Скандинавы на Балтийско-Волжском пути в IX–X веках

Е. А. Мельникова

В отечественной и зарубежной историографии давно признана важная роль, которую играл Волжский путь в истории Европы после того, как арабские завоевания прервали существовавшие еще с античности маршруты из Средиземного моря на Восток. Особенно велико его значение было, как считается, в экономическом развитии Древней Руси и скандинавских стран, поскольку с Востока сюда поступало в больших количествах арабское серебро, широко использовавшееся и в зарождавшемся денежном обращении, и в ювелирном производстве. Эти, по преимуществу экономические, аспекты функционирования Балтийско-Волжского пути обстоятельно исследованы[1506]. Однако, как представляется, есть и другие, не менее значительные результаты его существования, в первую очередь, в социально-политическом развитии Восточной Европы, которые еще не получили достаточного освещения.

Балтийско-Волжский путь возник не как самостоятельная магистраль, но как продолжение на восток сложившейся к середине I тысячелетия и. э. системы торговых коммуникаций, которая связывала центральноевропейский, североморский и балтийский регионы. Пути из Центральной Европы и с побережья Северного моря сходились в Южной Ютландии и на датских островах, откуда начинался балтийский участок пути, достигший к IV–V вв. юго-восточного побережья Ёталанда (Экеторп на о. Эланд), а к VI–VII вв. – Свеаланда (Хельгё на оз. Меларен). Он проходил вдоль земель, населенных скандинавскими народами, племенная знать которых контролировала торговлю. Купцы, они же воины, осуществлявшие торговые поездки, были также в подавляющем большинстве скандинавами, хотя в торговую деятельность могли вовлекаться и вовлекались представители иных этнических групп, обитавших на южном и восточном берегах Балтийского моря.

Естественную почву для пролонгации этого пути в восточном направлении создавали эпизодические контакты между Восточной Скандинавией и севером Восточной Европы вплоть до Прикамья, зародившиеся еще в эпоху бронзы. Регулярные связи с Восточной Балтикой, особенно с эстами, по крайней мере с V в. подготовили почву для постепенного проникновения скандинавов вглубь Восточной Европы. Древнейшие единичные находки скандинавских предметов в Западном и Южном Приладожье датируются VII в., но они еще не свидетельствуют о сколько-нибудь постоянном присутствии здесь норманнов. Тем не менее даже редкие поездки способствовали знакомству скандинавов с регионом. Движимые естественным стремлением к привлечению новых ресурсов (пушнины) и к достижению новых рынков сбыта для своих товаров скандинавы стали первооткрывателями пути на восток.

Возникновение к середине VIII в. Ладоги справедливо связывается с ростом балтийской торговли; и на начальных этапах своей истории Ладога обнаруживает непосредственные контакты с Южной Ютландией, а через нее и с Фризией[1507]. Однако длительное (около столетия) изолированное существование Ладоги – единственного предгородского центра на северо-западе Восточной Европы вплоть до середины IX в. – говорит о том, что на протяжении всего этого времени Ладога была конечным пунктом этой крупнейшей торговой магистрали, использование которой далее на восток еще не стало регулярным.

Лишь к середине IX в. выход из Приладожья и Поволховья на Волгу, равно как и движение по Волге, были прочно освоены. Об этом свидетельствует появление вдоль пути торгово-ремесленных поселений и военных стоянок, где повсеместно в большем или меньшем количестве представлен скандинавский этнический компонент. Практически все известные ныне поселения IX в. на севере Восточной Европы располагаются на реках и озерах, образовывавших магистраль или ее ответвления. Таковы Ладога, Городище под Новгородом, Крутик у Белоозера, Сарское городище под Ростовом, позднее – древнейшие поселения в Пскове, Холопий городок на Волхове, Петровское и Тимерево на Верхней Волге – самый восточный из известных ныне центров северо-восточноевропейского отрезка Балтийско-Волжского пути. Следующим крупнейшим пунктом был Булгар – столица Волжской Булгарин, непосредственно связанная уже с арабским миром. Здесь в X в. завершался путь большинства скандинавских купцов, ездивших на восток, хотя некоторые из них достигали Каспийского моря и даже Багдада. Так, во второй половине VIII–IX в. крупнейший международный торговый путь связывал Западную Европу и Скандинавию со странами Арабского халифата.

