Ладога и формирование Балтийско-Волжского пути

Е. А. Мельникова

В отечественной и зарубежной историографии давно признана важная роль, которую играл Балтийско-Волжский путь в истории Европы после того, как арабские завоевания прервали существовавшие еще с античности маршруты из Средиземного моря на Восток. Особенно велико его значение было в экономическом и в социально-политическом развитии Древней Руси и Скандинавских стран, поскольку с Востока по нему поступало в больших количествах арабское серебро, широко использовавшееся и в ювелирном производстве, и в накоплении богатств, и в зарождающемся денежном обращении[1518]. Балтийско-Волжский путь возник не как самостоятельная магистраль, но как продолжение на восток сложившейся к середине I тысячелетия и. э. системы торговых коммуникаций, которая связывала центрально-европейский, североморский и балтийский регионы.

Уже с середины I тысячелетия до н. э. Ютландия и датские острова вовлекаются в постепенно нарастающий по объему обмен с Центральной Европой, который длительное время носит престижный характер: в обмен на янтарь местная знать получает предметы роскоши – изделия из бронзы и золота, стекло и т. и. Усиление обмена и сложение более или менее устойчивых путей, по которым он осуществлялся, вели к концентрации знати в узловых пунктах важнейших линий коммуникаций: в областях Гудме на о. Фюн, Стевнс на о. Зеландия, на юго-западном побережье Ютландии, и к образованию в них уже в IV–VI вв. и. э. торгово-ремесленных поселений: Луннеборг в Гудме, Данкирке в Юго-Западной Ютландии[1519].

Во всех случаях первоначально возникало не изолированное, не связанное с округой поселение с особыми функциями (торговой, ремесленной), служившее резиденцией знати, а небольшая область, в которой характер деятельности населения отличается от окружающих территорий, отмечается скопление знати (археологически выражающееся в наличии здесь элитных некрополей, кладов и т. п.) и в которой вырастает ряд взаимосвязанных поселений – одно из них впоследствии занимает в области ведущее место и становится протогородом (иногда ведущее положение переходит от одного поселения к другому). Находки в этих областях свидетельствуют, что в конце первой половины – середине I тысячелетия и. э. здесь сосредоточивалась балтийская и североморская торговля с Центральной и Западной Европой. Они являются конечными пунктами крупных торговых путей и важнейшими местами перераспределения ценностей.

Именно с исключительно интенсивной торговой деятельностью исследователи ныне связывают быстрое становление древнедатского государства: уже к середине I тысячелетия н. э. на территории будущей Дании возникает ряд мелких предгосударственных объединений[1520].

В VI веке на восточном побережье Швеции образуется второй центр балтийской торговли, являвшийся новым завершением центрально– и западноевропейских магистралей, ранее оканчивавшихся на датских островах. Сложение этого отрезка пути знаменуется появлением поселений на о. Эланд в V–VII вв. (Экеторп, Исманторп, Гроборг), затем становлением и расцветом торгово-ремесленных центров на оз. Меларен, Хельгё и позднее Бирки[1521]. Одновременно здесь начинаются и более активные процессы социально-политического развития.

Уже в вендельскую эпоху (VI–VIII вв.) в Свеаланде отмечается глубокая стратификация общества: выделение не только наследственного нобилитета, но и военного («дружинного») слоя, а также формирование территориально-политических образований[1522]. Узловой регион в сети дальней торговли, Свеаланд, где практически отсутствуют следы средиземноморских влияний[1523], переживает резкое ускорение в своем социально-политическом развитии, приводящее к возникновению предгосударственных образований[1524].

Важно отметить при этом, что возможности производящего хозяйства в Свеаланде более высокие, нежели в других областях Швеции (Сконе в это время входит в сферу датского влияния), были, тем не менее, недостаточно велики, чтобы обеспечить интенсивное развитие региона[1525].

Сельскохозяйственное производство предоставляло средства лишь для поддержания жизни местного населения. Однако природные ресурсы – большие запасы и высокое качество железной руды на севере Упланда, добываемой открытым способом, давали Свеаланду возможность участвовать в международной торговле, позволили местной знати включиться в систему балтийского и европейского обмена и торговли и, более того, притянуть к региону сеть коммуникаций. «Железный путь» Свеаланда, ставшего основным поставщиком этого важнейшего сырья для балтийского региона, связывал север Свеаланда с оз. Меларен и служил основой для внутренней системы коммуникаций, консолидируя округу[1526].

