Экспедиции, комитеты, комиссии

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Экспедиции, комитеты, комиссии

В течение всего своего царствования Александр I носил в душе незаживающую, постоянно кровоточащую рану своего грехопадения в роковую ночь 11 марта. Под впечатлением от этого мрачного события его чуткая супруга Елизавета Алексеевна напишет 13 марта 1801 года: «Великий князь Александр, нынешний император, был абсолютно подавлен смертью своего отца, от того, каким образом тот скончался, его чувствительная душа навеки останется истерзанной».

Как все слабохарактерные люди, Александр I, дав себя уговорить на устранение отца с трона, не мог простить за это двух главных инициаторов заговора — Н. П. Панина и П. А. Палена. Первым из них подвергся опале, инициированной вдовствующей императрицей Марией Федоровной. Пален уже 16 июня 1801 года он, неожиданно для всех, был удален о; всех дел и выслан из Петербурга в свое курляндское имение. Александр I терпел его общество всего три с половиной месяца. Карьера братьев Зубовых оказалась чуть длиннее: в январе 1802 года Платон Зубов был вынужден уехать из России за границу. Княгиня Дарья Христофоровна Ливен в своих записках писала: «Все они умерли несчастными, начиная с Николая Зубова, который вскоре после вступления на престол Александра умер вдали от двора, не смея появляться в столице, терзаемый болезнью, угрызениями совести и неудовлетворенным честолюбием… Князь Платон Зубов, сознавая, насколько его присутствие неприятно императору Александру, поспешил удалиться в свое поместье. Затем он предпринял заграничное путешествие, долго странствовал и умер, не возбудив ни в ком сожаления. Пален… закончил существование в одиночестве и в полном забвении… Он совершенно не выносил одиночества в своих комнатах, а в годовщину 11 марта регулярно напивался к 10 часам вечера мертвецки пьяным, чтобы опамятоваться не раньше следующего дня. Умер граф Пален в начале 1826 года, через несколько недель после кончины императора Александра».

23 марта 1801 года во время похорон Павла I в Петропавловском соборе во главе траурной процессии, следовавшей по улицам столицы, с короной усопшего в руках шел тридцатилетний Панин — как в свое время с короной Петра III шел его убийца Алексей Орлов. Летом 1802 года Панин уезжает за границу. «Государь сильно желал избавиться от него; Панин был ему в тягость, был ему ненавистен и возбуждал его подозрения… Все время, пока он еще был в Петербурге, он был окружен шпионами, которые непрестанно следили за ним. Государь по несколько раз в день получал от тайной полиции сведения о том, что Панин целый день делал, где он был, с кем говорил на улице, сколько часов провел в том или другом доме, кто посещает его и, если возможно, о чем говорили с ним… Государь был в сильном беспокойстве, его мучило присутствие Панина, он постоянно предполагал, что Панин составляет изменнические планы, и не знал покоя, ни душевного мира, пока Панин не уехал», — свидетельствует в своих мемуарах Адам Чарторыйский.

В январе 1805 года Панин увольняется по именному указу «от всех дел» и поселяется в своем смоленском имении под тайным надзором полиции. Даже смерть Александра I не внесла никаких изменений в его 25-летнюю опалу, так как Мария Федоровна взяла с вступившего на трон своего другого сына Николая I единственную клятву — не возвращать из деревни Панина! Тот так и умер, не прощенный, в 1837 году в своем имении Дугино.

От царской немилости пострадали и рядовые участники заговора. «…Подверглись полнейшей опале только те, которые заведомо считались убийцами, как князь Яшвиль, Татаринов, Скарятин, и то не все, — сообщает великий князь Николай Михайлович, — остальные же (Мансуров, Аргамаков и Марин) продолжали свою службу, и никто их никогда ничем не тревожил… Князь Яшвиль дерзнул написать императору Александру вызывающее письмо, никем не читанное в ту эпоху… Александр Павлович читал его, и предание гласило, что именно за это письмо, а главным образом за фразу: „Поймите, что для отчаяния всегда есть средство“, Яшвиль был удален в деревню с воспрещением появляться в обеих столицах… Он страдал манией преследования, как последствие тяжелой обстановки в юношеские годы».

Министр полиции А. Д. Балашов утверждал, что реформатор первых лет царствования Александра I М. М. Сперанский имел неосторожность в разговоре с ним обмолвиться фразой: «Вы знаете подозрительный характер государя. Все, что он делает, он делает наполовину. Он слишком слаб, чтобы править, и слишком силен, чтобы быть управляемым».