Однако значение протяженных торговых путей далеко выходило за область собственно торговли и не ограничивалось экономической сферой. Сложившаяся крупная магистраль, как установлено современными исследователями[1508], являла собой отнюдь не просто дорогу (сухопутную или водную), по которой проходили караваны купцов. Вдоль нее вырастали поселения, обслуживавшие путешественников: пункты, контролировавшие опасные участки пути; места для торговли с местным населением (ярмарки) и т. п. Путь обрастал сложной инфраструктурой: системой связанных с ним комплексов, число и функциональное разнообразие которых постепенно росло. Одновременно происходило и расширение территории, в той или иной степени взаимодействующей с торговым путем, откуда поставлялось продовольствие, а при возможности и товары, реализуемые в торговле. Путь концентрировал и стягивал окружающие территории, вовлекал округу в сферу своего функционирования, т. е. играл консолидирующую роль. Путь дальней торговли, таким образом, представлял собой более или менее широкую зону.

В этой зоне протекание большинства экономических и социальных процессов определялось требованиями дальней торговли или стимулировалось ею. Участие в ней и тем более возможность установить контроль над отдельными участками пути привлекали верхушку местного общества возможностями быстрого обогащения. С одной стороны, это вело к ускорению имущественной и социальной дифференциации как общества в целом, так и нобилитета, приводя к иерархизации знати. С другой – вызывало перемещение знати к ключевым пунктам пути и ее сосредоточение в уже возникших или вновь основываемых поселениях, которые тем самым приобретали положение не только торговых и ремесленных, но и административных центров. В зонах торговых путей создавались благодаря этому предпосылки для более интенсивного социально-политического развития, нежели в сопредельных, подчас населенных тем же этносом землях, не имевших связи с торговой магистралью.

Чрезвычайно разветвленная речная сеть севера Восточной Европы, допускавшая множество маршрутов на отдельных участках пути, способствовала формированию вокруг него широкой зоны, захватывавшей земли вдоль Меты и Ловати, Свири и Паши, Молоти и Сухоны с выходами непосредственно на Верхнюю Волгу или на Белое озеро. Так же разнообразны были и пути к западу от Ильменя и Поволховья по Шелони, Великой, Чудскому озеру и др. Именно на этой территории повсеместно, хотя и в разной концентрации, представлены скандинавские древности.

Важной особенностью Балтийско-Волжского пути было и то, что его зона включала территории ряда племен различной этнической принадлежности: финских (чуди, мери, веси) и славянских (кривичей, словен). Древнейшие торгово-ремесленные поселения вдоль этого пути располагались по одному на земле каждого из племен: Старая Ладога – в земле чуди, Псков – кривичей, Городище– словен, Крутик– веси, Сарское городище– мери. Они несут неоспоримые следы присутствия местного, финского или славянского, а также скандинавского населения. Отмечая соотнесенность поселений с племенными территориями, исследователи в то же время не склонны считать их племенными центрами: на них отсутствуют признаки, характерные для последних (в частности, культовые комплексы, связанные с сакральными функциями племенных центров). Очевидно, не случайна приуроченность каждого из ранних торгово-ремесленных центров Балтийско-Волжского пути к одной из племенных территорий. Они возникают как стоянки для купцов и как места торговли и обмена, но начинают вскоре притягивать к себе местную знать, потому что именно здесь для нее открывались широкие возможности обогащения. Особенно благоприятным фактором для включения местной знати в систему международного пути были природные условия региона – наличие пушного зверя и ценных продуктов лесных промыслов, меда и воска, которые предоставляли местному нобилитету реальную возможность участвовать в торговле.

Даже достаточно скромное по объему включение в крупномасштабную международную торговлю и перераспределение ценностей служило мощным источником обогащения знати и создавало условия для ее дальнейшего отделения от племени. Потребность в местных товарах для их реализации в торговле усиливала роль даней: изъятие избыточного продукта требовалось теперь в количестве много большем, чем было необходимо для внутреннего потребления. Увеличение собираемых даней влекло за собой усложнение потестарных структур в регионе и соответственно усиление центральной власти[1509].

Ведущая роль торговли для зоны Балтийско-Волжского пути прослеживается в археологических материалах и отмечается в единственных близких по времени письменных источниках – сочинениях арабских писателей[1510]. Ибн Русте (писал в первой половине X в., используя источники IX в.) сообщал о верхушке общества: «И нет у них недвижимого имущества, ни деревень, ни пашен. Единственное их занятие – торговля соболями, белками и прочими мехами, которые они продают покупателям». Предметы торговли, равно как и продукты для собственного потребления добывались поборами с местного населения во время набегов или объездов подвластных территорий: «Они нападают на славян… забирают их в плен, везут в Хазаран и Булкар и там продают».

