Формирование сети раннегородских центров и становление государства (Древняя Русь и Скандинавия)

Е. А. Мельникова, В. Я. Петрухин

История возникновения и ранних стадий существования города в средневековой Европе – одна из центральных проблем медиевистики в последние десятилетия. Экономические и социальные предпосылки появления феодального города, его функции и взаимодействие с округой, его топографические и демографические особенности исследуются историками, экономистами, археологами[263]. Особое внимание ученых привлекают процессы градообразования в регионах, где влияние античной культуры либо отсутствовало почти полностью (как на Руси)[264], либо было незначительным (как в Скандинавских странах)[265]. Именно в бессинтезных районах Европы, где традиции городской жизни начали формироваться во второй половине I тыс. и. э., возможно выявить и исследовать начальные этапы градообразования, характер раннегородских поселений и их эволюцию, а также становление системы поселений. Более отчетливо, чем в синтезной зоне Европы, обнаруживаются здесь взаимосвязь и взаимовлияние синхронных процессов возникновения и укрепления города и государства. Поэтому, учитывая типологическую близость исторического развития древнерусского и древнескандинавского регионов[266] и сходство раннегородских центров на Руси и в Скандинавии[267], целесообразно сравнительно-историческое исследование[268] сети поселений с городскими функциями и их эволюции в обоих регионах, что позволяет более детально выявить связь этих процессов со становлением раннефеодальных государств[269].

Отсутствие письменных источников и сложность интерпретации данных материальной культуры обусловливают дискуссионность этих вопросов начиная с определения понятия «город». В советской историографии важнейшим показателем городского – в отличие от сельского – поселения считаются наличие ремесленного производства[270] и рынка, а также прослеживающаяся уже на раннем этапе его развития административная функция[271]. Поэтому полифункциональность городов, учитывая также их культовое и культурное значение, рассматривается как важнейший признак развитого феодального города[272]. Эти же признаки установлены и для городских центров Скандинавии[273].

С точки зрения политической экономии, торгово-ремесленные и административные функции возникающего города обусловлены концентрацией и перераспределением прибавочного продукта[274], что определяет тесную и закономерную взаимосвязь процессов образования города и государства, на которую указывал Ф. Энгельс в работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства»[275]. Эта связь традиционно отмечается в отечественной литературе, посвященной древнерусскому городу[276]. Неоднократно и подробно рассматривалась в зарубежной историографии роль королевской власти (формирующегося государства) в становлении торгово-ремесленных центров и в Скандинавских странах[277]. Однако коренные проявления взаимодействия процессов градо– и государствообразования и на Руси и в Скандинавии исследованы недостаточно. Собственно, сама эта проблема была специально поставлена лишь в 1980 г.[278]. Наиболее последовательно на конкретном материале становления шведского государства и развития протогородских центров и городов с V по начало XIII в. она рассмотрена А. А. Сванидзе[279].

Вместе с тем историко-археологические и экономико-географические исследования показывают, что реальные городские признаки – это набор функций, который свойствен не столько каждому отдельному раннегородскому поселению, сколько в целом городской сети, т. е. системе взаимосвязанных и иерархически соподчиненных поселений, которая формируется параллельно со становлением государства[280].

Исследования скандинавского материала в последние десятилетия позволяют создать модель формирования сети поселений, которая при всей условности, свойственной подобным моделям, тем не менее вскрывает ряд существенных особенностей, проявляющихся, хотя и в менее очевидной форме, в древнерусском регионе.

В последней четверти I тыс. в Скандинавских странах и на Руси формируется несколько типов поселений[281]. Во-первых, это сельские, главным образом хуторские поселения в Скандинавии (в Дании также и деревенского типа), объединенные в «гнезда» вокруг центральных усадеб, выполнявших примитивные культовые и – позднее – фискальные функции[282], а на Руси – сельские, по преимуществу, деревенского типа; во-вторых, городища, служившие, вероятно, убежищами для окрестного населения; в-третьих, центры территориально-административных округов, святилища; в-четвертых, торгово-ремесленные поселения[283]. Поскольку поселения первых двух типов за редким исключением не развились в феодальную эпоху в города, мы рассматриваем в данной работе центры двух последних типов, дальнейшая эволюция которых обнаруживает их протогородской характер.

