Распыленное русское стадо для них выгодно

Распыленное русское стадо для них выгодно

«Известно, для того, чтобы безнадежно остановить на целые часы гренландскую запряжку, стоит только поссорить собак. Они не только перестают везти сани, занявшись дракой, но еще так перепутают упряжь, что потом ее часами не распутаешь. Задача умелого русского вожака – прежде всего не дать россам перегрызться: остальное прилагается само собой.

Естественно, что евреи, которым тоже хочется «наверх», будут стремиться не только самим быть как можно сильнее, но и по возможности ослаблять других. ‹…› Распыленное русское стадо для них выгодно: оно не может представить сопротивления их всегда дружному напору. Они будут делать это дело разрушения даже помимо своей воли, даже – до обреченности»

(В. Шульгин. «Что нам в них не нравится…»).

В контексте означенной славянской «распыленности» особую знаковость приобретает следующий факт. Примечательно, что обвинения России в геноциде украинцев активно поддерживает преимущественно западная часть украинского народа – притом, что Западная Украина вошла в состав СССР только в 1939 году, а следовательно, никакого отношения к украинскому геноциду 1932-33 гг. западные области не имели.

В то же время подавляющая часть населения областей Центральной и Восточной Украины, принявших на себя страшный удар Голодомора, меньше всего усматривает его виновников в своих русских братьях – таких же жертвах еврейско-большевистских изуверов, как они сами.

Объяснить этот парадокс не составляет труда: вековая политическая разделенность двух частей украинского народа безусловно наложила свой отпечаток на ментальное восприятие межславянских «братских» связей.

Поэтому с одной стороны мы видим твердый восточно-украинский отпор любым попыткам навязать образ русского народа как врага и палача, а с другой – легкое западно-украинское соглашательство с антироссийской пропагандой.

Но есть еще один аспект западно-украинской позиции, обойти вниманием который мы не имеем права. Речь идет о первопричинах утраты украинским Западом тех самых ментальных связей, отсутствие которых сегодня делает его легкой добычей разжигателей межславянской вражды.

О том, куда уходят эти исторические корни, повествует небольшой отрывок из книги Василия Витальевича Шульгина «Что нам в них не нравится…» (курсив- авторский):

«Некий устоявшийся образ русскости можно рисовать себе в москвичах эпохи Алексея Михайловича, если не принимать во внимание солидной доли финской и татарской крови, влившейся в северян. Но история говорит нам, что другое действующее лицо этой же эпохи, гетман Богдан Хмельницкий, смотрел на себя и на своих как на истинных носителей русского начала.

Южане напоминали Государю Московскому, что древнее гнездо воссоединяемого русского народа есть Киев и вся вообще «Малая Русь». И если на одну минуту задуматься над тем поразительным сходством, которое являют внешние образы Руси Киевской и Руси Запорожской …, – то надо признать, что этого рода русскость, то есть древнюю русскость, Юг стойко хранил.

Но эта русскость, будем называть ее южной, отличается от Московской, которую будем называть северной. И поэтому недаром Петр Великий, коему предстояло использовать великое дело своего отца (направившего «Московию» с пути местно-московского на путь обще-русский), недаром Петр Великий стремился найти новое гнездо для удвоившегося в своих возможностях народа.

Москва для этого дела была тесна и провинциальна; она не могла импонировать русскости южной; ибо эта последняя традиционно, от времен Владимира и Ярослава, протягивала щупальца на Запад и тянула в себя завоевания культуры общечеловеческой. Из воссоединения двух братских племен, одинаково русских, но несколько разошедшихся в течение веков различной политической жизни, непременно должно было родиться «нечто третье», что не было бы ни древний Киев, находившийся в состоянии упадка, но хранивший варяжские традиции русского западничества; ни Москва, набравшаяся силы, но носившая на глазах повязку из чисто московских, «сепаратистических» от остального мира предрассудков.

Это третье было найдено; и нарекли ему имя – Санкт-Петербург.

Петербург, утвержденный на болоте Петром, что значит Камень, получил гранитное основание; при помощи прозревших «москвичей» и наследственно зрячих «киевлян» он стал тем котлом, где великолепно, можно сказать «блистательно», варилась каша из двух воссоединившихся племен русского народа.

Петербург поле под вишневыми садочками Полтавы превратил в ристалище, где разыгрался первый, со времен Владимира Мономаха, общерусский триумф. Петербург скромного хохла казака Григория Розума сделал супругом Императрицы Всероссийской – девицы Елизаветы; Петербург осуществил давнюю мечту Киева «ногою твердой стать при море» – при теплом, южном, Черном море, с IX века называемого «русским»; Петербург бросил южнорусское казачество, хранившее варяжские традиции, на новые подвиги, показав ему ручкой Императрицы Екатерины II подножие Кавказа, именуемого Кубань.

Петербург выковал новый русский язык, который был не московский и не киевский; который проходил выше того и другого, но стоял на этих двух местноречиях, как голова, вместилище развившегося разума, стоит на двух ногах.

Петербург из двух русских племен варил сладкий мед, который обещал досыта накормить пищей животной и духовной огромные пространства Русской Империи. Возможности, отсюда проистекавшие, не давали жить соседям; и потому сначала шведы, потом поляки и, наконец, немцы поспешили в этот кипящий мед подбросить ложку дегтя, которая испортила бочку. Этим дегтем была украинская идея.

Украинская идея (идея распри, раздора, идея бифуркации единых русских крови, языка и культуры) задержала сваривание южно – и северно-русских особенностей в единый русский тип, то есть работу, над которой трудился Петрополь. С тех пор, как Петроград деградировал из ранга столицы, каковой опять стала Москва, история попятилась назад; а враждебные русскому народу силы стали неистово работать над его разделением.

По счастью, оружие, которое для этого употреблено, – гнилое. Украинская идея, то есть утверждение, что южно-русский народ – не русский, долго не выдержит, ибо оно лживо и рассчитано на невежество.

Самолюбие проснувшегося южно-русского народа не позволит, чтобы ему морочили голову польско-немецкими сказками, принимая его за дурачка непомнящего. Малая Россия вспомнит, что она Россия par excellence [в высшей мере], и пошлет к так называемой mere de biss всех украинствующих вралей.

Но… но «особенности» южно – и северно-русские, подновленные годами разделения, останутся. Южная Россия, даже приняв свое старое наименование Малой, то есть исконной Руси, некоторое время будет настроена сепаратистически; если не в смысле политическом, то в смысле культурном.

Будут попытки строить две параллельные культуры (обе чисто русские): одну – северно-русскую, другую – южно-русскую. И пройдет, может быть, немало времени, пока обе половины России признают свои культуры местными и подчиненными; тогда, поднявшись над сими локальными изделиями, но взяв их за основание, они будут продолжать пряжу, начатую Петербургом, – пряжу единой, общерусской ткани».

Вместо комментария к вышесказанному могу лишь с прискорбием заметить, что до «единой ткани», которая могла бы стать надежным фундаментом для укрепления и процветания украинского и русского народов, сегодня еще дальше, чем в те времена, когда В. Шульгин писал эти строки. (К слову, определенный прогресс на поприще славянского сплетения был достигнут И. Сталиным, в заслугу которому безусловно можно поставить факт объединения Украины). Сегодня мы становимся свидетелями обратного процесса – процесса углубления межславянского раскола, грозящего перерасти в политическую и историческую вражду.