«Золотая рота»
«Золотая рота»
Главным ответом Николая I на восстание декабристов было громкое учреждение службы политического сыска — широко известного в русской истории Третьего отделения во главе с графом А. X. Бенкендорфом. Вторым, более скромным и незаметным жестом он создал автономное подразделение личной охраны, подчиненное не гвардейскому командованию, а министру императорского двора. Мы имеем в виду сформированную по его приказу в октябре 1827 года роту дворцовых гренадер, или, как ее еще называли, «золотую роту». Первый шаг на пути устранения гвардии от охранных обязанностей был сделан.
Примечательна история, послужившая толчком для создания «золотой роты», рассказанная в мемуарах декабриста М. А. Бестужева (1800–1871), штабс-капитана лейб-гвардии Московского полка, одного из четырех братьев Бестужевых, причастных к восстанию 14 декабря, который вместе с братом Александром и штабс-капитаном Щепиным-Ростовским вывел на Сенатскую площадь свой полк[140]. Предоставим же ему слово:
«В первый раз, когда меня привели к личному допросу Незабвенного (то есть Николая I. — Б.Г., Б.К.), он вбежал в кабинет и, обратившись к Чернышеву, произнес с расстановкой, указывая на меня: „Видишь, как молод, а уж совершенный злодей. Без него такой каши не заварилось бы! Но что всего лучше, он меня караулил перед бунтом. Понимаешь… Он меня караулил!“
Чтобы пояснить эти его слова, должно сказать, в каком страхе находилась вся царская фамилия в продолжение всего периода рокового ожидания депешей из Варшавы, особенно после доноса Ростовцева. Переехав в Зимний дворец, Незабвенный приказал ставить на ночь часовых у своей спальни и водить на смену самому караульному офицеру. Двенадцатого числа декабря я стоял со своей ротой в карауле и вследствие приказа повел часовых на смену. В коридоре было довольно темно. Часовые, сменяясь, сцепились ружьями; железо звякнуло довольно громко. Через несколько минут в полуотворенных дверях появилась бледная, вытянутая фигура Незабвенного. „Что такое? Кто тут? — спросил он торопливо. — А, это ты, Бестужев, — что случилось?“ Когда я объяснил причину шума — „Ничего больше? Ну, хорошо… Ступайте“.
Эта мысль, что подобные телохранители оберегали его накануне бунта, так его занимала, что он успокоился только тогда, как издал указ о сформировании роты Дворцовых гренадеров».
Можно представить себе, какие тревожные чувства испытывал Николай I во время этой сцены допроса Бестужева. Оказывается, его жизнь и жизнь близких ему людей накануне восстания всецело находилась в руках мятежников. Будь они более организованы и решительны, им ничего не стоило бы арестовать «Незабвенного» с семьей в Зимнем дворце в ночь с 12 на 13 декабря, используя для этого роту Михаила Бестужева, находившуюся в карауле. Мы не сомневаемся, что Николаю Павловичу отлично была известна роковая роль, которую сыграла рота Семеновского полка, несшая караул в Михайловском замке в ночь убийства его отца Павла I — аналогия напрашивалась сама собой. И царь Николай сделал вывод: надо обезопасить себя и близких от охраны, которая подчинялась офицерам гвардейских полков, несших посменно караул в Зимнем дворце.
Так под влиянием сильного психологического стресса, пережитого императором во время мятежа, родилась идея сформирования специальной воинской части, которая, осуществляя охрану внутри дворца, подчинялась бы непосредственно министру императорского двора. Иными словами, после мятежа декабристов гвардия потеряла доверие императора, и его личная охрана была отныне не в ведении офицеров дислоцировавшегося в Петербурге Гвардейского корпуса, продолжавших по-прежнему нести караульную службу во дворце, а в руках наиболее приближенной к особе императора и царствующей фамилии сановника, пользовавшегося его полным доверием. Эта тенденция была закреплена и продолжена преемниками Николая I: его сыном Александром II, внуком Александром III и правнуком Николаем II, о чем речь подробно пойдет ниже.