Формирование сети административных поселений непосредственно связано со становлением административно-территориальных округов на основе племенных территорий, преобразовывавшихся под влиянием вызревающей системы фискального, судебного, административного управления. Иерархическая соподчиненность округов обусловила возникновение сходных по функциям, но различных по масштабам их реализации центров.

Восходящая, по мнению большинства исследователей[284], к позднеплеменному строю система сотен (hundari – на племенной территории свеев), херадов (hera?– в остальной части Швеции, Норвегии и на Датских островах) и сюсл (syssel – в Ютландии) послужила основой административно-территориального деления земель в период становления феодальных отношений, а в XIII–XIV вв. – административного, судебного и фискального управления. Несколько сотен (херадов, сюсл) входили в состав более крупной единицы – области: лайда, фюлька или группы фюльков (в Норвегии), первоначально, видимо, территории расселения племени, точнее, союза племен (Свеаланд, Ёталанд в Швеции, Рогаланд и др. в Норвегии и т. д.). В наиболее обследованной области – Свеаланде – выявляется относительно упорядоченная сеть административных центров: всего лайда – в Старой Упсале и в каждой из сотен.

Так же и в Дании X в. наряду с Еллинге – административным и культурным центром Ютландии – функционируют центры округов: Алаборг, Рибе и др.[285].

Архаичное происхождение центров сотен (херадов) устанавливается как на основе археологического материала, так и данных топонимики: большинство из них носит в Свеаланде название Туна, к которому нередко присоединяется в качестве первого элемента имя одного из языческих божеств (??rs-tuna, Ull-tuna и др.)[286]– Рядом с тунами обнаружены могильники VII–VIII вв. (вендельского времени) с погребениями родоплеменной знати (Туны в Альсике, в Баделунде и др.). Судя по руническим надписям, туны являлись также местами тингов – народных собраний[287], т. е. административными, а также культовыми центрами[288]. Таким образом, туны в Свеаланде совмещают ряд функций, выполняя роль, характерную для племенных центров, и тесно связаны с позднеплеменной организацией. Сходную картину выявил А. Я. Гуревич в области Трёнделаг (Норвегия) для X – начала XI в., где наряду с центральным для всей области культовым центром в Мэрин, в каждом из фюльков, входивших в состав области Трёнделаг, имелся свой культовый (видимо, одновременно и административный) центр, представленный усадьбой правившего в фюльке хёвдинга[289]. Такие крупнейшие центры областей, как Упсала, Еллинге и др., отличает и их характерная топография: наличие места для тинга, «королевские курганы» и пр., сложившаяся в Упсале в VI в., в Еллинге – в X в.

Для Руси подобную Свеаланду систему сотен реконструировал Б. А. Рыбаков. Он отметил, что городища располагались гнездами, в каждом из которых насчитывалось приблизительно 10 укрепленных поселений, и предположил, что такое гнездо соответствует в традиционном административном делении «тысяче» или «племени»; селища, расположенные вокруг каждого городища, входили в «сотню»[290]. Вероятно, функции городищ могли быть близки тунам.

Позднее в гнездах поселений нередко возникал русский город[291]. Предполагается, что Киев и Новгород, Чернигов и Новгород Северский также возникли путем объединения нескольких поселков[292].

В период разложения родоплеменного строя формируются крупные межплеменные конфедерации – союзы племен (земли или княжения), которым в реконструкции Б. А. Рыбакова соответствуют «тысячи» – позднейшие «тьмы» в фискальной системе ордынского времени: Киевская, Смоленская и т. д. Центрами союзов племен (словен, кривичей, полян) и их земель считаются древнейшие племенные «города»[293], упомянутые в недатированной части «Повести временных лет» (далее – ПВЛ): Новгород, Смоленск, Полоцк, возможно, Изборск (у псковских кривичей); в X в. летопись говорит как о племенных центрах об Искоростене (у древлян), вероятно, Турове (у дреговичей), Перемышле (у хорватов), Пересечене (у уличей), Волыни (у волынян) и др.[294] Эти центры соответствуют, видимо, таковым в Старой Упсале – племенном центре свеев (Свеаланда), Еллинге – административном и культовом центре Ютландии и др. Они исполняли сходные функции: общественно-административную (скандинавские тинги и вече в древнерусских городах); культовую (языческие капища); были средоточием центральной власти.

