К предыстории Готского двора в Новгороде

Е. А. Мельникова

История иноземных дворов в Новгороде в последние десятилетия стала предметом серьезного исследования, в первую очередь археологов[1262], однако судьба Готского торгового двора по-прежнему остается менее изученной, нежели Немецкого. Обусловлено это прежде всего состоянием источников: двор св. Петра играл значительную роль в ганзейской торговле и оставил большое количество документов, в том числе внутренний устав двора (скра), который сохранился в нескольких редакциях[1263]. Готский же двор в XIV–XV вв. – после разгрома Висбю Вальдемаром Аттердагом в 1361 г. готландская торговля оказалась полностью в руках ганзейцев[1264] – утратил свое былое значение, а сведения о нем для более раннего времени немногочисленны и рассеяны по источникам различного происхождения и жанров[1265].

В результате топографических и археологических исследований установлено местонахождение Готского двора, который занимал довольно обширную площадь (исследована только ее небольшая часть из-за современной застройки) на берегу Волхова на Торговой стороне немного к югу от Ярославова Дворища[1266]. Были выявлены некоторые из находившихся на его территории построек: срубы складских помещений, остатки каменного строения (башни?)[1267]. Функционирование Готского двора археологически прослеживается с XII в. и вплоть до XV в. Не вызывает сомнения и принадлежность Готскому двору церкви св. Олава, называемой в Новгородской первой летописи (далее – НПЛ) Варяжской божницей и впервые упоминаемой в летописи под 1152 г.[1268]. Ее существование в конце XI в. засвидетельствовано среднешведской рунической надписью[1269]. По наблюдению Е. А. Рыбиной, церковь долгое время была деревянной и только после пожара 1181 г. была перестроена в камне. Ее основание, как и возникновение Готского двора, исследовательница относит также к началу XII в.[1270].

В НПЛ Готский двор упоминается дважды: под 6911 (1403) г. в связи с пожаром, в котором Готский двор уцелел, и под 6914 (1406) г. также в связи с пожаром на Торговой стороне, распространившимся до Готского двора[1271]. Более ранними источниками, называющими Готский двор, являются проекты договоров Новгорода с ганзейскими городами: на латинском языке, представленный немецкой стороной, вероятно, в 1268 г., и его исправленный, с учетом поправок новгородских властей, вариант на нижненемецком языке, завершенный до 1 апреля 1269 г., а также договор, заключенный ранее 22 августа 1371 г.[1272]. Они свидетельствуют, что наименование скандинавского двора Готским к середине XIII в. было устоявшимся.

Несмотря на этот ряд установленных обстоятельств, время возникновения двора остается неясным. Представляется, что существуют некоторые еще не использованные возможности хотя бы отчасти пролить свет на этот вопрос.

Постоянное пребывание скандинавов в Новгороде во второй половине X – первой половине XI в. в качестве наемных воинов и купцов[1273] многократно отмечается скандинавскими источниками. Более того, в скандинавской картине Восточной Европы Новгород предстает как столица Руси[1274]. Поэтому парадоксальна крайняя немногочисленность скандинавских древностей на территории города (в отличие от Городища)[1275], что заставляет предполагать, что скандинавы жили здесь не рассредоточенно, в различных частях города, но компактно размещались на одном или нескольких ограниченных участках.