В первый состав роты вошло 120 солдат и унтер-офицеров гвардейских полков, имевших награды за проявленную в период войн с Наполеоном храбрость, а также три офицера, выслужившихся из рядовых и награжденных знаками отличия Военного ордена за Бородинское сражение, то есть ордена Святого великомученика и победоносца Георгия. На особое значение роты указывало пожалованное ей в 1830 году гвардейское, георгиевское по типу, знамя, богато расшитое золотой нитью и украшенное по периметру надписью: «В воспоминание подвигов Российской гвардии», которое хранилось в Военной галерее Зимнего дворца под портретом Александра I. Для чинов роты была сшита особая форма одежды: темно-зеленый мундир с красным лацканом, который так же, как погоны, воротник и обшлага, щедро украшали золотые галуны и петлицы. На головах гренадер были высокие шапки из медвежьего меха. Из-за обилия золотого шитья это подразделение вскоре получило в народе название «золотой роты». В целом же форма гренадер разительно напоминала форму старой гвардии Наполеона: те же высокие медвежьи шапки, эполеты и султаны, только не золотые, а красные.
В «Правилах формирования роты дворцовых гренадеров» было записано: «Рота имеет только присмотр и полицейский надзор во дворце. А в большие праздники дает во дворце почетный караул и посты на особо назначенных местах; кроме же сего, никакой другой службы не несет». Правилами также предусматривалось, что рота «состоит под управлением министра Императорского Двора и Уделов». В ведении этого министерства находились все дела придворного правления, а также земельных имений царской семьи, доходы от которых шли на ее содержание.
В 1826 году на этот вновь учрежденный Николаем I пост был назначен генерал-адъютант, генерал от инфантерии, светлейший князь П. М. Волконский, который во время наполеоновских войн занимал пост начальника Главного штаба и фактически возглавлял управление русской армией, сопровождал императора Александра I во всех его поездках по России и за границу, находился с ним в Таганроге и сопровождал его тело в Петербург. Несмотря на то что родной и любимый брат его жены Софьи Григорьевны — князь С. Г. Волконский — как активный участник мятежа декабристов был сослан в Сибирь и Николай I в своих мемуарах дал ему резко отрицательную характеристику, до самой смерти Петр Михайлович пользовался полным доверием императора, назначившего его также управляющим своего Кабинета. На его похоронах, по свидетельству очевидца, «царь отстранил флангового солдата, взялся за ручку гроба и сам понес тело своего верного слуги».
После смерти П. М. Волконского на пост министра императорского двора и уделов был назначен другой чрезвычайно близкий к Николаю I человек — генерал-адъютант, генерал от инфантерии, граф В, Ф. Адлерберг (1791–1884). Он был выходец из шведского дворянского рода[141], его мать с 1797 года состояла в качестве воспитательницы при младших сыновьях Павла I великих князьях Николае и Михаиле Павловичах, а в 1802 году назначена начальницей Воспитательного общества благородных девиц (Смольный монастырь). С 1799 года Адлерберг был товарищем детских игр Николая I и до конца его дней оставался одним из самых близких к нему людей. Наглядным доказательством этого служил шрам на его голове от августейшего удара игрушечным ружьем, произведенного наследником престола. В зрелые годы он был товарищем по любовным приключениям государя: светские сплетники, надо полагать, не без оснований утверждали, что друзья при содействии матушки Адлерберга находили для себя прелестных любовниц среди юных воспитанниц графини в Смольном институте. Император по духовному завещанию назначил его своим душеприказчиком и оставил пенсию в 15 тысяч рублей. В завещании он писал: «Генерал-адъютанта Адлерберга любил я, как родного брата, и надеюсь иметь в нем по конец жизни неизменного и правдивого друга…»
Неудивительно, что именно П. М. Волконскому и В. Ф. Адлербергу Николай I доверил управление своей фамильной собственностью и личной охраной.