Древнерусское вече, упоминаемое летописями в Новгороде, Киеве, Смоленске и других городах[295], очевидно, восходит к родоплеменным традициям народного собрания, как и скандинавский тинг. Неясно, где собиралось вече в древнейшем Новгороде, но в Изборске, одном из древнейших русских городов (ранние слои относятся к VIII в.), который исследователями считается племенным центром псковских кривичей, открыта центральная, видимо, вечевая площадь[296]. Что касается культовых функций, то и пантеон храма в Упсале, где отправлялся культ общескандинавских богов (Тора, Одина, Фрейра), и святилище в Перыни под Новгородом, где сам топоним напоминает об общеславянском божестве Перуне, свидетельствуют о перерастании племенных культов в межплеменные и затем – в государственные: таков пантеон, учрежденный в 980 г. князем Владимиром в Киеве. Для процесса централизации власти показательно, что три «королевских» кургана в Упсале, приписываемые скандинавской традицией трем конунгам легендарной династии Инглингов, возводимой к богу Ингви-Фрейру, сопоставимы с киевскими урочищами – легендарными городками трех братьев – основателей Киева и «княженья» полян; при этом эпоним города – Кий – восходит к образу мифологического славянского культурного героя[297]. Централизация власти, таким образом, сопровождается идеологическим обоснованием божественного происхождения династий, утвердившихся в реальных племенных центрах.

Центральная власть в Новгороде, по реконструкции, предлагаемой на основе изучения боярских патронимий трех новгородских концов В. Л. Яниным, начиная с возникновения города (IX в.?) распространялась на всю новгородскую племенную конфедерацию и осуществлялась представителями племенных верхов – формирующейся боярской аристократией[298]. Центры племенных союзов вырастали в зонах особой концентрации населения[299] и, сохраняя древние традиции, возглавили более широкие «предгосударственные» объединения.

* * *

С VII в. в Скандинавии наряду с тунами – племенными центрами – возникает новый тип поселения, носивший название hus(a)by[300]. В настоящее время известно около 70 раннесредневековых хусабю в Швеции (преимущественно в Свеаланде), 46 – в Норвегии, 9 – в Дании. Они рассматриваются как королевские усадьбы, управлявшиеся слугами конунга (bryti) и предназначенные для сбора дани с местного населения, в первую очередь в продуктовой форме, отчего именно хусабю были местом остановки конунгов и их дружин во время постоянных переездов по подвластной территории. Сведения о королевских усадьбах, относимые уже к VII в., нередки в сагах. Формирование системы хусабю в Свеаланде «Сага об Инглингах» (гл. 10) прямо связывает со становлением Упсальского удела (Uppsala ??) – королевского домена[301].

В силу сложившегося типа расселения королевские усадьбы являлись поселениями хуторского типа, представление о которых дают раскопки одной из них на о. Адельсё (оз. Меларен), позднее превратившейся в королевский замок Alsn? hus и состоявшей в X в. из ряда жилых и хозяйственных построек. Поблизости от усадьбы находился могильник, три больших «королевских» кургана и «курган тинга» – топография, весьма близкая топографии Старой Упсалы[302].

Наибольшая концентрация топонимов хусабю отмечается на территории Упсальского удела. На остальной территории Свеаланда хусабю имеются в каждой из сотен, наряду с тунами[303]. Нередко они расположены поблизости от границ сотен (херадов), т. е. возникли на ранее не освоенных землях[304]. Каждый административно-территориальный округ, таким образом, имеет два центра, очевидно представлявших две различные системы власти: формирующуюся королевскую с зачатками государственного управления (хусабю) и местную, восходящую к племенному строю (туны). Происходит как бы наложение двух сетей административных центров, соответствующих двум противостоящим системам власти: центральной и местной. Формирование сети хусабю как опорных пунктов королевской власти свидетельствует об усилении последней и ее стремлении закрепить за собой глубинные районы подчиненной территории, о ее противодействии племенным формам общественной организации, что означает важный шаг в сложении государственности.

