Апогей могущества Румского султаната.

На протяжении первых 40 лет XIII в. наследникам Кылыч-Арслана II удалось достичь ряда крупных военных и политических побед, которые высоко подняли авторитет и влияние малоазийских Сельджукидов. Отчасти это стало возможным благодаря прекращению междоусобиц, что позволило объединить под единой властью все материальные и человеческие ресурсы, но в еще большей степени — в силу благоприятной внешнеполитической обстановки как на восточных, так и на западных границах султаната. {55}

На востоке в это время завершился распад державы Великих Сельджукидов. Правители отдельных областей стали фактически независимыми государями и вели ожесточенную борьбу между собой. На западе захват Константинополя участниками Четвертого крестового похода (1204 г.) привел к краху Византийской империи и появлению на ее месте нескольких государств: Латинской империи, созданной крестоносцами на Балканах, Никейской империи в западных районах Малой Азии и Трапезундской империи на южном побережье Черного моря. Почти сразу все они включились в борьбу за византийское наследство. В сложившейся ситуации и воцарившемуся в Никее Феодору Ласкарису, и утвердившемуся с помощью грузинской царицы Тамар (1184—1213) в Трапезунде Алексею Комнину необходимы были мирные отношения с тюрками-сельджуками, которых можно было бы использовать в качестве союзников. Фактически у правителей Коньи были развязаны руки для осуществления собственных планов по укреплению и расширению их власти в Малой Азии.

Султан Рукнеддин уделял основное внимание восточным и северным рубежам Румского султаната, пытаясь — без особого успеха — оспаривать инициативу действий у своего основного соперника — грузинской царицы Тамар. Однако его брат и преемник Гияседдин Кейхюсрев I (1192—1196, 1205—1211) считал более важными акции на южных и западных границах своего государства. Вначале, использовав в качестве предлога жалобы мусульманских купцов из Александрии на притеснения, чинимые им в Анталье хозяйничавшими там европейцами ("франками") во главе с известным авантюристом Алдобрандини, сельджукский султан захватил этот порт и крупнейший торговый центр на средиземноморском побережье Анатолии. Тем самым Румский султанат получил выход для своих торговых операций с Египтом и Венецией. Вскоре новый владелец Антальи заключил торговый договор с венецианцами, предоставив им ряд важных преимуществ.

Воодушевленный успехом Кейхюсрев попытался использовать противоборство латинян, никейцев и трапезундцев для того, чтобы подчинить себе западные районы Малой Азии. Однако осада крепости, прикрывавшей южные границы Никейской империи, не принесла успеха, а в сражении с отрядом Ласкариса султан был убит. Мирный договор, заключенный вскоре Сельджукидами с «императором ромеев», означал окончательное урегулирование взаимоотношений между Никеей и Коньей. Прочность договора была проверена в ходе начавшейся со смертью Кейхюсрева борьбы за султанский престол между тремя его сыновьями. Ласкарис не стал вмешиваться в этот конфликт и тем самым помог старшему из сыновей Иззеддину Кейкавусу (1211—1220) утвердиться на отцовском престоле. В свою очередь, новый султан в своих военных экспедициях ни разу не преступил западных рубежей {56} своей державы. Вряд ли такое постоянство можно объяснять лишь чувством благодарности к Ласкарису. На самом деле Никейская империя выступала своеобразным барьером, отделявшим Румский султанат от крестоносцев, обосновавшихся в Константинополе и постоянно претендовавших на бывшие владения Византии в Малой Азии. Спокойствие на западных границах позволяло султану бросить все свои силы на противоборство с другими соседями, в частности с Трапезундом и Киликийской Арменией.

Наиболее крупным успехом Кейкавуса был захват Синопа (1214) — черноморского порта, принадлежавшего Трапезундской империи. В результате Сельджукиды обеспечили себе выход к Черному морю и вместе с тем сумели затруднить контакты между двумя греческими государствами в Малой Азии. Отчасти взятию Синопа способствовало то обстоятельство, что сельджукам удалось захватить в плен Комнина. После того как город был сдан его защитниками, трапезундский император был освобожден в обмен на признание вассальной зависимости и уплату ежегодной дани в 10 тыс. золотых монет.