Правила приема в роту были строги: никто не мог быть принят в нее без «высочайшего повеления». Право поступления имели «лишь те из уволенных от службы нижних чинов Гвардии, Армии и Флота, которые, бывши в походах против неприятеля, оказали мужество и, следовательно, имеют Знаки отличия Военного ордена или медали и во все продолжение своей службы отличались усердием, честностью и примерным поведением». В 1840 году было «высочайше повелено», чтобы кандидаты для определения в «роту и к должности Высочайшего двора были ростом не менее 2 аршин, 9 вершков (то есть около 182 см. — Б. Г., Б. К.)». Зачисленные в роту приводились к присяге в Военной галерее Зимнего дворца под знаменем роты.
Офицеры роты имели чин старой гвардии, то есть были приравнены к офицерам старых гвардейских полков, фельдфебели — чин армейского подпоручика, унтер-офицеры — чин армейского прапорщика, а все гренадеры и писари роты — унтер-офицеров. Производство офицеров, фельдфебелей и унтер-офицеров в следующий чин зависело «от благоусмотрения Его Императорского Величества». При создании роты Николай I заявил, что «призреваемые заслуженные воины должны быть обеспечены в своем содержании на всю жизнь». Это указание императора неукоснительно выполнялось в течение всей 90-летней истории существования роты дворцовых гренадеров.
В обязанности роты входило «дежурство, по наряду, в Императорских дворцах, Зимнем и Кремлевском, на особо указанных местах, для надзора и присмотра; наряд почетных караулов при выходах, торжествах, праздниках, во дворцах и вне оных, в присутствии Их Величеств, и занятие, при таких случаях, постов на местах особо для сего, по Высочайшему повелению, министром Императорского Двора указанных». Стоя на постах, гренадеры роты отдавали честь только «Императорской Фамилии, Фельдмаршалам и министрам: Двора и Военному, а также Командиру Гвардейского корпуса. Прочим чинам берут только на плечо».
Дежурные гренадеры также были обязаны «никуда не отлучаться от своего места ни днем ни ночью; наблюдать за совершенною чистотою и опрятностью в комнатах… за сохранностью мебели и вообще всех вещей в комнатах; за топкою каминов…». Особое внимание уделялось надзору за комнатами их величеств: «Во время отсутствия императорской Фамилии из дворца, дежурный по внутренним комнатам Их Величеств должен сопровождать придворных, служителей и мастеровых, входящих в сии комнаты, и, если заметит в ком-либо неблагонадежность, наводящую подозрения, обязан немедленно доводить о том до сведения командира роты… задерживать подозрительных людей в коридорах или в комнатах Дворца и, представляя их полицмейстеру дворца, доносить в то же время своему начальству».
Офицеры роты получали двойные оклады: годовые из интендантства и дополнительные, более высокие, из Кабинета его величества. Годовое содержание фельдфебелей, унтер-офицеров и гренадеров также было выше, чем в гвардейских полках (некоторые из них получали оклады прапорщиков и корнетов). Сыновья гренадеров зачислялись в полки лейб-гвардии кантонистами. А дочери офицеров и некоторых гренадеров помещались в государственные учебные заведения (Сиротский и Павловский институты). Чинам роты отпускались пенсии по знаку отличия Военного ордена, гренадеры также награждались знаком отличия святой Анны за 20 лет службы.
В 1839 году гренадеру Сидорову высочайше были пожалованы деньги на выкуп его крепостной сестры на свободу. Нижним чинам роты отпускались деньги на мясную порцию, производился также отпуск дров и свечного отопления, жаловались деньги на приданое для их дочерей, вдовам умерших гренадеров устанавливались пожизненные пенсии. Некоторые гренадеры удостаивались великой чести восприятия их потомства их величествами. Так, в 1845 году гренадеру Данилову было пожаловано 50 рублей «по случаю восприятия его сына Ея Величеством». В 1850 году «по случаю 50-летия именования Его Величества шефом Измайловского полка и 150-летнего юбилея лейб-гвардии полков: Преображенского, Семеновского, Московского, Литовского и артиллерии» всем чинам роты, служившим в шефских полках, были пожалованы награды. В том же году в честь 25-летия событий на Сенатской площади всем чинам роты, бывшим на службе и в строю 14 декабря 1825 года, был пожалован годовой оклад.