В эпоху становления государства на Руси великокняжеская власть закрепляла за собой подвластные племенные территории, стремясь упрочиться в племенных центрах и при посредстве системы погостов – пунктов для сбора дани, полюдья[305], в этом отношении сопоставимых с хусабю. Согласно первым легендарным известиям ПВЛ, призванные князья-варяги обосновались в Ладоге (Ипатьевская летопись), затем в Новгороде, Изборске, Белоозере. Перечисленные города в IX–X вв. были форпостами славянской колонизации финских племенных территорий. Интересы славянской знати и пришлых групп скандинавов совпадали – они заключались в эксплуатации вновь освоенных земель, в контроле над международной торговлей и т. п. Естественно, что главной базой славяно-скандинавского синтеза и формирующейся государственности были возникающие здесь города. Недаром, согласно летописи, по смерти братьев Рюрик раздает «мужемъ своимъ грады, овому Полотескъ, овому Ростовъ, другому Б?лоозеро»[306].

В той же ПВЛ появление сети городов и погостов непосредственно связывается с обложением подвластных территорий данью при Олеге (882 г.), который «нача городы ставити, и устави дани слов?номъ, кривичемъ и мери»[307]и «реформами» княгини Ольги (947 г.)[308].

Во второй половине I тыс. н. э. в Скандинавских странах появляются поселения, которые исследователи отличают от сельских на основании относительно развитой торгово-ремесленной деятельности и определяют как собственно протогородские (или предгородские) центры, которые обычно называются виками[309]. В Дании уже до 800 г. существуют Хедебю и Рибе, в эпоху викингов возникают Орхус, Оденсе, Виборг, Роскильде; в Швеции до VIII в. функционируют Экеторп и Хельгё, с VIII в. – Бирка (на о. Бьёркё в оз. Меларен), позднее вырастают Лунд, Сёдертэлье, в Норвегии – Скирингссаль. Вики VIII–X вв. играют большую роль в международной торговле, связывая арабский Восток и Западную Европу. Не меньше оснований считать их и крупными ремесленными центрами, однако ремесленное производство в них было ориентировано в большей степени на обслуживание населения вика и торговли, нежели прилегающей к вику округи. Концентрация в них населения[310], скопление значительных материальных ценностей – все это способствовало быстрому росту самих поселений и увеличению их роли в экономическом развитии Скандинавских стран.

Именно экономическое значение виков определяет, практически со времени возникновения, установление контроля со стороны королевской власти над их деятельностью и вовлечение виков во внутриполитическую структуру нарождавшегося государства[311]. В важнейших виках короли имеют своих представителей, собиравших, видимо, торговые пошлины[312]; с IX в. в Хедебю и Бирке производится чеканка монеты, что было королевской регалией[313]. В X в. большинство виков обносится укреплениями, в непосредственной близости от них располагаются небольшие по размерам, но имеющие мощные укрепления «борги», в которых размещался «гарнизон» – часть дружины конунга, оставившей богатые дружинные могильники. Тем не менее полного подчинения виков королевской власти не происходят: по сообщениям Римберта (третья четверть IX в.), подтверждаемым Адамом Бременским (XI в.), важную роль в вопросах внутренней жизни Бирки играли ее жители и «совет знатных» (principes)[314] резиденция конунга находилась вне территории вика (на о. Адельсё у Бирки). Хотя письменные источники по социально-политическому устройству других виков скудны, но сходство топографической структуры поселений – наличие усадеб-хусабю около Хедебю и Скирингссаля – позволяет предполагать также их сходство и в других отношениях. Таким образом, хотя и сохранявшие определенную самостоятельность вики тем не менее были включены как в военно-стратегическую, так и экономическую систему (сбор дани и ее реализация на международных рынках). Это определяет основное отличие виков от тун и хусабю – их полифункциональность, хотя и при очевидном доминировании в них торговли и ремесла.

На Руси ранние ремесленные поселения представлены Пастырским городищем, возможно, Зимновским, позднее городищами Ревно, Хотомель и др.[315].

Однако эти единичные поселения еще не образовали сети и являлись, видимо, центрами местной округи. Они сопоставимы с ранними скандинавскими центрами, такими, как шведские Экеторп и Хёльге.