Как же человек с таким неординарным характером и, мягко говоря, своеобразным жизненным опытом решал проблему политического сыска за годы своего царствования, продолжавшегося, по подсчетам великого князя Николая Михайловича, 24 года 8 месяцев и 7 дней?

В наследство от августейшего батюшки ему достались два органа политического сыска: существовавшая уже 39 лет Тайная экспедиция во главе с сенатором А. С. Макаровым, деятельность которой он прекратил 2 апреля 1801 года, и созданная еще при Палене в 1800 году Тайная полицейская экспедиция при санкт-петербургском губернаторе во главе с надворным советником Иваном Гагелъсгрёмом — шведом на русской службе. Последний, приступая к выполнению своих обязанностей, даже не поменял подданства и был фигурой весьма загадочной, появлением которой в России мы обязаны, очевидно, Палену, поставившему его во главе полицейской службы не без явного умысла иметь на этом посту полностью зависимого от него иностранца. Естественно, что уже осенью 1802 года Гагельстрём был уволен и жил в своем имении под Могилевом. Во время Отечественной войны он был выслан в Оренбург, где жил до конца 1815 года.

С удалением Гагельстрёма деятельность Тайной полицейской экспедиции, однако, не прекратилась, и в течение какого-то времени она была фактически единственным органом политического розыска и сыска в России, который, в соответствии с утвержденным еще Павлом I документом о его создании, «…обнимает все предметы, относящиеся к здравию Государя, его Императорской Фамилии, к безопасности его Самодержавия… и к безопасности управления и управляемых». Из этих слов мы заключаем, что в сферу деятельности Тайной полицейской экспедиции входили также и вопросы физической охраны государя.

Это тайное ведомство при Александре I было передано в ведение санкт-петербургского обер-полицмейстера Ф. Ф. Эртеля, а с созданием в 1802 году Министерства внутренних дел подчинено его первому министру князю В. П. Кочубею. Тем не менее Министерство внутренних дел до 1880 года занималось делами политического розыска или, как тогда говорили, «высшей, или государственной полицией» лишь частично, и в число его главных задач эта деятельность не входила. «Дней Александровых прекрасное начало», по определению А. С. Пушкина, в полицейской области знаменовалось поиском новых форм и органов, наиболее полно отвечавших изменившейся внутренней и международной обстановке. Уезжая в 1805 году в армию, царь заявил: «Я желаю, чтобы учреждена была секретная полиция, которой мы пока еще не имеем и которая необходима в теперешних обстоятельствах». Это желание монарха было реализовано учреждением 5 сентября 1805 года принципиально нового органа «высшей полиции» — межведомственного комитета, который в делопроизводстве назывался либо «Комитетом по делам высшей полиции», либо — по дате создания — «Комитетом 5 сентября 1805 года». В его состав вошли министры военно-сухопутных сил граф С. К. Вязмитинов, юстиции — князь П. В. Лопухин и внутренних дел — князь В. П. Кочубей.

Предусматривалось, что «Комитет должен получать немедленно и исправно сведения посредством обер-полицмейстера столицы… о подозрительных людях… о скопищах и собраниях подозрительных», а также от Дирекции почт «о подозрительных переписках». Последнее предполагало систематическое использование перлюстрации и негласный контроль корреспонденции российских и иностранных подданных.

Судя по имеющимся в архивах скудным данным о практической деятельности этого Комитета, она была довольно вялой и к 1807 году совсем сошла на нет. Причин для этого было несколько: и отсутствие опыта, и нехватка подходящих чиновничьих кадров, и определенная русская расслабленность и расхлябанность. Но главное, по нашему мнению, состояло в том, что политический сыск был чужд натуре русского дворянина и офицера: служить полицейской ищейкой, шпионом, следить за «своими» и «ябедничать» начальству было, с их точки зрения, распоследним делом. Впрочем, обстановка в стране оставалась спокойной и некоторое время можно было еще поблагодушествовать и покрасоваться в белых перчатках.