Многие годы роту возглавлял полковник Кочмарев, который за время своей службы неоднократно получал награды и подарки из Кабинета его величества. К числу печальных обязанностей роты относилось выставление караулов к телам «в бозе почивших Особ Императорской фамилии». Сам основатель роты Дворцовых гренадеров император Николай I, по свидетельству дочери великого русского поэта, фрейлины Анны Тютчевой, уже находясь на смертном одре, «…велел позвать несколько гренадеров и поручил им передать его прощальный привет их товарищам. Цесаревичу он поручил проститься за него с гвардией, со всей армией…». Как видим, и уходя из жизни, гренадеров царь поставил впереди гвардии.
17 декабря 1837 года в Зимнем дворце вспыхнул грандиозный пожар. Начался он вечером, огонь показался сперва из душника печной трубы на хорах Петровской залы, а затем по деревянному потолку добрался до сухих балок и стал быстро распространяться по всему зданию (вспомним одну из обязанностей гренадеров: следить за топкой каминов!). Николай I, находившийся в это время с супругой в театре, получив известие о пожаре, бросился к дворцу на тройке дежурного флигель-адъютанта, так как его сани на время представления были отпущены. Пройдя по прибытии на половину великих князей, он приказал немедленно отвезти их в Аничков дворец. Историк В. Г. Авсеенко сообщает следующие подробности этого происшествия:
«Пройдя концертную залу и Большую аванзалу, он был встречен в Фельдмаршальской и Петровской залах бушевавшим огнем… Государь прошел через всю охваченную огнем часть дворца, приказал вытребовать два ближайшие полка, Преображенский и Павловский, и поручил солдатам выносить мебель и драгоценности и складывать их на Дворцовой площади. Солдаты и гренадеры, к которым присоединились также матросы, с честью выполнили порученную им работу: за исключением некоторых громоздких предметов, все было спасено в целости. Из столового серебра, ценностью в несколько миллионов, ничего не пропало. Бриллианты и прочие драгоценности также все сохранились. Редкое зрелище представляла в ту ночь и на другой день Дворцовая площадь. Роскошная мебель, зеркала, картины, бронза, статуи лежали в беспорядке вокруг Александровской колонны прямо на снегу. Часы с музыкой, брошенные тут же, играли арии. Неведомые люди помогали выносить вещи. И тем не менее, все оказалось в целости, не было попыток воровства. Пожар длился три дня, пока не сгорело все доступное огню; но и потом еще с неделю курились дотлевающие бревна».
Историк отмечает, что при тушении пожара император проявлял заботу о солдатах: «.. Николай, желая отстоять половину императрицы, послал батальон Семеновского полка разбирать чердак, но узнав, что там уже все в огне, отменил приказание… В одной из зал солдаты силились снять вделанное в стену огромное зеркало… Видя опасность, Николай I велел солдатам отойти, но они:., не расходились. Тогда Государь бросил в зеркало свой бинокль… „Видите, ребята, — сказал он, — что ваша жизнь мне дороже зеркала, и прошу сейчас же расходиться“»[142]. Само собой разумеется, что первыми подняли тревогу и пытались бороться с огнем стоявшие на постах внутри дворца гренадеры «золотой роты». Об этом свидетельствует тот печальный факт, что несколько человек из их числа при исполнении своего служебного долга все-таки погибли. Фонд № 507 Российского Государственного исторического архива сохранил о роте Дворцовых гренадеров дело «О награждении некоторых чинов Роты за труды во время пожара Зимнего Дворца и о назначении пенсий вдовам погибших там же чинов», а также дело «Об определении в Государственные учебные заведения детей гренадеров, погибших на пожаре в Зимнем Дворце».