Удачными оказались и военные действия Кейкавуса против царя Киликийской Армении Левона II. Воспользовавшись многолетним конфликтом между Левоном и антиохийским правителем Боэмундом IV, султан сумел захватить несколько крепостей на севере Киликии. Вслед за тем он ввязался в междоусобную борьбу мусульманских эмиров в Северной Сирии, но окончательно закрепиться там не смог. Незадолго до смерти 35-летний Кейкавус попытался установить тесные связи с аббасидским халифом ан-Насиром, утвердившим свое влияние в Ираке, однако посол халифа появился лишь на коронации его преемника Алаеддина Кейкубада (1220—1237).

Правление Кейкубада обычно оценивается историками как апогей могущества малоазийских Сельджукидов. Начало подобной традиции положил еще турецкий хронист XV в. Языджиоглу Али, который, воспевая деяния второго сына Кейхюсрева I, писал, что после него "не явился еще султан, который так бы возвеличил знамя ислама". Оснований для высокой оценки деятельности Кейкубада действительно немало. Был он личностью незаурядной, обладал большими познаниями в мусульманской теологии, а также истории и химии, увлекался шахматами и различными видами художественного ремесла, показал себя дальновидным политиком, опытным дипломатом и умелым военачальником. Все это помогло ему успешно продолжить внешнеполитический курс, начатый его предшественниками.

При нем существенно укрепились позиции сельджуков на Средиземном и Черном морях. На юге он в 1221 г. отвоевал у одного из вассалов Киликийского царства крепость, господствовавшую в восточной части Анаталийского залива. Она была названа в его честь Алайей {57} (Аланья) и стала затем зимней резиденцией правителей султаната. Следом были захвачены и другие приморские центры на пути от Алайи до Антальи. На севере новый конфликт с Трапезундом стал толчком к проведению морской экспедиции в Крым, где трапезундцы располагали решающим политическим влиянием и прочными торговыми позициями.

Предлогом для похода, дата которого еще не установлена точно, стали жалобы купцов из сельджукских земель на притеснения, чинимые им в Сугдее (русское название Сурож, ныне Судак). Пока трудно установить, были ли эти притеснения следствием захвата и разграбления города монголами в 1223 г. или они были связаны с действиями русских князей, чье влияние усилилось в Сугдее после ухода монголов из Восточной Европы в 1223—1224 гг. Возможно также, что купцы мусульманского Синопа не хотели подчиняться порядкам, установленным трапезундскими наместниками в приморских городах Крыма. Как бы то ни было, но, следуя приказу Кейкубада, его давний соратник и управитель области Кастамону эмир Хюсамеддин Чобан сумел высадить на крымском побережье значительный отряд своих воинов, преодолеть сопротивление воинов крепости, их союзников половцев и русского отряда из Тмутаракани и утвердить султанскую власть в Сугдее. В городе был поставлен гарнизон, православная церковь переделана в мечеть и начал действовать мусульманский судья-кадий. Тем самым по интересам Трапезунда в Крыму был нанесен сильный удар. Впрочем, и сельджукская власть продержалась в Сугдее лишь до окончательного завоевания Крыма монголами в 1239 г.

После крымской экспедиции основное внимание Кейкубада было сосредоточено на восточных областях Малой Азии, где политическая ситуация стала быстро меняться. Два важнейших обстоятельства определяли происходившие сдвиги: складывание на территории бывших владений Великих Сельджукидов новой обширной державы хорезмшахов и начавшееся монгольское нашествие на страны Центральной и Передней Азии. Два столь разных процесса были тем не менее тесно связаны друг с другом, поскольку монгольские завоевания вызвали, или по крайней мере значительно ускорили, вторую волну тюркской миграции, устремившуюся в западном направлении и в 20–30-е годы XIII в. докатившуюся до Восточной Анатолии. Благодаря наплыву множества людей, спасавшихся от набегов Чингисхана, небольшое государство, созданное в Мавераннахре правителями Хорезма — хорезмшахами, быстро выросло и к началу 20-х годов XIII в. включало в свой состав почти весь Иран, земли Азербайджана и нынешнего Афганистана. Пришедший в это время к власти Джалаледдин Мангуберти (1220—1231) был человеком авантюрного склада и всерьез рассчитывал стать новым завоевателем мира. После того, как ему удалось захватить Тебриз {58} и совершить ряд разорительных походов в Закавказье, соседние мусульманские правители стали искать либо сближения с ним, либо поддержки со стороны более сильных династий — Айюбидов, утвердившихся в Египте и Сирии, или Сельджукидов.