Таким образом, в жизни Северо-Запада Восточной Европы IX в. с отчетливостью вырисовывается главенствующая и организующая роль Балтийско-Волжского пути, открытие и функционирование которого являлось результатом деятельности скандинавских купцов и воинов. В зоне пути возникают первые предгородские поселения, усиливаются процессы социальной и имущественной дифференциации в среде местных разноэтничных племен, укрепляются старые и возникают новые потестарные структуры. Наконец, благодаря этому консолидируется обширная территория, на которой в середине IX в. возникает первое раннегосударственное образование.

Сказание о призвании варяжских князей в «Повести временных лет» (далее – ПВЛ) передает сложившуюся во второй половине IX в. устную традицию об одном из эпизодов политического становления этого образования, который был интерпретирован летописцем конца XI – начала XII в. как начало Древнерусского государства[1511]. Условия «ряда», легшего в основу Сказания[1512], равно как и пересказ летописцем предания (невзирая на ряд внесенных им изменений), проливают свет и на политическую структуру, и на территорию раннего государства.

«Вокняжение» Рюрика – видимо, предводителя одного из отрядов викингов – вряд ли являло нечто принципиально новое для поселений на Балтийско-Волжском пути. Можно с уверенностью предполагать, что до определенного времени скандинавы осуществляли контроль над большинством (если не над всеми) узловых пунктов пути, что отразилось в Сказании как сообщение о взимании дани варягами-находниками, а в арабских источниках (восходящих к сообщениям IX в.) – как противопоставление народа ар-рус (правителей, воинов, знати) народу ас-сакалиба (земледельцев), с которого русы собирают дань.

Принципиально новым было положение местной племенной знати. Ко времени, отраженному в Сказании, ее позиция в регионе коренным образом изменилась: местный нобилитет укрепился, очевидно, настолько, что смог диктовать свою волю пришельцам. Судя по Сказанию, которое в этом вопросе не противоречит сообщениям арабских авторов, к середине IX в. знать нескольких разноплеменных групп, обитавших на различных участках Балтийско-Волжского пути, установила достаточно прочные связи, которые позволили ей выступать совместно в борьбе против скандинавов за контроль над торговым путем, и установить его, подчинив себе центральную власть в регионе. «Призвание» Рюрика и одновременное ограничение его власти «рядом, правом» знаменовало победу местной знати, а также победу тенденций к консолидации племенных территорий в единое раннегосударственное образование. Скандинавы – лучшие воины Европы того времени – были реальной силой в регионе, и привлечение одной из их групп для защиты от других было естественным (именно так поступали и английские, и французские короли в IX–X вв.). Более того, не связанные с каким-то одним племенем, они представляли нейтральную надплеменную силу, способную обеспечить и стабильное функционирование пути, и регулярный сбор даней с местного населения, и подавление межплеменных конфликтов.

Территория древнейшего раннегосударственного образования на Северо-Западе Восточной Европы определена в Сказании перечнем племен, участвовавших в изгнании «находников», а затем призвавших Рюрика. Это – чудь, кривичи, словене, меря и, возможно, весь, т. е. финские и славянские племена, занимавшие земли от Финского залива до Белого озера и Ярославского Поволжья. На землях каждого из именно этих племен (как указывалось выше) располагались вдоль Балтийско-Волжского пути крупные торгово-ремесленные центры, возникшие по преимуществу в IX в. Называя далее города, в которых сели Рюрик и его братья и в которые позднее Рюрик посадил своих мужей, летописец допускает ряд анахронизмов, включая в этот ряд наименования нескольких городов, еще не существовавших в IX в., но игравших значительную роль в его время: Новгород, Ростов, а центр кривичей переносит из Изборска (Пскова) в Полоцк. Однако именно эти города связывались во времена составления ПВЛ с племенными землями словен, кривичей, мери, что отразилось и в других частях ПВЛ, и их присутствие в Сказании не бросает тени недоверия на перечень племен, но лишь еще ярче подчеркивает, какой представлялась летописцу территория этого раннего государства.