До этого печального события, в 1832 году, гренадеры принимали участие в открытии на Дворцовой площади одного из замечательнейших в мире памятников — Александровской колонны, высеченной из цельного темно-красного финляндского гранита высотой в 25,6 метра, с фигурой ангела с крестом высотой в 10,5 метра. Она воздвигнута в честь Александра I и его побед над Наполеоном и имеет надпись: «Александру I благодарная Россия». С этого момента гренадеры «золотой роты» несли караул у этого памятника. В 1847 и 1850 годах они участвовали в освидетельствовании колонны и ее пьедестала для исправления выявившихся недоделок, то есть практически выполняли работу верхолазов. Впоследствии такой же караул гренадеры несли у бронзовой конной статуи императора Николая I, воздвигнутой по приказу Александра II в 1859 году на Мариинской площади, и у часовни, сооруженной на месте убийства Александра II 1 марта 1881 года на Екатерининском канале.
В связи с открывшимся 7 ноября 1850 года похищением золотых монет из Эрмитажного Минс-Кабинета роте было предписано, «…чтобы донесения о происшествиях делать тотчас и рапортами по форме», в этом помещении были «учреждены вновь два безотлучных поста».
Для того чтобы читателю было легче представить, как выглядели гренадеры «золотой роты», приводим отрывок из книги советского киноактера Г. Д. Светлани-Пиньковского о своем отце, служившем в начале прошлого века в данном подразделении:
«Ружье оказалось при нем не беспричинно — дворцовые гренадеры охраняли памятники старины… К тому же на нем были белые лайковые перчатки, на портах красовались широкие, как у генерала, красные лампасы, сюртук был расшит золотом, а на голове возвышалась высоченная лохматая тяжелая шапка с двуглавым орлом и какими-то болтающимися кистями. В старину говаривали: „Тяжелая шапка Мономаха“, но шапка гренадеров была куда тяжелее. По сути дела, все дворцовые гренадеры были исключительно георгиевскими кавалерами, и Золотая рота являлась для них как бы пожизненной богадельней»[143].
Мы не ошибемся, если скажем, что с исторической точки зрения Николаю I повезло: он был последним императором династии Романовых, позволявшим себе в течение всего своего 30-летнего царствования довольно открытый образ жизни без особого ущерба для обеспечения своей личной безопасности. Фрейлина Мария Фредерикс свидетельствует:
«…Тысячи людей стекались со всех окрестностей Петербурга на… так называемый Петергофский праздник… Публика и народ располагались бивуаком по всему саду… Государь и Государыня всегда объезжали этот импровизированный лагерь; останавливались, разговаривая с народом и публикой. Тут был восторг и умиление и подавание прошений… однако не существовало в то счастливое время мысли о возможном покушении на жизнь священной особы русского царя!.. Никакой-полиции и стеснений не полагалось, — Государь был уверен в своем преданном народе».
Конечно, надо сделать скидку на монархический пафос фрейлины, но не верить этим рисуемым ею благостным картинам мы просто не можем: «В Царскосельском, Александровском и Гатчинском дворцах, как и в других местах, где помещение Их Величеств находилось в нижнем этаже дворцов, публика и народ допускались без всякого стеснения каждый вечер к окнам дворца, где проживала царская семья. Шторы не опускались, так что было видно все, что происходило в залах… Государь и императрица подходили несколько раз к окнам, кланялись, разговаривали со стоящими тут, когда можно было открывать окна; вообще, жизнь Их Величеств открыта была для всех и сообщалась со всеми… Во время Пасхи Их Величества катались около балаганов, окруженные народом».