С VIII в. возникают полиэтнические торгово-ремесленные поселения на севере Руси – прежде всего в Ладоге, однотипной с Хедебю[316] и другими протогородами балтийского региона. Им близки и торгово-ремесленные поселения, формирующиеся к X в. на дружинных погостах. В наиболее древнем значении, каким оно вырисовывается в ПВЛ (947 г.) и по данным лингвистики, погост выступает как «стан для князей и княжеской дружины, наезжавшей для собирания дани»[317], – полюдья (позднее, в эпоху развитого феодализма, погосты – центры сельских общин и административно-податных округов[318]), т. е. выполняет административную функцию, аналогичную хусабю. Однако по сравнению с хусабю древнерусские поселения, которые можно отождествить с погостами на основании обнаруженных там дружинных древностей, имели более широкий набор функций, прежде всего ремесленную и торговую. Характер ремесла был во многом ориентирован на нужды великокняжеской дружины, постоянно пребывавшей на погостах, судя по дружинным курганам в составе некрополей возле поселений в Гнёздове, Шестовице, Тимереве. Типологически и, видимо, генетически (о чем говорит единство материальной культуры, характеризующей быт дружины) близки перечисленным памятникам Городище под Новгородом, в меньшей мере – Сарское городище под Ростовом.

По уровню развития ремесла и торговли (прежде всего внешней), характеру деятельности дружины главные древнерусские погосты смыкаются с Биркой и другими виками[319]. Однако древнерусские погосты наделены были более широким набором функций, чем вики: они – центры сбора дани и, видимо, административного управления, а потому схожи как с виками, так и с хусабю.

Расширение сети погостов, как уже говорилось, летопись связывает с деятельностью Ольги, которая в 947 г. идет из Киева к Новгороду и Пскову и «устави по Мьст?повосты и дани и по Луз?оброки и дани; и ловища ея суть по всей земли, знамянья и м?ста и повосты… и по Дн?пру перев?сища и по Десн?…»[320]. Раскопки выявляют возрастающее число торгово-ремесленных поселений, которые можно сопоставить по характеру ремесленной деятельности с погостами типа Гнёздова и Тимерева, расцвет которых приходится как раз на середину X в.: в этот период рядом с Гнездовом возникает новое поселение и курганная группа на Олынанке, наряду с Тимеревом в Верхнем Поволжье развиваются сходные поселения в Михайловском и Петровском. Маршрут Ольги, возможно, проходил через Городок на Верхней Луге, Городок на Ловати[321], поселения на Десне, главное из которых – Шестовица[322], и др. Время их существования – преимущественно X век, причем Городок на Луге возникает в середине этого столетия, и его основание исследователи приписывают Ольге[323].

В отличие от ранних торгово-ремесленных поселений погосты образуют уже отчетливую раннегородскую сеть, расположенную на основных речных магистралях и связанную не только со столичным Киевом, но и с балтийскими протогородами прежде всего через Ладогу, включенную в систему великокняжеских центров и представлявшую собой «торжище, погост и пункт привоза дани» уже с первой половины IX в.[324].

Взаимосвязи между древнерусскими погостами обнаруживаются не только в их общих внешних контактах и единстве их материальной культуры, но и в общих тенденциях развития ремесленной технологии[325], а также социальной структуры. О последнем можно судить прежде всего по распространению ко второй половине X в. специфического дружинного погребального обряда – ингумаций в камере, обнаруженных как в Киеве, так и в подвластных ему городах (Ладога, Псков) и на погостах– в Гнёздове, Тимереве, Шестовице. Камерные гробницы принадлежали представителям высшей дружинной знати, вероятно, непосредственно связанной с Киевом. Типологически и, видимо, генетически этот обряд восходит к ингумациям в камерах, известным в скандинавских виках, особенно в Бирке и Хедебю[326].

Показательно, что крупнейшие погосты располагались, как правило, вблизи древнейших племенных центров: Гнёздово– под Смоленском, Шестовица– под Черниговом, Городище[327]– под Новгородом (последнее, видимо, с конца IX в. выполняло функции экстерриториальной княжеской резиденции). Дискутируется роль Сарского городища под Ростовом[328]: погост мог возникнуть на старом мерянском поселении (VIII в.) (ср. возникновение Гнёздовского городища на месте балтского поселения). Расположение главных княжеских погостов на водных магистралях вблизи древнейших городов, вероятно, указывает на то, что их дружины призваны были не только взимать дань, но и противостоять центробежным устремлениям боярской «верхушки» древнерусских городов – старых племенных центров. Очевидно, что помимо внутриполитической (военно-административной) функции погосты обладали и фискальной – сбора, а затем и сбыта дани на международных рынках. Погосты были, собственно, местом перераспределения прибавочного продукта: об этом могут свидетельствовать клады серебряных монет и вещей, призванных украсить быт дружинной «верхушки» и подчеркнуть ее высокий социальный статус. Таким образом, вероятно противостояние на Руси погостов (центры формирующегося государства) и «племенных городов» (центры местной округи)[329].