Происшедшие перемены не прошли мимо внимания Кейкубада, который решил, что пришла пора решительных действий. Вначале, захватив Эрзинджан, он подчинил себе княжество Менгучекидов. Последние представители местной династии, придерживавшейся курса на тесное содружество с Сельджукидами, получили от султана в порядке компенсации земельные держания в центре Анатолии. Следом наступила очередь Арзурума, являвшегося уделом одного из сыновей Кылыч-Арслана II. Его преемник поспешил договориться с Джалаледдином о совместной борьбе против Кейкубада. В свою очередь, Кейкубад заключил союз с Эйюбидами и киликийским царем Хетумом I. В июле 1231 г. соединенные сельджукско-айюбидские силы в ожесточенном трехдневном сражении недалеко от Эрзинджана нанесли поражение войскам Джалаледдина Мангуберти и его союзника. Победителям достались огромная добыча и множество пленных, сам хорезмшах бежал и вскоре погиб. Исход сражения решил и судьбу Эрзурума, доставшегося Кейкубаду.

Дальнейшие действия сельджукского султана, направленные на подчинение эмирата Артукидов, привели к разрыву с Айюбидами, которые также претендовали на Амид и другие владения Артукидов. В результате замысел Кейкубада смог реализовать лишь его сын Гияседдин Кейхюсрев II (1237—1245).

Со взятием в 1240 г. Амида под властью Сельджукидов оказались все владения тюркских правителей в Анатолии. В это время Румский султанат выступал наряду с державой Айюбидов как самое сильное государство на Ближнем Востоке. Этот факт признавали его христианские и мусульманские соседи. Так, по сообщению побывавшего тогда в странах Передней Азии доминиканца Симона де Сент-Квентина, царь Киликийской Армении Хетум I обязался ежегодно поставлять на службу султана 1400 лучников сроком на 4 месяца, никейский император Иоанн Ватац — еще 400 без ограничения во времени, правитель Трапезунда — 200, эмир Халеба — 1000. Грузинская царица Русудан должна была отдать свою дочь в жены Кейхюсреву II. Сам Кейхюсрев гордо именовал себя "истребителем неверных и многобожников", "султаном Рума, Армении, Диярбакыра и Сирии", "повелителем побережья".

Социально-экономическое развитие сельджукского общества. Свидетельства европейских и восточных путешественников, побывавших в Конийском султанате в первой половине XIII в., позволяют говорить о заметном оживлении хозяйственной деятельности на большей части Анатолии. Прекращение междоусобиц и утверждение сильной {59} центральной власти стало важнейшим условием подъема экономики страны. Современники отмечали обширные площади обрабатываемых земель, где выращивались пшеница, ячмень и другие злаки, различные бахчевые и огородные культуры, многочисленные посадки абрикосов, слив, груш, персиков, инжира и миндаля, большое поголовье овец и коз, а также лошадей и мулов. Они писали также о железнорудных, медных, серебряных рудниках, соляных разработках и особенно о добыче квасцов, которые широко применялись в средневековом текстильном производстве и при выделке кож и потому пользовались повышенным спросом у итальянских и иных торговцев Средиземноморья.