Об одном таком месте скопления скандинавов – наемников Ярослава Мудрого – летописи упоминают. Это «Поромонь двор», на котором летом 1015 г.[1276] новгородцы перебили варягов Ярослава. Этимологически название Поромонь дворъ, вероятнее всего, восходит к др. – исл. farmannagar?r «купеческий двор» (от др. – исл. farma?r, др. – швед. farman «путешественник, мореплаватель; купец, ведущий заморскую торговлю»[1277] и gar?r «хутор, усадьба, двор»)[1278]. Его местоположение неизвестно, но можно предположить, что оно определялось двумя обстоятельствами. Во-первых, поскольку здесь располагались дружинники Ярослава, он должен был находиться неподалеку от резиденции князя на Дворище[1279]. Во-вторых, скандинавы, как наемники, так и купцы, приходили в Новгород на кораблях по Волхову и вряд ли жили на большом расстоянии от своих кораблей, которые требовалось разгружать, ремонтировать и прежде всего охранять от далеко не всегда доброжелательно настроенных новгородцев. Поэтому их подворье должно было располагаться, с одной стороны, неподалеку от Ярославова Дворища, с другой – как можно ближе к Волхову. Именно этим условиям отвечает местоположение Готского двора в XII в. На самом берегу Волхова против Готского двора, по описанию «Устава о мостех» (1265–1267 гг.)[1280], находился «Гаралдов вымол», т. е. «пристань (причал) Харальда», за сохранность которого отвечали гъте («готландцы») – власти Готского двора. Тем самым «Гаралдов вымол» должен был находиться на берегу Волхова у Готского двора. Представляется в высшей степени вероятным предположение А. Л. Хорошкевич, что это название причал получил еще в 1030-1040-е гг. по имени Харальда Сигурдарсона, проведшего более десяти лет на службе у Ярослава и в Византии и женатого на Елизавете Ярославне[1281]. О древности микротопонима говорит тот факт, что к середине XIII в. личное имя в его составе утратило исторические коннотации и подверглось деформации: в списках Устава имеются варианты, очевидным образом искажающие и русифицирующие имя Харальд: Вералдов, Гелардов, Алфердов, Афедоров[1282].

Строительство Ярославом Мудрым «палат» для наемного варяжского отряда под водительством Эймунда, прибывшего на Русь, вероятно, в 1015 или 1016 г.[1283], отмечается и в исландской «Пряди об Эймунде Хрингссоне». Однако, поскольку в запечатлевшейся в скандинавской традиции истории Ярослава мотив строительства палат фигурирует неоднократно[1284], весьма возможно, что в «Пряди об Эймунде» возведение Ярославом каменных палат по требованию Эймунда является интерпретацией этого мотива, в основе которой лежат воспоминания о том, что в Новгороде существовала усадьба скандинавских наемников, на которой стояли одна или несколько жилых построек.

Таким образом, представляется весьма вероятным, что уже в 1015 г. на месте будущего Готского двора находилось подворье, где располагалась варяжская дружина Ярослава Мудрого и могли останавливаться купцы из скандинавских стран.

К концу 1020-х гг. торговые отношения со скандинавскими странами становятся более упорядоченными: между 1024 и 1028 гг. заключается первый поддающийся реконструкции торговый договор с Норвегией[1285]. На интенсификацию торговых связей указывают археологические находки в Висбю, Лунде и особенно Сигтуне[1286]. Продолжается и приток новых скандинавских военных отрядов, особенно после 1028 г., когда Олав Харальдссон был вынужден бежать на Русь к Ярославу Мудрому, и в еще большем числе после 1030 г., когда Олав пал в борьбе за норвежский трон, а его соратники покинули Норвегию.

Наиболее известным среди них был сводный брат Олава Харальд Сигурдарсон, впоследствии конунг Норвегии, получивший прозвище Суровый Правитель. С его именем связывается, как говорилось выше, название пристани около Готского двора, и именно временем его пребывания в Новгороде (с весны 1031 г. – ок. 1034 г., зима 1043/1044 гг.), как представляется, можно датировать возведение посвященной Олаву церкви[1287]. Основанием для этого предположения служат повествования о чудесах св. Олава.