К середине X в. древнейшие городские центры включаются в общерусскую городскую сеть: судя по сообщению Константина Багрянородного, не только Киев, где правил «архонт росов» Игорь, и Новгород, где сидел его сын Святослав, но и Чернигов, и Смоленск, наряду с Витичевым, Вышгородом и Лю-бечем (если под хоронимом Телюца понимать Любеч, а не Полоцк), участвуют в сборе лодок-однодеревок. Показательно, что славяне продают однодеревки росам[330] (под последними Константин Багрянородный понимает великокняжескую дружину), а не поставляют их как подать. С другой стороны, уже в договоре русских с греками, помещенном в ПВЛ под 907 г., «запов?да Олег… даяти уклады на рускыа грады: первое на Киевъ, та же на Чернигов, на Переаславль, на Полт?скъ, на Ростов, на Любеч и на прочаа городы; по т?м бо городомъ седяху велиции князи, под Олгом суще»[331].

В истории формирования Древнерусского государства и его городской сети особое значение имеет Киев и его округа, получившие позднее – в XII в. – название «Русская земля» (в узком смысле) и представлявшие княжеский домен[332], типологически близкий Упсальскому лену в Свеаланде. Киев, племенной центр полян, ставший столицей огромного государства, в летописи начиная с договора 907 г. постоянно связывается с двумя городами: Черниговом и Переяславлем, которые входят в великокняжеский домен. Курганы Чернигова – свидетельство присутствия в городе великокняжеской дружины, по крайней мере с середины X в. Более того, дружинные курганы известны по всей Черниговщине, а главные погосты были расположены в Шестовице и, видимо, в Седневе (древнерусский Сновск)[333]. Однако и вокруг самого Киева образуется сеть поселений, обеспечивавших деятельность князя и его дружины: Любеч (?), Вышгород, Витичев, «киевская крепость» Самбатас (если это не иноязычное название самого Киева)[334], упомянутые Константином Багрянородным, а также княжеский теремный дворец X в. «вне града», на функции экстерриториальной резиденции которого указал М.К. Каргер[335]. Структура поселений, принадлежавших непосредственно великому князю, оформляется, согласно ПВЛ, ко времени правления Ольги: в Киев идут две трети дани с древлян, треть – в «Вользин град» Вышгород; среди мест, погостов, перевесищ, основанных Ольгой, упомянуто ее село Ольжичи[336]. Эта структура в общем сохраняется и при Владимире, который держит наложниц в Вышгороде, Белгороде и селе Берестове[337]. В целом сеть контролируемых великокняжеской властью поселений в пределах домена напоминает сходную систему хусабю в Упсальском уделе. Дифференцированными оказываются и функции перечисленных пунктов: от старого племенного центра Киева (со святилищем и т. п.), ставшего столицей государства, до княжеского «града» (Вышгород), возможно, восходящего к княжескому двору-замку[338], села и экстерриториальной резиденции князя («теремный двор»). Как уже упоминалось, древлянская дань распределялась между Киевом и Вышгородом как «Ольгиным градом». Отношения подчинения Киеву охватывали города всей Русской земли (в широком смысле): те центры, которые, согласно Константину Багрянородному, летом поставляли в Киев однодеревки, зимой, по убедительному предположению Б.А. Рыбакова, участвовали в кормлении дружины росов, собиравшей полюдье[339]. Четко прослеживается присутствие великокняжеской дружины в Чернигове, Пскове, Ладоге. Среди племен, входивших в зону полюдья, не названы словене новогородские, зато Новгород, где сидел в X в. старший сын киевского князя, платил в Киев дань (урок)[340]. Эта взаимосвязь административных и фискальных функций, роль разных городов как подателей и получателей даней свидетельствуют о сложной и иерархизированной древнерусской городской сети в X в. и ее развитии по мере становления государственности.