В рассказах о жизни городов Малой Азии часто упоминаются ремесленники, занятые изготовлением шелковых и хлопчатобумажных тканей, выделкой ковров, обработкой металлов, дерева и камня, производством керамики. Сохранившиеся от сельджукской эпохи ковры, парадные одежды, изделия из меди и серебра, облицовочная плитка из монохромного фаянса, инкрустированное оружие подтверждают мнение путешественников о высоком качестве работ анатолийских мастеров. Появление целой сети каравансараев на основных караванных путях, пролегавших через Конийский султанат, и многочисленных торговых помещений — ханов в городах можно рассматривать как свидетельство достаточно интенсивных торговых связей и между отдельными районами страны, и с различными государствами Азии и Европы. В труде иранского автора XIV в. Хамдуллаха Казвини доход правителей Коньи был определен в 15 млн. динаров. Для сравнения отметим, что поступления в казну правителей Египта, по тем же сведениям, составляли 4 млн. динаров.

Одним из показателей уровня развития средневекового общества историки считают состояние аграрных отношений. Сложившаяся в сельджукском обществе система землевладения была основана на сочетании трех разновидностей земельной собственности — государственной, общинной и частной. Для огузо-туркменских общинников, только переходивших к оседлому образу жизни и сохранявших приверженность к племенным обычаям, вряд ли был приемлем принцип индивидуального владения землей. Поэтому в начальный период тюркской колонизации Малой Азии все обрабатываемые земли включались в государственный фонд, а те, кто ими пользовался, воспринимались как зависимые от государства держатели. Прочие земли — выгоны, пастбища, пустоши признавались владениями отдельных общин, предназначенными для совместного пользования.

Вместе с тем на сельджукскую систему землевладения оказали большое влияние аграрные порядки, существовавшие как в Византии, так и в мусульманских странах Ближнего Востока. Как бы они не различались между собой, всем им в XI—XII вв. была присуща общая {60} тенденция к усилению частновладельческих начал за счет государственного и общинного. Ее влияние во владениях конийских султанов прослеживается в появлении частных земельных угодий — мульков — и земель, использовавшихся для содержания мусульманских религиозно-благотворительных институтов — вакфов. В работах средневековых юристов мульки и вакфы рассматривались как различные категории землевладения, но на практике они были близки между собой, поскольку, согласно мусульманской традиции, в вакф могло передаваться лишь частное недвижимое или движимое имущество. Судя по сохранившимся вакуфным грамотам, практика подобных пожертвований в государстве малоазийских Сельджукидов сложилась в конце XII в. Примерно в то же время утвердились и мульки как особая категория земельных владений. Их появление, вероятно, связано с практикой дарения земель конийскими султанами своим приближенным за верную службу, ратные подвиги и иные заслуги. Однако упоминаний о раздаче мульков и документов об учреждении вакфов все же немного, что позволяет предполагать их невысокий удельный вес относительно общего количества обрабатываемых земель.

Гораздо чаще встречаются сведения о раздаче служебных пожалований — икта. Этот вид земельных держаний известен на мусульманском Востоке с VII в., причем к IX в. он превратился в наиболее распространенный вариант условного землевладения, предоставляемого правителем страны тому или иному лицу на условии выполнения определенной, чаще всего военной, службы. Первоначально икта напоминала собой западноевропейский бенефиций, поскольку она давалась лишь на время службы. В Х—ХII вв. степень условности подобных держаний заметно уменьшилась, а их размеры увеличились. Владельцы икта — иктадары (другое название — мукта) добились целого ряда иммунитетов, которые сужали до минимума возможности вмешательства государства в вопросы использования земельных угодий и взаимоотношений иктадара и крестьян, обрабатывающих землю в пределах данного владения. Подобные икта более напоминают западноевропейские феоды, или фьефы, хотя социальный статус держателей фьефов был отличен от статуса иктадара.

Трудно сказать, какой тип икта преобладал в Конийском султанате, поскольку известны случаи предоставления небольших пожалований (в две деревни) и случаи передачи в держание целых административных округов. Однако последние жаловались тем анатолийским эмирам, которые признали верховенство Сельджукидов, и потому их раздача выступает скорее как исключение. К тому же конийские султаны стремились довольно жестко регламентировать отношения крестьян — райи с иктадарами, не разрешая последним произвольно увеличивать степень эксплуатации земледельцев. Об этом, в частности, {61} свидетельствует практика переписей податного населения, введенная малоазиайскими Сельджукидами по примеру других ближневосточных правителей.