Рассказы о творимых св. Олавом чудесах появились практически сразу после его смерти: собственно, само его провозглашение святым в 1031 г. – спустя год после битвы при Стикластадире, в которой он погиб, – было вызвано распространившимися слухами о чудесах, совершающихся у места его захоронения. Обнаруженные нетленные останки Олава подтвердили его святость. Древнейшее произведение, рассказывающее о чудесах св. Олава, включая знамения его святости, – «Поминальная драпа» об Олаве Святом, созданная скальдом Олава Сигватом Тордарсоном ок. 1040 г.[1288]. Уже в ней содержится упоминание о чуде, которое Олав совершил «в Гардах» (при жизни, т. е. во время своего пребывания в Новгороде?[1289]), вернув зрение некоему Вальдемару[1290]. Сюжет исцеления слепых – один из наиболее древних и распространенных среди чудес св. Олава: он представлен около 10 раз в памятниках различного времени[1291]. Для нас же наиболее важно, что в Норвегии уже в первое десятилетие после смерти Олава становится известен рассказ, действие которого происходит на Руси. Вряд ли такой рассказ мог возникнуть в иной среде, нежели скандинавские поселенцы и путешественники на Руси, которые должны были поддерживать очень тесные связи с Норвегией: за неполные десять лет известие об установлении почитания Олава дошло до них, распространилось настолько, что породило новые, местные повествования о совершенных Олавом чудесах, и одно из таких повествований вернулось на родину к 1040 г., когда была сложена «Поминальная драпа».

Главной особенностью этого рода чудес является прямое взаимодействие святого и исцеляемого без каких-либо посредников.

Иной тип «русских» чудес представлен в «официальном», каноническом собрании miracula, составленном архиепископом Нидароса Эйстейном в 1170 г. («Страсти и чудеса блаженного Олава»), и его переработке – «Деяниях святого Олава, короля и мученика», которые были затем переведены на норвежский язык и включены в «Норвежскую книгу проповедей» (рубеж XII–XIII вв.)[1292]. Среди отобранных Эйнстейном 20 новелл о чудесах св. Олава действие двух происходит в Новгороде, что само по себе требует объяснения, поскольку все остальные приурочены к самой Норвегии, за исключением двух, случившихся в Византии. Одно из этих чудес – исцеление, второе – спасение от пожара (тип чуда, не характерный для Олава, который обычно предстает как исцелитель или спаситель от плена, заключения и т. п., реже он дарует победу в бою). Главной их особенностью является то, что в фабуле обеих новелл центральное место занимает церковь св. Олава в Новгороде: в первом случае немой юноша должен заночевать в церкви, где ему является Олав, во втором – пожар останавливает образ св. Олава, вынесенный из его церкви священником. Церковь св. Олава играет большую роль и в «византийских» чудесах: одно из них прямо посвящено возведению церкви в Константинополе неким варангом по обету. Создание этих новелл о чудесах св. Олава было связано, очевидно, с основанием храма, патроном которого он являлся. Обе они – в отличие от других многочисленных рассказов о его чудесах – служат прославлению не только самого святого, но, в первую очередь, посвященной ему церкви, которая служит посредником между святым и молящим о чуде.

Распространение в Новгороде культа св. Олава происходит в первое же десятилетие после его смерти, т. е. в период пребывания там Харальда Сигурдарсона, ярого почитателя Олава[1293]. Никогда более на протяжении второй половины XI в. и позднее в Новгороде не было таких благоприятных условий для основания церкви св. Олава: наличие большого контингента скандинавов – соратников и почитателей Олава, в том числе его брата, благосклонность к будущему норвежскому конунгу Ярослава Мудрого, выдавшего позднее за него одну из своих дочерей, отсутствие еще сколько-нибудь оформленного противостояния западного и восточного христианства, по крайней мере, на бытовом уровне[1294]. Поэтому можно предполагать, что церковь св. Олава была возведена в 1030-х – начале 1040-х гг. Поскольку она была предназначена для скандинавов, находившихся в Новгороде, а впоследствии принадлежала Готскому двору, естественно полагать, что она изначально была построена на уже существовавшем «варяжском подворье» или рядом с ним – в любом случае на территории будущего Готского двора.