Важным свидетельством территориального распространения зоны Балтийско-Волжского пути являются клады арабских серебряных монет IX в. Они концентрируются вдоль рек, образовывавших Балтийско-Волжский путь на участке от Ярославля до Финского залива, т. е. от земли мери до земли чуди, а также в важнейших центрах пути (в Ладоге, Тимереве) или поблизости от них[1513]. Тем самым они обрисовывают тот же самый регион, что и письменные источники.

Ниже Ярославля по Волге клады отсутствуют полностью[1514], и их цепочка на юг по Волго-Окскому междуречью, а также их концентрация в Верхнем Подонье отмечают основное направление движения восточного серебра – по Дону, а не по Волге[1515]. Единственное исключение составляет клад из 150 дирхемов, найденный у с. Элмед близ Билярска (Татарстан), в котором присутствуют две монеты с граффити (одно из них идентично скандинавской руне s).

Вместе с тем, в топографии кладов IX в. выделяется еще одно, значительно меньшее по числу, но тем не менее достаточно представительное скопление к востоку от Ярославского Поволжья. Оно состоит из 4 кладов, из которых три найдены на территории Вятской губернии (один, состоящий из 6 монет, – в самой Вятке) и один – в Удмуртии на границе с Кировской областью. По младшей монете все клады датируются первой половиной – серединой IX в.: известная монета из клада в Лелеки чеканена в 802/03 г., младшая монета Вятского клада датируется 835 г., младшая монета из клада из Ягошур, содержавшего 1500 дирхемов, – 842/43 г. и младшая монета из Лесогуртского клада (Удмуртия) – 841/42 г. Эта цепочка кладов пересекает течение Вятки и достигает верховьев Вятки и Камы. Вряд ли их скопление, компактное по хронологии кладов, можно считать случайным. Очевидно, близко расположенные верховья Вятки и Камы представляли особый регион, который, хотя и находился в стороне от основных магистралей, но чем-то специально привлекал торговцев (в IX в. преимущественно скандинавов), действовавших на Балтийско-Волжском пути.

Возможно, что этот регион завершался на востоке поблизости от современной Перми, где в мужском захоронении второй половины X – начала XI в. была найдена подвеска с изображением знака Рюриковичей (трезубца) на одной стороне и молоточка Тора, конец рукояти которого оформлен в виде рукояти меча, – на другой[1516]. Подвеска, как можно предполагать с большой долей уверенности, принадлежала княжескому дружиннику скандинавского происхождения. Его пребывание в этом регионе в то время, когда колонизация северо-востока еще не началась, вряд ли объяснимо без учета более ранних связей с верховьями Вятки и Камы.

Вопрос о причинах формирования и о характере этого региона требует специального исследования с использованием археологических материалов. Пока же можно лишь отметить его возникновение в первой половине IX в., которое, однако, не нашло отражения в одновременных письменных источниках. Лишь в начале XII в. при составлении ПВЛ летописец включил племена, размещавшиеся в этом регионе – черемись и пермь, – в списки народов, обитающих в «Афетовой части» этногеографического введения[1517], и народов, платящих дань Руси. Эти списки отражают, в первую очередь, сведения, полученные в XI в. в процессе колонизации северо-востока. В обоих случаях перечислены финские народы, обитавшие вдоль Балтийско-Волжского пути (от чуди до мери и мордвы; последняя упомянута и в Сказании о призвании в числе земель, которыми «обладаша Рюрик»), а также на северо-восток от него: заволочская чудь (в списке данников Руси заменена на черемись), пермь, печера, югра. Очевидно, что на протяжении XI в. происходит окончательное освоение этого региона и его включение в территориально-административную структуру Древнерусского государства.

Активная деятельность скандинавов на севере Восточной Европы в VIII–X вв., таким образом, имела результатом возникновение трансъевропейского торгового пути, связавшего Западную и Северную Европу со странами Арабского халифата. В зоне этого пути местные племена подвергались мощному воздействию торговой экономики, которая стимулировала ускоренное социально-политическое развитие местных обществ. По мере укрепления местной знати скандинавы, первоначально контролировавшие узловые пункты пути, вытеснялись, а после объединения ряда племен вдоль наиболее оживленной части пути в раннегосударственное образование были поставлены на службу интересам местного нобилитета.

(Впервые опубликовано: Шведы и Русский Север: историко-культурные связи. Киров, 1997. С. 132–139)