Жившие во владениях мукта крестьяне в источниках именуются "музари", т.е. держателями пахотного надела. Их отношения с землевладельцами предполагали уплату последним ренты в виде поземельного налога — хараджа. Кроме того, музари-немусульмане были обязаны выплачивать государству подушный налог — джизья. Впрочем, точное употребление этих терминов редко соблюдалось сельджукскими властями, нередко словом "джизья" выражалась вся совокупность повинностей немусульман, а "харадж" использовался для обозначения подушного сбора. Если поземельная рента имела, как правило, натуральное выражение и взималась в виде доли (чаще всего 20%) выращенного урожая, то подушный налог представлял собой денежный сбор, величина которого варьировалась в зависимости от размеров состояния немусульман. В условиях, когда общий объем повинностей и формы их реализации устанавливались государством, степень личной поземельной зависимости крестьян от иктадара была невелика. Вероятно, что в период утверждения власти Сельджукидов над Анатолией материальное положение земледельцев было не столь тяжелым, как при прежних византийских правителях, когда объем налогового гнета и степень произвола землевладельцев были явно выше. Это обстоятельство помогает лучше понять факт оживления хозяйственной жизни в Малой Азии.

Среди сельского населения Анатолии местный хронист XIII в. Ибн Биби выделял также категорию "дикхан". Этим словом в средневековом Иране первоначально обозначали землевладельца вообще, как крупного, так и мелкого, в том числе и крестьянина, выделившегося из общины или ставшего ее главой. Однако с XIII в. термин получил значение всякого крестьянина, как собственника, так и издольщика. Вероятно, Ибн Биби хотел обозначить им тех, кто, в отличие от музари, обрабатывали собственно государственные земли и имели дело непосредственно с агентами центральной власти. Последние выступали и как управляющие, и как сборщики налогов. В такой ситуации эксплуатация крестьян осуществлялась в централизованной форме, что было типичным явлением и для Византии IX—XI вв. и для многих мусульманских государств Ближнего и Среднего Востока в XI—XIII вв. Столь же общим был и принцип исчисления поземельного налога с дикхан, он определялся исходя из величины земельного надела — чифта — и мог выплачиваться либо деньгами, либо натурой в соответствии с ценами, установленными властями или существовавшими на рынке.

Третьим компонентом сельского населения Малой Азии были кочевники-скотоводы, чей удельный вес к XIII в. несколько снизился в {62} результате перехода части из них к полукочевому и оседлому образу жизни. Хотя в имеющихся источниках очень мало сведений о процессах, происходивших в среде номадов, но их влияние на сельджукское общество нельзя преуменьшать. Всем складом своей жизни они резко отличались от обитателей анатолийских деревень. Основным богатством для кочевников был скот, а земля, и прежде всего выпасы и пастбища, рассматривались ими как общеплеменное достояние. Поэтому они не признавали каких-либо форм личной и поземельной зависимости. Их отношения с представителями центральной власти всегда были напряженными, и государству вряд ли приходилось рассчитывать на регулярные поступления налогов от туркмен-скотоводов в Малой Азии.

Возможность — при благоприятных климатических условиях — быстрого увеличения поголовья скота создавала почти постоянную потребность в расширении площади пастбищ и усиливала напряженность во взаимоотношениях земледельцев и скотоводов. В столь неустойчивой ситуации появлялись дополнительные стимулы к упрочению деревенской общины, подчинению действий отдельных ее членов интересам коллектива. С другой стороны, характерные для кочевой среды эгалитаристские потенции тормозили процесс расслоения и дифференциации сельского населения, помогали сохранять низкий уровень социальной мобильности, присущий раннесредневековым обществам. Ясно, что постоянное присутствие значительной массы туркменских номадов способствовало воспроизводству родоплеменных традиций и сдерживало развитие частнособственнических тенденций в аграрной сфере сельджукского государства.