Не теряет при этом своего значения и Западно-Балтийский регион. В VII–VIII вв. благодаря усилению Фризии и росту фризской торговли[1527] (на побережье Северного моря возникает ряд эмпориев: Гамбург в устье Эльбы, Дорестад в устье Рейна, Квентовик в устье Соммы и др.) Западная Балтика оказалась на скрещении не только меридиональных, но и широтных торговых путей – между Северным и Балтийским морями. Они соединялись двумя путями: на юге Ютландского полуострова, где узкий перешеек пересекают, почти смыкаясь, реки Айдер и Трене с запада и залив Шлее (Шлой) с востока, и на севере через Лимфьорд. И тот, и другой пути маркируются новыми крупными торгово-ремесленными центрами: Хедебю – на берегу Шлее[1528] и Линдхольм Хёйе – на берегу Лимфьорда[1529]. Плаванья вдоль западного побережья Ютландии к Лимфьорду вызвали к жизни появление нового центра неподалеку от Данкирке – Рибе[1530]. Все эти поселения отличаются интенсивными связями с Североморским регионом (многочисленны находки фризских скеаттов, керамических и стеклянных фризских и рейнских изделий, английских импортов и др.), с одной стороны, и очевидными следами экспорта продуктов местного производства (железа, жировика, скота, кож), с другой.

Одновременно с интенсификацией торговли и нарастанием в ней удельного веса местного производства шло расширение и продление путей на востоке региона. В VII–VIII вв. активно осваиваются пути вдоль южного и юго-восточного побережья Балтики. Именно этот маршрут получает название «Восточного пути» (Austrvegr) в скандинавских источниках[1531]. На землях поморских славян, балтов и прибалтийско-финских племен в VIII–IX вв. возникают такие центры, как Ральсвик на о. Рюген, Менцлин на нижнем Пене, Волин в устье Одера, Трусо в устье Вислы[1532], ряд поселений в землях пруссов (Кауп на границе с территорией обитания куршей)[1533], куршей (Апуоле)[1534], ливов (Гробиня)[1535], латгалов (Даугмале в низовьях Западной Двины)[1536], эстов. К концу X в. южное и восточное побережье Балтики усеяно крупными и мелкими поселениями, обслуживающими торговый путь и принимающими участие в торговле.

Разрастается и разветвляется коммуникационная система и в северо-восточной части Балтийского моря. Новые торгово-ремесленные поселения основываются на о. Готланд: Вестергарн (V?stergarn), затем Павикен (Paviken)[1537] и, наконец, Висбю[1538] на западном побережье острова и Эстергарн (?stergarn)[1539] – на восточном. Интенсифицируется движение вдоль северного и западного побережья Балтики: здесь возникают новые центры – иногда вместо старых (так, Бирка со временем вытесняет Хельгё), иногда – в дополнение к ним (например, Лёддечёпинг в Сконе)[1540].

Но главным явлением этого времени был следующий этап пролонгации балтийской коммуникационной системы на восток: сначала вПоволховье, далее по Волжскому пути вплоть до Булгарин, Хазарин и стран Халифата, а затем по Днепровскому пути вплоть до Византии. Северо-Запад Восточной Европы, примыкавший к Восточной Балтике, стал третьим регионом, вовлеченным в систему балтийских торговых коммуникаций. Естественную почву для пролонгации Балтийского пути в восточном направлении создавали эпизодические контакты между Восточной Скандинавией и севером Восточной Европы вплоть до Прикамья, зародившиеся еще в эпоху бронзы. Регулярные связи с Восточной Балтикой, особенно с эстами, по крайней мере с V в., подготовили почву для проникновения скандинавов вглубь Восточной Европы. Древнейшие единичные находки скандинавских предметов в Западном и Южном Приладожье датируются VII в., но еще не свидетельствуют о сколько-нибудь постоянном присутствии здесь норманнов. Тем не менее, даже редкие поездки способствовали знакомству скандинавов с регионом. Движимые естественным стремлением к привлечению новых ресурсов (пушнины) и к достижению новых рынков сбыта для своих товаров скандинавы стали первооткрывателями пути на восток.