Таким образом, вырисовывается картина сосуществования нескольких различных по характеру, но взаимосвязанных и функционально дополняющих друг друга поселений. Они образуют сеть, основанную на административно-территориальном делении земель и отражавшую разностадиальные системы управления. Это старые племенные центры (на Руси) и туны (в Скандинавии), выполнявшие культовые и административные функции; опорные пункты центральной (государственной) власти: хусабю в Скандинавии (на территории королевского домена и в каждой из сотен) и погосты на Руси, куда свозилась дань с округи и где находилась резиденция представителя верховной власти; наконец, торгово-ремесленные центры (собственно протогорода), концентрирующие ремесла, торговлю и перераспределение прибавочного продукта (на Руси частью совпадают с погостами, в Скандинавии – вики). Такое сочетание функционально различных поселений на уровне «земли» (ланда) наиболее ярко проявляется в «Русской земле» (в узком смысле) и в Свеаланде; в последнем сосуществуют и взаимно дополняют друг друга Старая Упсала (культовый и племенной центр), Бирка и королевская усадьба на Адельсё. Аналогичная картина наблюдается в Дании, где сосуществуют Хедебю и, видимо, королевская усадьба (Хусбю) в 5 км от него[341]; в Норвегии, где рядом с торгово-ремесленным центром конца VIII – начала IX в. Скирингссалем (Каупанг) находится хутор, носящий название Хусебю, и языческое капище[342]. Рядом с большинством протогородов (но за пределами укрепленной части) расположены крепости, где, видимо, находился «гарнизон» конунга (в Хедебю, Бирке, Павикене и др.). Наконец, в более развитой в социально-экономическом отношении Дании возникают «укрепленные лагеря» типа Треллеборга, рассматриваемые как опорные пункты королевской власти[343] и сопоставимые с такими древнерусскими центрами, как Гнёздово, расположенное на пути между главными центрами Руси – Киевом и Новгородом, и Шестовица на территории северян, подчиненной Киеву.

* * *

В конце X – первой половине XI в. в этой картине происходят существенные перемены: в первую очередь и в Скандинавии и на Руси исчезают или приходят в упадок многие из наиболее крупных торгово-ремесленных центров: Бирка, Хедебю, Гнёздово, Тимерево. В тех скандинавских городах, которые, как считается, продолжили свое существование в средние века, наблюдаются в это время топографические изменения. Так, в Рибе поселение эпохи викингов на северном берегу р. Рибе исчезает в XI в., а вместо него возникает город на южном берегу реки[344]; перемещается центр поселения в Роскильде; вместо сожженного в середине XI в. Хедебю на противоположном берегу р. Шлее вырастет Шлезвиг[345]. На Руси сходные процессы отмечаются в Полоцке, где к началу XI в. забрасывается старое укрепленное поселение и с ростом города возникает новый детинец (Верхний Замок)[346], а по последним предположениям, также и в Новгороде, где жизнь на Городище временно затухает в XI в., княжеская резиденция переносится на Ярославово Дворище[347]. Эти топографические изменения, видимо, связаны с формированием структуры, ставшей традиционной для средневековых городов.

Одновременно происходит и функциональная переориентация хусабю. Их административно-фискальные функции сокращаются, и из поселений, близких ранним погостам, они превращаются в усадьбы, которые контролируют королевские земельные владения (например, на о. Адельсё в XII в. строится королевский замок).

После введения христианства падает роль культовых центров, таких, как Старая Упсала. Становление церкви под прямым покровительством королевской власти обусловливает размещение церковной администрации в поселениях, находящихся под контролем королевской власти.

Таким образом, монофункциональные поселения VIII–X вв. по мере усиления королевской власти, формирования центрального управления, становления податной системы оказываются неспособными удовлетворить широкий спектр новых общественных потребностей. В этих условиях развитие поселений с дифференцированными функциями подчиняется общей тенденции к синтезу разных функций в формирующихся городах феодальной эпохи[348]. Наиболее наглядно этот процесс протекает в Свеаланде. Старая Упсала – Бирка– усадьба на Адельсё, три центра Свеаланда (культовый, торговый, административный) в конце X – начале XI в. уступают место Сигтуне, также расположенной на оз. Меларен[349]. Она становится важнейшим центром ремесла, торговли, королевской власти, церкви. В ней начинается чеканка монет, находится резиденция конунга Швеции (к этому времени включившей Ёталанд и другие области). О процветании в Сигтуне торговли и ремесел говорят рунические надписи, упоминающие «фризскую гильдию», и найденные при раскопках остатки мастерских: ювелирных, косторезных и др. В 60-х гг. XI в. Сигтуна становится центром вновь образованной епископии, в ней строятся каменные церкви св. Петра, св. Олава, св. Ларса. Во второй половине XI в. в ней сосредоточиваются все основные городские функции, ранее до известной степени расчлененные между тремя поселениями.