Еще более впечатлял выход в народ во время посещения Москвы:
«…О полиции или каких-нибудь стеснениях и помину не было; во все пребывание Их Величества в Москве народ не сходил с площади Николаевского дворца… Государь выходил из дворца на площадь и шел в самую середину толпы… Он шел один, медленно пробираясь через толпу, без всякой охраны… в сопровождении дежурных: генерал-адъютанта, генерала свиты и флигель-адъютанта; больше никого не было при Его Величестве…»
Николай I любил совершать пешие прогулки: рано утром перед завтраком и после обеда. «Он часто посещал мою мать и приходил обыкновенно в шесть часов вечера, совершая свою послеобеденную прогулку пешком, — вспоминает фрейлина М. Фредерикс. — Он никогда не позволял провожать себя далее передней и сам замыкал за собою дверь, чтобы никто не выходил на лестницу». Император так часто появлялся на улицах, идя пешком или следуя в экипаже, что многие столичные жители знали его в лицо. Поэт А. Н. Майков (1821–1897) в верноподданническом стихотворении «Коляска» так запечатлел его образ:
Когда по улице в откинутой коляске,
Перед беспечною толпою едет он,
В походный плащ одет, в солдатской медной каске,
Спокойно-грустен, строг и в думу погружен…
Когда летом 1831 года страшная эпидемия холеры охватила восточные губернии России, Москву и Петербург и доведенная страхом смерти до грани помешательства толпа взбунтовавшейся черни на Сенной площади разнесла вдребезги временную холерную больницу и стала избивать несчастных эскулапов, царь примчался в Петербург прямо на площадь и, встав во весь свой рост в коляске, обратился к разбушевавшейся толпе со строгими увещеваниями. Толпа сразу опомнилась и прекратила свое буйство. Это примечательное событие в жизни Николая I увековечено на барельефе воздвигнутого вскоре Александром II в его честь памятника на Мариинской (ныне Исаакиевской) площади.
Николай поехал в охваченную эпидемией холеры Москву и посетил там холерные госпитали. На обратном пути в Петербург, в Твери, он одиннадцать дней просидел в карантине в соответствии с тогдашними медицинскими правилами. В этой поездке, как и во всех других поездках по России, за границу и на театр военных действий в ходе Русско-турецкой войны в 1828 году, его сопровождал А. X. Бенкендорф. Этот боевой генерал с ярко выраженными полицейскими наклонностями до самой своей смерти выполнял при нем роль руководителя охраны и его личного телохранителя. Вдвоем им пришлось испытать немало волнений. Один переход из Одессы в Варну чего стоил! «Дрожь пробегает по мне, когда я только вспоминаю, что в то время ехал один, по неприятельской земле, с русским Императором, вверенным моей охране», — вспоминал потом «охранник» Бенкендорф[144].
Более практичный помощник графа Бенкендорфа, управляющий Третьим отделением генерал и начштаба Корпуса жандармов Л. В. Дубельт в своих «Записках» так выразил свое отношение к охране императора: «Не нравится мне, что он поехал за границу: там много этих негодных поляков, а он так мало бережет себя! Я дал графу Бенкендорфу пару заряженных пистолетов и упросил положить их тихонько в коляску государя. Как жаль, что он не бережет себя». В мае 1849 года в районе Зимнего дворца был замечен какой-то подозрительный субъект, который был задержан и оказался безвинным отставным драгунским поручиком. Л. В. Дубельт с удовлетворением сообщает: «Кажется, что он несколько расстроен в уме».
Взойдя на престол в начале своего царствования под артиллерийскую канонаду на Сенатской площади, Николай I бесславно закончил его в 1855 году под гром канонады английских и французских батарей, расстреливавших редуты славных защитников Севастополя. Но, даже чувствуя приближение смерти, он остался верен укоренившейся в его сознании ней; гладимой памяти далеких событий 14 декабря 1825 года, приказав, по свидетельству фрейлины А. Ф. Тютчевой, «…собрать в залах дворца все гвардейские полки с тем, чтобы присяга могла быть принесена немедленно после его последнего вздоха».
Сомнение в верности гвардии престолу он пронес в сердце и сознании через всю свою жизнь.