Время формирования Волховского участка пути обычно определяется древнейшими комплексами, выявленными в Старой Ладоге, которые до последнего времени датировались 760-ми[1541], а ныне – 730-ми гг. (эта датировка предложена А. Н. Кирпичниковым в докладе на конференции «Балтийско-Волжский путь», 2002 г.). Предполагается, что возникновение поселения на высоком мысу над р. Ладожкой маркирует начало движения по этому пути. Однако кажется значительно более вероятным, что появление торгово-ремесленного центра на торговом пути знаменует начало не его освоения, а интенсивного функционирования. Требовалась постоянная, хотя бы и сезонная (вначале), потребность купцов в подобной стоянке, с одной стороны, и заинтересованность местного населения в сбыте своей продукции и уверенность в ее реализации, с другой стороны. Разумеется, уловить действительно начальные этапы использования того или иного пути крайне сложно: в силу редкости плавании и немногочисленности путешественников они почти не оставляют археологически определимых следов. Можно ли, например, отнести к подобным следам единичные и крайне редкие находки скандинавских древностей VII в. в Поволховье?

Сходные ситуации показывают, что между началом освоения торгового пути и возникновением на нем крупных торгово-ремесленных центров проходит весьма длительное время. Так, по крайней мере, к концу VIII в., судя по потоку арабского серебра, Балтийский путь активно используется. Однако поселения, маркирующие освоение следующих участков Балтийско-Волжского пути, возникают только в середине IX в. («Рюриково» и Сарское городища). Еще позже появляются поселения в Ярославском Поволжье, время расцвета которых приходится на X в.

Примерно так же развивается и Днепровский путь. Первые известия о проникновении скандинавов в Византию относятся к самому началу IX в.[1542]; серединой – концом IX в. (860 и 882 гг.) «Повесть временных лет» датирует поход на Константинополь варягов Аскольда и Дира, незадолго до того обосновавшихся в Киеве, и перемещение в Киев будущего киевского великого князя Олега. Однако на протяжении всего IX в. в Среднем Поднепровье не обнаруживается скандинавских древностей и не найдены следы поселений, ориентированных на обслуживание Днепровского пути. Лишь на рубеже IX и X вв., т. е. примерно через 100 лет после начала плаваний по нему, возникает крупный торгово-ремесленный центр под Смоленском – Гнёздово. При всей специфике Северной и Южной Руси сходство ситуаций выглядит достаточно красноречивым. Поэтому и в случае с Балтийско-Волжским путем – и особенно с его начальным отрезком, Волховским, – представляется более чем вероятным длительное, в 100 лет или более, постепенное и поэтапное его освоение: первые проникновения по нему, попытки, удачные и неудачные, найти дальнейшие пути вглубь страны; знакомство с местными условиями и местным населением; обнаружение в регионе ценнейшего товара – пушнины – со стороны скандинавских торговцев; знакомство, с другой стороны, местного населения с изредка появляющимися торговцами и воинами; установление контактов и обмена между теми и другими; постепенная концентрации местной знати, а вслед за ней ремесленников в местах сначала временных, а затем и стационарных стоянок. С учетом сезонности плаваний все эти этапы должны были занять достаточно большой отрезок времени. Поэтому, думается, ближайший к Балтике Волховский отрезок пути, маркированный в первую очередь Ладожским и, наряду с ним, цепочкой других поселений, образовавшихся в IX–X вв. вдоль Волхова (Холопий городок, Гостинополье и др.[1543]), начал использоваться уже в VII в., но лишь в первой трети VIII в. движение по нему стало настолько интенсивным и регулярным, что потребовало хорошо оборудованной и постоянной гавани.

Возникновение Ладоги в первой половине VIII в. справедливо связывается с ростом балтийской торговли, и на начальных этапах своей истории Ладога обнаруживает непосредственные контакты с Южной Ютландией, а через нее и с Фризией[1544]. Однако длительное, около полустолетия, изолированное существование Ладоги – единственного протогородского центра на северо-востоке Восточной Европы вплоть до середины IX в., а также образование «куста» поселений по Волхову – говорит о том, что на протяжении всего этого времени Ладожский регион был конечным пунктом этой крупнейшей торговой магистрали, а использование Ладоги как центра, открывавшего путь далее на восток, еще не стало регулярным.