Однако дальнейшее развитие событий, в первую очередь необходимость усиления борьбы с наполеоновскими шпионами, обусловило появление преемника — нового межведомственного «Комитета охранения общей безопасности», или «Комитета 13 января 1807 года». В него вошли министр юстиции князь П. В. Лопухин и сенаторы граф Н. Н. Новосильцев и А. С. Макаров, пожалуй, лучший специалист того времени в области «высшей полиции». Кроме них, к работе Комитета часто привлекали министров военно-сухопутных сил, внутренних дел и главнокомандующего войсками в столице империи. Комитету были подведомственны «вообще все дела, касающиеся до измены государству и тайных заговоров противу общей безопасности», борьба с французскими шпионами и распространителями политических слухов, а также «предерзостных слов» в адрес императора, который не мог терпеть, чтобы кто-то напоминал ему о судьбе его покойного отца или положительно высказывался о Наполеоне. Этот межведомственный орган сыграл определенную роль в канун и во время «грозы 12-го года», но затем его деятельность стала заметно ослабевать. Можно с уверенностью сказать, что Комитет в целом не оправдал возложенных на него ожиданий, так и не сумев сосредоточить в своих руках все нити управления русским политическим розыском и сыском, что и привело к его закрытию в январе 1829 года.

Учреждение и становление «высшей полиции», как мы видим, проходили в России со скрипом и большими трудностями.

Ретивым администратором и реформатором из ближнего круга императора М. М. Сперанским была предпринята еще менее удачная попытка создания, кроме межведомственных комитетов, самостоятельного полицейского ведомства — Министерства полиции. Создание этого органа обусловливалось также присущей «северному сфинксу» повышенной подозрительностью и чувству недоверия к людям: он, подобно Наполеону, предпочитал получать сведения по делам «высшей полиции» не из одного, даже всеобъемлющего, источника, а из разных, конкурирующих между собой независимых источников.

Министерство полиции было учреждено в июне 1811 года, к его ведению относились «все учреждения к охранению внутренней безопасности относящиеся». В результате этого впервые после упразднения Тайной экспедиции большинство высших полицейских функций было сосредоточено не в межведомственном координационном Комитете, а в специальном ведомстве, причем министр полиции получал самые широкие полномочия: «Существо власти, вверяемой министру полиции, состоит в том, чтоб действиям его… к охранению внутренней безопасности установленным, доставить скорое и точное исполнение». Идея и замысел были, вероятно, вполне актуальными, но исполнение их, как всегда в России, оказалось отвратительным.

Первым министром полиции был назначен генерал-лейтенант А. Д. Балашов (1770–1837), который до этого весьма успешно исполнял обязанности московского и санкт-петербургского обер-полицмейстеров и санкт-петербургского военного губернатора и в этот период сблизился с Александром I. Несмотря на это, верный себе «северный сфинкс» и здесь подстраховался: кроме положенных по должности официальных докладов министра полиции А. Д. Балашова, он получал тайные доклады от его подчиненного, француза по происхождению Я. И. де Сангрена (1776–1864), начальника Особенной канцелярии министерства, в ведении которой были «дела особенные… кои министр полиции сочтет нужным предоставить собственному его сведению и разрешению». Таким образом, император пытался исключить возможность сговора между своими верноподданными и представления ему неверной информации и тем самым вносил сумятицу в организацию всего дела. Принцип альтернативной информации не задался, но зато вовсю развернулся русский чиновник — существо самое изобретательное в этом мире на уловки. Ловкий интриган А. Д. Балашов исхитрился и сумел-таки представить Александру I высосанные из пальца доказательства «измены» М. М. Сперанского, которые и послужили основанием для опалы и ссылки реформатора в канун Отечественной войны 1812 года.

Непосредственно во время Отечественной войны более активную роль в делах «верховной полиции» стало играть не Министерство полиции, а военная полиция при военном министре князе М. Б. Барклае-де-Толли (1761–1818), которую возглавлял упомянутый выше Я. И. де Сангрен, оставивший интересные «Записки», опубликованные в 1882–1883 годах. Приведем из них лишь два эпизода, связанных с Александром I.

В канун начала военных действий император прибыл в Вильну, где находился штаб 1-й Западной армии во главе с М. Б. Барклаем-де-Толли. Воспользовавшись этим, Наполеон направил в Вильну своего представителя, некоего Нарбонна якобы для того, чтобы поздравить Александра I с прибытием. Де Сан-грен окружил его кучерами и лакеями, в роли которых выступали переодетые офицеры виленской полиции. «Когда Нарбонн, по приглашению императора, был в театре в ложе, перепоили приехавших с ним французов, увезли его шкатулку, открыли ее в присутствии императора, списали инструкцию, данную самим Наполеоном, и предоставили государю». Император, таким образом, забыв о правилах приличия, лично участвовал в оперативном мероприятии, называемом на языке современных спецслужб «негласным обыском».