Итак, возникновению Готского торгового двора, как представляется, предшествовало длительное, на протяжении нескольких десятилетий, существование варяжского (скандинавского) подворья, которое появилось в период наиболее активного привлечения скандинавских наемников Ярославом Мудрым. Первоначально на нем были расквартированы находившиеся в Новгороде наемные военные отряды скандинавов. Позднее, вероятно в 1030-е – начале 1040-х гг., на территории подворья или рядом с ним была построена церковь во имя св. Олава для нужд находившихся в Новгороде скандинавов. Когда же «варяжское подворье» превратилось в полноценный торговый двор и почему он получил название Готского?

* * *

Насколько можно судить по письменным источникам, почти исключительно западноскандинавского происхождения, на службу русским князьям в X – первой половине XI в. поступали по преимуществу шведы и норвежцы[1295]. Однако и готландцы нередко плавали на восток: с рубежа VIII–IX вв. на остров Готланд через Восточную Европу начинают поступать во все большем количестве восточные серебряные монеты[1296]. Количество найденных дирхемов (более 40 000)[1297], равно как и число кладов (более 700)[1298] свидетельствуют о чрезвычайной активности готландцев в восточной торговле IX–X вв. Особенно показательна связь кладов с богатыми усадьбами, принадлежавшими «заморским купцам» (farmenn): подавляющее большинство кладов серебряных монет, слитков и предметов обнаружено в пределах усадеб, нередко под полами домов или рядом с жилым домом[1299].

Следов восточноевропейских связей Готланда XI в. по археологическим и нумизматическим данным значительно меньше. Арабское серебро доминирует в кладах до 970-х гг., после чего постепенно растет количество немецких денариев и английских пенни, однако дирхемы продолжают присутствовать в кладах даже первой половины XII в.[1300], но в несравненно меньшем количестве, и в подавляющем большинстве это монеты чеканки X в. и более раннего времени, т. е. старые запасы, а не новые поступления. Крайне мало найдено на Готланде и восточноевропейских древностей XI в., равно как и готландских в Новгороде[1301].

Тем не менее поездки готландцев на Русь и в Новгород продолжаются, о чем свидетельствуют готландские рунические памятники. Из восьми известных готландских надписей, упоминающих Восточную Европу, шесть датируются XI в.[1302]. Четыре из них говорят о людях, побывавших или погибших в Восточной Европе, причем один из тех, в чью честь установлена мемориальная стела, «умер в Хольмгарде» – Новгороде[1303].

Таким образом, свидетельства о готландско-новгородских связях XI в. скудны как по причине недостатка письменных источников, так и, видимо в первую очередь, по причине не слишком высокой интенсивности этих связей. Готландцы бывали в Новгороде, но не они составляли основной контингент «варяжского подворья», особенно в первой половине XI в. Поэтому оснований называть это подворье торговым двором, тем более готландских купцов, в то время не было.

Радикальные перемены в новгородско-готландских отношениях, насколько можно судить по совокупности разнохарактерных источников, происходят в самом конце XI – начале XII вв.

Во-первых, со второй половины XI в. существенно изменяется характер торговой деятельности готландских купцов. Количество денежно-вещевых кладов на Готланде сокращается, но их размер существенно увеличивается[1304]. Именно к этому времени относятся такие огромные сокровищницы, как денежно-вещевой клад из Бюрге (приход Люммелунда), содержащий свыше 10 кг серебряных монет, рубленого серебра и украшений (1140-е гг.). Это указывает на концентрацию торговли в руках немногочисленных, но крупных купцов, для которых торговля являлась профессиональным, а не окказиональным занятием. О том же говорит и смещение к побережью с конца XI в. усадеб «заморских купцов», ранее располагавшихся более или менее равномерно по всему острову[1305].

Во-вторых, в это же время в готландской торговле, а также в культуре начинают отчетливо проявляться связи с Новгородом. В монетной части уже упоминавшегося клада из Бюрге наряду с арабскими дирхемами, немецкими денариями и рубленым серебром присутствуют 34 древнерусские серебряные гривны с кириллическими граффити (именами Селята, Тихота, Бынята и др.) и так называемые лепешки камского серебра. Исследование монетных гривен – все они принадлежат к одному типу, ранее определяемому по находкам на Руси как черниговские, – позволило установить, что они производились в Северной Руси[1306].