Лишь к середине IX в. выходы из Приладожья и Поволховья на Волгу, равно как и движение по Волге, были прочно освоены. Об этом свидетельствует появление вдоль пути торгово-ремесленных поселений, военных стоянок и контрольных пунктов, где повсеместно в большем или меньшем количестве представлен скандинавский этнический компонент. Практически все известные ныне поселения IX в. на севере Восточной Европы располагаются на реках и озерах, образовывавших магистраль или ее ответвления. Таковы сама Ладога и поселения вдоль Волхова, Городище под Новгородом, Крутик уБелоозера, Сарское городище под Ростовом, позднее – древнейшие поселения в Пскове, Холопий городок на Волхове, Петровское и Тимерево на Верхней Волге – самый восточный из известных ныне центров северо-восточноевропейского отрезка Балтийско-Волжского пути. Следующим крупнейшим центром был Булгар, столица Волжской Булгарин, непосредственно связанная с арабским миром. Именно здесь в X в. завершался путь большинства скандинавских купцов, ездивших на восток, хотя некоторые из них и достигали Каспийского моря и даже Багдада. Так, во второй половине VIII в. торговый путь связал Западную Европу и Скандинавию со странами Арабского халифата.

Между тем, важнейшие признаки функционирования торгового пути: в первую очередь, торговые поселения, а также клады восточного серебра, столь обильно представленные с конца VIII и в IX в. в Поволховье[1545], практически исчезают ниже Ярославля по Волге, равно как единичными находками представлены здесь и скандинавские древности. Одним из немногих исключений является Альметьевский клад из 150 дирхемов, найденный у села Альметьево (Элмед) близ Билярска, в котором присутствуют две монеты с граффити, одна из которых идентична скандинавской руне s[1546].

Вместе с тем, в топографии кладов IX в. выделяется не слишком крупное по числу, но, тем не менее, достаточно представительное скопление к востоку от Ярославского Поволжья. Оно состоит из четырех кладов, три из которых найдены на территории Вятской губернии (один, из 6 монет, – в самой Вятке) и один – в Удмуртии на границе с Кировской областью. По младшей монете все клады датируются первой половиной – серединой IX в.: известная монета из клада в Лелеки чеканена в 802/803 г., младшая монета Вятского клада датируется 835 г., клада из Ягошур, содержащего 1500 дирхемов, – 842/843 г., а Лесогуртского клада (Удмуртия)– 841/842 г.[1547]. Эта цепочка кладов пересекает течение Вятки и достигает верховьев Вятки и Камы. Вряд ли их скопление, компактное по хронологии кладов, можно считать случайным. Видимо, близко расположенные верховья Вятки и Камы представляли особый регион, который, хотя и находился в стороне от основных магистралей, но чем-то специально привлекал торговцев в первой половине – середине IX в.

Возможно, что этот регион завершался на востоке поблизости от современной Перми, где в мужском захоронении второй половины X – начала XI в. была найдена подвеска с изображением знака Рюриковичей (трезубца) на одной стороне и молоточка Тора, конец рукояти которого оформлен в виде рукояти меча, – на другой[1548]. Подвеска, как можно предполагать с большой долей уверенности, принадлежала княжескому дружиннику скандинавского происхождения. Его пребывание в этом регионе еще до начала древнерусской колонизации северо-востока вряд ли объяснимо, если не учесть более ранние связи с Вятско-Камским регионом.

Таким образом, на протяжении V–IX вв. происходит постепенное освоение последовательных отрезков Балтийско-Волжского пути от Финского залива до Булгара с ответвлением вплоть до верховьев Вятки и Камы. Ключевую роль в его формировании и функционировании играло Поволховье с Ладогой, которое на начальном этапе стало узлом, завершавшим систему балтийских коммуникаций, а позднее превратилось в центр, из которого расходились крупнейшие водные магистрали Восточной Европы.

(Впервые опубликовано: Ладога и истоки российской государственности и культуры. СПб., 2003. С. 157–165)