В другой раз Александр I обратился к де Сангрену с просьбой проверить дошедший до него слух о том, что конструкция построенной деревянной залы для намеченного с его участием бала весьма ненадежна. Каково же было его удивление, когда, прибыв на место, де Сангрен убедился, что зала уже рухнула. Все попытки начальника военной полиции найти архитектора, производившего строительство, не дали результата. Он скрылся, инсценировав мнимое самоубийство.

С марта 1812 года император стал использовать А. Д. Балашова для особо важных поручений в армии, а управляющим Министерством полиции в его отсутствии стал бывший министр военно-сухопутных сил С. К. Вязмитинов, при котором значение министерства как органа политического розыска и сыска неуклонно падает. Наконец, 4 ноября 1819 года император ставит последнюю точку в затянувшейся агонии главного полицейского ведомства своей империи, «…признав нужным для лучшего распределения дел, Министерство полиции присоединить к Министерству внутренних дел…». При этом наиболее важное подразделение Министерства полиции — Особенная канцелярия была передана в полном составе в ведение Министерства внутренних дел, где она до 1826 года и продолжала заниматься политическим розыском под руководством преемника Я. И. де Сангрена — М. Я. фон Фока (1774 или 1777–1831), начавшего свою карьеру еще при Павле. Когда же было создано знаменитое Третье отделение собственной Его Императорского Величества канцелярии, то фон Фок занял пост его управляющего.

Сомнительная честь прочитать заупокойную молитву Министерству полиции при-его похоронах выпала на долю министра внутренних дел князя В. П. Кочубея, который после приема части дел министерства докладывал императору о положении дел в столице: «Город закишел шпионами всякого рода: тут… и русские шпионы, состоявшие на жалованье, шпионы добровольные… Эти агенты не ограничивались тем, что собирали известия и доставляли правительству возможность предупреждения преступления, они старались возбуждать преступления и подозрения. Они входили в доверенность к лицам разных слоев общества, выражали неудовольствие на Ваше Величество, порицали правительственные мероприятия, прибегали к выдумкам, чтобы вызвать откровенность со стороны этих лиц или услышать от них жалобы».

Эта записка, подготовленная не без вполне понятного конъюнктурного желания представить поверженного конкурента в борьбе за государственные субсидии в самом черном свете, тем не менее является одним из немногих документальных свидетельств применявшихся Министерством полиции провокационных методов в своей практической оперативно-розыскной деятельности.

Накануне восстания декабристов охранные службы Александра I внешне работали вполне удовлетворительно и снабжали императора кое-какой информацией. Но сам заговор им раскрыть не удалось, и если бы не доносчики из числа офицеров, привлекаемых в члены Северного и Южного обществ, то правительство было бы застигнуто врасплох. Да и у самой высшей власти не всегда наличествовала необходимая политическая воля, чтобы противопоставить заговору своевременные и эффективные меры.

Первый тревожный звонок неблагополучного положения в империи прозвучал со стороны все той же русской гвардии осенью 1820 года. Неповиновение солдат одного из лучших гвардейских полков — Семеновского, шефом которого Александр I стал 13 ноября 1796 года, еще будучи наследником, повергло в шок как командование гвардейского корпуса в лице его командира генерал-лейтенанта князя И. В. Васильчикова (1776–1847) и начальника штаба генерал-лейтенанта, будущего графа А. Х. Бенкендорфа (1781–1844), так и самого императора.