В первой половине XII в. на Готланде возникает традиция росписи деревянных панелей – внутренней обшивки церквей. Сохранившиеся фрагменты панелей из двух церквей (в приходах Эке и Дальхем), согласно новейшим исследованиям, не являются работой русских или греческих мастеров, как предполагалось ранее. Они, видимо, созданы местными мастерами, но хорошо знакомыми с византийско-русской традицией[1307], ближайшим очагом которой был

Новгород. В середине XII в. на Готланде начинается строительство каменных церквей, и две из древнейших – в приходах Гарда и Челлунге – оказываются расписаны фресками, ближайшие аналогии которым имеются в Новгороде и Пскове. Более того, их стилистика указывает на то, что они выполнялись непосредственными носителями византийско-русской культуры. Разновременность фресок: росписи церкви в Гарде можно датировать 1150-1160-ми гг., росписи Челлунге – концом XII в., – свидетельствует не только о существовании длительных, на протяжении почти всего XII в., связей церковного искусства Готланда с искусством Руси и Византии, но и о формировании на Готланде в это время своеобразной культуры, в которой большую роль играли русско-византийские традиции[1308].

Русско-византийские влияния на церковную живопись Готланда на протяжении почти всего XII в. свидетельствуют о крайне тесных связях готландского купечества с Русью. Богатые купцы, бывавшие в Новгороде и других городах северо-запада, должны были не только познакомиться с росписью русских храмов, но она должна была приобрести статус высокопрестижной. Богатство и авторитет купцов, торговавших с Новгородом, находили выражение и подтверждение в особом, отличном от общескандинавского, ориентированного скорее на Германию, искусстве. Только в этом случае они стали бы привозить с собой или приглашать русских мастеров для росписи основываемых ими церквей – а большинство из множества приходских церквей Готланда, построенных в XII-ХГП вв., создавалось именно на средства крупных купцов. И только высокой престижностью русско-византийской живописи уже в начале XII в., если не ранее, можно объяснить использование ее традиций местными, готландскими, мастерами.

В-третьих, к началу – первой трети XII в. относятся древнейшие упоминания собственно готландцев в русских источниках. Готландцы (гъте, готе) называются в перечне скандинавских народов в этногеографическом вступлении к «Повести временных лет» (далее – ПВЛ), написанном в 1110-х гг.[1309], а в 1130 г. в НПЛ впервые отмечается поездка русских купцов в Данию (Донь) и в «заморье» (на Готланд?): «Того же л?та, идущи изъ заморья гость, потопе лод?и 7, и сами истопоша и товаръ, а друзии выл?зоша, нь нази; а из Дони приидоша здрави»[1310]. Это сообщение при всей его краткости имеет принципиально важное значение. Как явствует из текста, в этом году состоялось, по крайней мере, два торговых путешествия новгородцев за море, причем о гибели части купцов и судов с товарами, возвращавшихся в Новгород «из заморья», как и о благополучном возвращении купцов из Дании, говорится как об обыденном, не содержащем ничего исключительного событии. Очевидно, что поездки новгородских купцов в скандинавские страны были к этому времени более или менее регулярны, хотя они и нечасто упоминаются в летописи, где отмечаются лишь особые, как правило конфликтные, ситуации.

Наконец, к началу – первой половине XII в. относится заключение «старого мира», упомянутого в первом дошедшем до нас договоре Новгорода с Готландом и немецкими городами 1191–1192 гг.[1311]. В статьях, предположительно восходящих к тексту «старого мира», имеются аналогии как в «Русской Правде», так и в городском праве Висбю, составленном в начале XII в.[1312]. Сохранение правовых норм эпохи составления Правды Ярослава указывает на древность «старого мира», а обращение к городскому праву Висбю свидетельствует, по меньше мере, о доминировании Готланда в торговле с Новгородом, если не о его единоличном, еще без немецких городов, участии в составлении документа.

