тоже получили самое большее по два письма. Но для всех нас утешением был сам процесс писания писем. Это как-то приближало нас к родителям и друзьям, оставшимся на родине, и поэтому все писали домой аккуратно и усердно. В дневниках не разрешалось писать о работе. Как и письма, они служили нам лишь для собственного утешения и не содержали ничего, кроме личных воспоминаний.

Как-то вечером, когда мы были заняты письмами, неожиданно открылась дверь и вошел Оми.

— Хаманака, что ты там рассматриваешь? — сразу же спросил он и, не взглянув на остальных и не ответив на приветствия, направился прямо к Хаманака, который что-то быстро спрятал под стол.

— Покажи! Чья фотография?

— У меня… ничего нет, — нерешительно ответил Хаманака, кончиками пальцев поправляя очки.

— Почему не выполняешь приказание? — Оми оттолкнул Хаманака и вынул из-под стола спрятанную там фотографию.

— Кто эта женщина? — злобно спросил он.

Мы смутно догадывались о том, что Хаманака дружит с дочерью врача — Имадо Мицуё, который также работал в общем отделе. Из разговоров вольнонаемных мы знали, что его дочь была очень красива. Разумеется, Оми не мог не узнать ее на фотографии.

— Это фотография девушки Имадо, — спокойно проговорил Хаманака.

— Что? Что это значит? Скотина! От нее получил?

— Нет, я нашел, — солгал Хаманака.

Я дрожал от страха за Хаманака. В его ответе и поведении был скрытый вызов, и это не могло не вывести из себя Оми.

— Нашел?.. Лжешь! Любуешься фотографией девчонки, ухмыляешься и, наверное, думаешь, скотина, что занимаешься нужным делом?.. Я тебя!..

Оми занес правую руку за спину. «Сейчас ударит», — подумал я.

Словно готовясь принять оплеуху, Хаманака снял очки и, едва сдерживая волнение, продолжал:

— Господин Оми, вы не верите мне? Я действительно нашел ее. Но если вы думаете, что я говорю неправду, пожалуйста, делайте со мной что угодно.

— Смотри у меня!

Оми выругался и, опустив руку, долго смотрел в лицо Хаманака, бледное, нервно подергивающееся.

— Если лжешь, то пощады не жди! Понял? Фотографию я сам передам господину Имадо.

С этими словами Оми, громко стуча сапогами, вышел из помещения. Ему пришлось признать, что на этот раз он потерпел поражение, но весь его зловещий вид как бы предупреждал, что при первом удобном случае он жестоко отомстит Хаманака.

Как только Оми скрылся за дверью, Хаманака вдруг разрыдался.

— Мерзавец! Какой мерзавец!..

И ему было от чего плакать. Безотчетная тоска, досада, стыд — все это вызвало в его душе бурю переживаний. И больше всего стыд. Ему было стыдно за себя, за то, что он солгал, будто нашел фотографию, которую на самом деле подарила ему любимая девушка. Ему было мучительно больно от того, что эта драгоценная для него вещь из-за собственного малодушия попала в руки чужого, грязного, жестокого человека.