В процессе становления Древнерусского государства также наиболее прогрессивными образованиями были поселения, синтезировавшие функции торгово-ремесленных и княжеских административных центров и центров местной (в прошлом – племенной) округи. Очевидно, что интенсивный рост древнерусских городов во второй половине X–XI в. (Киев, Новгород, Псков, Ростов, Смоленск, Полоцк и др.)[350] делал малоэффективной систему полюдья, что ослабило роль погостов. Естественно стремление русских князей, особенно начиная с Владимира, закрепить за собой города, посадив туда своих сыновей. Согласно ПВЛ, после 988 г. Владимир «посади Вышеслава в Нов?город?, а Изяслава Полотьск?, а Святополка Туров?, а Яро сла ва Ростов?. Умершю же стар?йшему Вышеславу Нов?город?, посадиша Ярослава Нов?город?, а Бориса Ростовм, а Гл?ба Муром?, Свя то сла ва Дерев?хъ, Всеволода Володимери, Мстислава Тмуторокани»[351]. А. А. Шахматов считал летописную статью о распределении волостей между сыновьями Владимира искусственной. Неясно, писал он, почему не указано, кто сидел в Смоленске, Чернигове, Переяславле, названных в летописи среди древнейших городов. Но, как уже указывалось, Чернигов и Переяславль входили в великокняжеский домен в X в. и лишь после смерти Ярослава (1054 г.) стали столицами самостоятельных княжеств. Что же касается Смоленска, то сам Шахматов отмечал, что в поздних летописных сводах, сведения которых, видимо, подтверждаются византийским хронографом (Скилица-Кедрин), к списку волостей, полученных сыновьями Владимира, добавлен и Смоленск, где был посажен Станислав, и Псков, куда Владимир посадил Судислава[352].

В Новгороде появление князя отмечается переносом княжеской резиденции с Городища на Ярославово Дворище в сам город: жизнь на Городище временно затухает. Но так же затухает жизнь и в Гнёздове под Смоленском – не с вокняжением ли Станислава в городе связано это событие? Вероятно, с утверждением Ярослава на ростовском столе можно увязать и упадок поселения на Сарском городище, а с основанием им княжеской крепости, Ярославля, – исчезновение Тимерева и других погостов в Верхнем Поволжье.

Следует отметить, что помимо главных погостов и дружинных лагерей типа Шестовицы к началу XI в. прекращают существование или приходят в упадок многие племенные и ранние протогородские центры (Искоростень, поселение на Ревнянском городище, на Титчихе, Хотомель и др.)[353], в процессе христианизации уничтожаются культовые центры (Перынь) и т. и. Функции погостов по мере феодализации отходили к ближайшим городам – центрам местной округи (волости)[354] и княжеской администрации, в некоторых случаях – экстерриториальным княжеским резиденциям. Наименование «погосты» (как и «хусабю» в Скандинавии) закрепилось за центрами сельской округи. На месте Гнёздовского и Сарского городищ возникли феодальные усадьбы, а центрами княжеств стали Смоленск и Ростов.

* * *

Опыт историко-типологического исследования позволяет выявить некоторые закономерности в возникновении и развитии раннегородских центров, которые в процессе становления государства образуют сеть взаимосвязанных поселений с различными функциями. Наряду с традиционной системой «племенных» административных, культовых центров формируется и накладывается на нее система опорных пунктов государственной власти. В иерархизирующуюся с укреплением государства сеть раннегородских поселений входят также торгово-ремесленные «протогорода», контролируемые центральной властью. Завершение процесса сложения феодальных государств сопровождается отмиранием некоторых звеньев этой сети: в первую очередь, тех протогородских образований, которые по тем или иным причинам не были в состоянии синтезировать основные городские функции, и развитием полифункциональных городов феодальной эпохи.

(Впервые опубликовано: ИСССР. 1986. № 5. С. 64–78)