Действительно, есть основания предполагать, что «старый мир» был двусторонним, а не трехсторонним, и регламентировал он отношения между готландскими и новгородскими купцами. Проникновение немецких купцов на Готланд отмечается письменными источниками лишь с середины XII в. – после того, как Любек в 1158 г. перешел под власть Генриха Льва, который в 1161 г. издал Артленбургскую привилегию, дающую готландским купцам право беспошлинной торговли в Любеке[1313]. На протяжении второй половины XII в. приток немецких купцов в Висбю резко возрастает, и к концу XII в. в Висбю институализируется колония немецких купцов (gilda communis), которые строят в 1190 г. купеческую церковь Девы Марии. Этим же временем (1192 г.) датируется и основание Немецкого двора в Новгороде[1314]. Участие немецких городов, тесно связанных с немецкой гильдией в Висбю, в заключении договора 1191–1192 гг., а не только готландцев, поэтому естественно. Иное дело – начало XII в., когда немецкие города еще не начали играть сколько-нибудь значительную роль в восточно-балтийской торговле, немецкие купцы еще не установили прочных связей с Висбю, а Немецкий орден еще не начал своей деятельности в Восточной Прибалтике.

Думается, что именно на рубеже XI–XII вв. или в самом начале XII в., возможное связке заключением «старогомира», «варяжскоеподворье» в Новгороде приобретает официальный статус торгового двора и начинает именоваться «Готским», т. е. «готландским». Не исключено, что при этом расширилась территория подворья: к нему был присоединен участок, примыкающий с востока – дальше от берега Волхова и ближе к Дворищу. Это объяснило бы, почему при раскопках Готского двора были обнаружены материалы только XII в. и последующих, но не более раннего времени, и не были найдены следы церкви св. Олава: постройки «варяжского подворья», видимо, остались недоступными для исследования под фундаментами современных построек на берегу Волхова.

Договор 1191–1192 гг., как, вероятно, и «старый мир» (равно и последующие договоры Новгорода), устанавливает паритетные отношения сторон: правам готландских и немецких купцов в Новгороде соответствуют аналогичные права новгородских купцов в «заморье». Таковы права свободного проезда новгородцев «в Немечьску землю и на Гъцкъ берегъ» и немцев и готландцев в Новгород; виры за убийство немецкого посла или купца (понятие «немецкий» включает как собственно немцев, так и готландцев) в Новгороде и новгородского посла или купца «за морем» и др.

Договор предполагает не только пребывание готландских и немецких купцов в Новгороде, но и плавания новгородских купцов на Готланд («на Гъцкъ берегъ») и в немецкие города («в Немечьску землю»): названные выше статьи договора, собственно, и гарантируют безопасность пребывания новгородцев в «заморье». Однако регулярные плавания новгородцев, прежде всего на «Готский берег», т. е. в Висбю, требовали создания условий для их проживания в городе в период проведения ими торговых операций, которые могли занимать значительное время, а относительная кратковременность безопасных плаваний по Балтийскому морю нередко вынуждала купцов и зимовать за границей. Если Готский двор в Новгороде был учрежден на рубеже XI–XII или в начале XII в., то поддержание паритета в торговых отношениях требовало одновременного основания двора новгородских купцов в Висбю. О существовании такого «новгородского двора» («становища») известно из текста договора 1259 или 1260 г.[1315]. Однако столь позднее его упоминание нисколько не снижает вероятности его учреждения полутора столетиями раньше – ведь и о Готском дворе впервые говорится в латиноязычном проекте договора Новгорода с немецкими городами и Готским берегом 1268 г.[1316], т. е. тоже примерно через полтораста лет после его основания.