Вот что пишет по этому поводу великий князь Николай Михайлович: «Происшествие в любимом полку поразило и огорчило Государя до крайних пределов… Ни заверения Васильчикова… что в беспорядках не было и тени политической подкладки, ни даже убеждения графа Аракчеева, что „нижние чины всех менее виновны“, не могли переубедить Государя… Александр Павлович держался особого мнения, веря твердо, что зло пришло извне, от каких-то карбонариев… Поражают строгость и суровая жестокость в примененном наказании над некоторыми нижними чинами, признанными судом зачинщиками бунта. Лишь для немногих сделано смягчение наказания против решения военного суда, а главарям, несмотря на боевые их отличия и бытность в кампаниях, кара увеличена до прогнания шесть раз сквозь строй через тысячу человек батальона шпицрутенами». Трудно поверить в то, что та же самая рука, конфирмовавшая (то есть утвердившая) этот жестокий и бесчеловечный приговор, двадцать лет тому назад — в сентябре 1801 года — подписала указ, отменявший пытки в России! «Семеновская история» сильно напугала царя и послужила основанием для командования гвардейского корпуса принять дополнительные меры по усилению контроля за офицерским и рядовым составом гвардии. По докладу И. В. Васильчикова, 4 января 1821 года Александр I утвердил его проект создания Тайной военной полиции и предложенную им кандидатуру ее управляющего, выделив на ее содержание 40 тысяч рублей в год. И. В. Васильчиков по этому поводу докладывал царю: «Начальство гвардейского корпуса необходимо должно иметь самые точные и подробные сведения не только обо всех происшествиях в вверенных войсках, но еще более — о расположении умов, о замыслах и намерениях всех чинов. Корпус сей окружает Государя, находится почти весь в столице, и разные части оного… тесно связаны и в беспрерывном сношении друг с другом… Совершенно необходимо иметь военную полицию при гвардейском корпусе для наблюдения войск, расположенных в столице и окрестностях… Полиция сия должна быть так учреждена, чтоб и самое существование ее покрыто было непроницаемою тайной…»

Утвержденный императором штат новой полицейской службы состоял из 12 «смотрителей»: 9 из них получали по 600 рублей ассигнациями в год и должны были следить за поведением и высказываниями нижних чинов в банях, на базарах, в трактирах и других заведениях. Трое «смотрителей» с годовым окладом по 3 тысячи рублей должны были надзирал за офицерами. Руководство ими должен был осуществлять управляющий. На этот пост И. В. Васильчиковым был рекомендован коллежский советник, библиотекарь Гвардейского штаба М. К. Грибовский с окладом 6 тысяч рублей в год, который он должен был для конспирации получать в кассе другого ведомства.

С профессиональной точки зрения главным недостатком этой службы было то, что изучение настроений офицерского и рядового состава гвардии намечалось осуществлять вне офицерских собраний и казарм гвардейских полков, что, несомненно, должно было негативно сказаться на количестве и особенно качестве получаемой информации. Без приобретения агентуры и источников информации непосредственно среди офицеров и солдат гвардии трудно — было рассчитывать на создание системы всеобъемлющего контроля за их настроениями. Хотя сразу после создания этой спецслужбы в 1821 году М. К. Грибовский и представил одну из первых записок о тайном обществе, которую А. Ф. Бенкендорф доложил императору, но получить полную и достоверную картину подготовки восстания 14 декабря 1825 года тайной военной полиции так и не удалось. Впрочем, М. К. Грибовский находился в этой должности всего до июля 1823 года, после чего он за свою верную службу был назначен симбирским вице-губернатором.

В результате почти двадцатипятилетних экспериментов Александром I и его ближним кругом была создана малоэффективная политическая полиция, представленная в канун восстания декабристов тремя несвязанными друг с другом и совершенно самостоятельными органами: находящимся на стадии отмирания межведомственным Комитетом охранения общей безопасности (Комитет 13 января 1807 года), более или менее активно работающей Особенной канцелярией Министерства внутренних дел и вновь созданной тайной военной полицией. Ни о каком взаимодействии между ними речь не могла идти, наоборот: между двумя последними шла острая закулисная конкурентная борьба за расположение императора, что отвлекало их от основных обязанностей по выявлению тайных врагов самодержавия.

Деятельность этих органов более или менее теплилась только в двух столицах, в первую очередь в Петербурге, который «кишел шпионами», а на необъятных просторах империи ни одна из этих спецслужб своих местных специальных подразделений не имела. Забегая вперед, приведем нелицеприятную, но справедливую оценку этой системы, которую дал в своем проекте «Об устройстве высшей полиции» в начале 1826 года А. X. Бенкендорф: «События 14 декабря и страшный заговор, подготовлявший уже более 10 лет эти события, вполне доказывает ничтожество нашей полиции и необходимость организовать новую полицейскую власть».

Созданные Александром I органы политического розыска и сыска накануне восстания 14 декабря 1825 года оказались не на высоте своего положения, но это вовсе не значит, что император ничего не знал о зревшем заговоре. Мы уже говорили о присущей российской политической жизни вековой традиции доносительства. В XIX веке ее с блеском поддержали новые «доброхоты» из самых различных слоев русского общества. Для некоторых из них подача властям предержащим «изветов» (доносов) стала главной и неплохо оплачиваемой профессией в жизни. Жизнь, несмотря ни на что, все-таки «прогрессировала».