Косвенным образом существование новгородского «становища» на Готланде в конце XII в. подтверждает текст договора 1191–1192 гг. В конце договора предусматривается вира за убийство священнослужителя: «Оже убьють таль или поп новгороцкое или немецкъе Новегороде, то 20 гривен серебра за голову»[1317]. Хотя здесь и не отмечено специально место убийства новгородского священника, во всех аналогичных статьях речь идет о преступлениях против новгородцев на Готланде или в немецких городах и против немцев или готландцев в Новгороде. Вряд ли данная статья была исключением, и речь в ней, надо полагать, идет о русском священнослужителе, находящемся в «заморье». Трудно предположить, что при крайне ограниченной грузоподъемности судов новгородские купцы возили с собой священников для отправления служб. Значительно вероятнее, что русские священники более или менее постоянно находились в Висбю (и в Любеке, и в других немецких городах?), и, значит, там имелись православные церкви. Аналогичным образом «варяжские попы» упоминаются в «Вопрошаниях» Кирика[1318], а в одном из «русских» канонических чудес св. Олава действующим лицом является священнослужитель церкви св. Олава в Новгороде Стефан[1319]. Основание купеческой церкви не обязательно свидетельствует о наличии торгового двора: в раннее время церковь подчас заменяла торговый двор, выполняя ряд его функций[1320], а в Новгороде середины – второй половины XI в. церковь принадлежала «варяжскому подворью». Однако совокупность приведенных материалов заставляет предполагать, что и в Висбю на рубеже XI–XII вв. или в начале XII в. был основан новгородский торговый двор, на котором к 90-м гг. XII в. была построена русская церковь.

Если сведения о новгородском дворе в Висбю крайне малочисленны (они содержатся исключительно в договорах Новгорода с немецкими городами и Готским берегом) ион не упоминается в готландских письменных текстах, а также не обнаружен археологически, то существование «русской церкви» отмечается многими источниками XV–XVII вв. начиная с 1461 г.[1321]. В постскриптуме к датированному этим годом письму ливонских городов Любеку отмечается существование двух новгородских церквей на Готланде[1322]. Руины одной из них, находящиеся в центре Висбю (в квартале Мункен), поблизости от кафедрального собора, неоднократно упоминаются в позднейших документах и описаниях Висбю начиная с XVI в.[1323]. Эта церковь (Ryska kyrka) ныне идентифицируется с фундаментами храма, обнаруженного в квартале Мункен около

Торговой (центральной) площади Висбю при раскопках В. Фалька в 1971 г.[1324]. Остатки церкви находятся под постройками конца XVII в., и потому их удалось исследовать лишь частично: открыты южная стена на протяжении 8,5 м, небольшой участок северной стены и апсида. Расстояние между северной и южной стенами – 9,6 м. Это была одноапсидная церковь с двумя квадратными в плане столбами в центре. У южной стены церкви были найдены намогильные плиты и грунтовые погребения без домовин.

Идентификация второй «русской церкви» вряд ли пока возможна. Ее пытались отождествить с руинами церкви св. Климента[1325], во дворе которой был найден нательный крестик из серого сланца с надписью мастера, изготовившего крестик: т?на къваль гр?шъноє «Туна ковал грешный»[1326]. Однако этой одной находки вряд ли достаточно для сколько-нибудь убедительной идентификации.

Если хотя бы одна «русская церковь» появилась в начале XII в. и была, как и новгородские храмы, расписана фресками, то работавшие в ней мастера (скорее всего, привезенные новгородскими купцами из Новгорода) могли стать теми самыми проводниками русско-византийской традиции в церковной живописи, которая проявилась на Готланде уже в первой половине XII в. – в росписях деревянных панелей из церквей прихода Дальхем и Эке.

Таким образом, совокупность письменных, археологических и нумизматических источников позволяет более или менее уверенно реконструировать основные этапы предыстории Готского двора в Новгороде: выделение подворья варяжским дружинникам Ярослава в 1015 г., строительство церкви св. Олава, вероятно, в 1030-е – начале 1040-х гг., преобразование подворья в торговый Готский двор на рубеже XI–XII вв. или вначале XII в. Представляется, что одновременно в Висбю был открыт и торговый двор новгородских купцов, на котором была построена православная церковь.

(Впервые опубликовано: История: Дар и долг. Юбилейный сб. в честь А. В. Назаренко. М.; СПб., 2010. С. 184–198)