Иной была ситуация в анатолийских городах. Сельджуки унаследовали от византийцев высокий, по средневековым меркам, уровень урбанизации. По сообщению Симона де Сент Квентина в Конийском султанате насчитывалось свыше 100 городов, а арабский географ Абу Саид писал о 24 провинциальных центрах, в каждом из которых были свои губернатор и судья-кадий, мечеть и бани, свои торговцы тканями. Наиболее крупным населенным пунктом была столица — Конья, обустроенная и процветавшая благодаря заботам сельджукских султанов. Ее население насчитывало до 100 тыс. жителей. Арабский путешественник Ибн Баттута, побывавший в городе в 30-х годах XIV в., отмечал: "Это большой город, хорошо застроенный, изобилующий водой и ручьями, садами и фруктами. Улицы Коньи очень широкие, базары расположены удивительно [хорошо] и каждый цех занимает отдельное место". Вторым по величине и значимости был Сивас, разбогатевший на транзитной торговле. Немногим уступали ему Кайсери, Анталья, Синоп, Эрзинджан и Малатья. В основном сельджукские {63} города были продолжением византийских, хотя многие из них обрели новые наименования.

Если в анатолийских селах сохранялась этническая и религиозная однородность, то города отличались сложным составом населения: с "людьми низкими и ремесленниками" соседствовали эмиры, султанские сановники и их челядь, рядом с мусульманами жили немусульмане. Внешний вид городской застройки довольно точно отражал неоднородность городского населения. Вот как описывал Конью великий поэт и мыслитель XIII в. Джалаледдин Руми в послании своему сыну: "Взгляни, сколько тысяч домов, дворцов, принадлежащих эмирам, вельможам и икдишам. Дома купцов и икдишей выше, чем дома ремесленников, а дворцы эмиров возвышаются над домами купцов; точно так же купола храмов и дворцы султанов возвышаются над всеми остальными…"

Наиболее многочисленной и вместе с тем приниженной в правовом отношении частью населения анатолийских городов были немусульмане, прежде всего греки и армяне. Они составляли большинство мастерового и торгового люда, объединенного в профессиональные корпорации. В отличие от западноевропейских цехов эти торгово-ремесленные организации были лишены едва ли не всех прав самоуправления и находились под контролем особого государственного чиновника — мухтасиба. Последний наблюдал за состоянием городских рынков и через посредство назначаемых глав корпораций руководил хозяйственной жизнью юрода.

Особое место среди горожан занимали упомянутые в послании Руми икдиши. Этим персидским термином обозначались в Малой Азии представители тюрко-мусульманского населения, которые родились в смешанных браках. Чаще всего они использовались для выполнения функций полицейского надзора под командованием особого икдишбаши, иногда — для сбора налогов. В целом же султаны рассматривали их как некую срединную группу между немусульманами и мусульманами.

Тюрки-сельджуки, а также иранцы, арабы и другие выходцы с мусульманского Востока играли решающую роль в общественно-политической жизни городов, но оставались в явном меньшинстве и не могли определять состояние городской экономики. Их вклад в процесс урбанизации связан с деятельностью социально-религиозных братств — футувва. Подобные организации возникли на Ближнем Востоке в XII в. в связи с распространением суфизма (мистических течений) в исламе. Им покровительствовал багдадский халиф ан-Насир, который видел в них инструмент социального единения, способный приостановить распад халифата. Под влиянием его советника Шихабеддина Умара Сухраварди, посланного в Конью к султану Иззеддину Кейкавусу I {64} (1211—1220), футувва появились и в Малой Азии. Здесь их члены — фитьяны — создали новую разновидность социально-религиозного братства — организацию ахи.

Подобно объединениям такого рода в других странах, братства ахи не являлись профессиональной корпорацией, хотя состояли в основном из представителей ремесленников. Среди них было немало бывших скотоводов и земледельцев, переселившихся в города и стремившихся здесь закрепиться. Фитьяны и руководители ахи видели свою цель в использовании возможностей всей мусульманской общины данного города для оказания новым ее членам необходимой моральной и материальной помощи, в том числе в обеспечении жильем, питанием, в приобщении к какому-либо виду городских занятий, а также в защите от произвола местных властей. Подобная деятельность вполне устраивала сельджукскую правящую верхушку, ибо способствовала расширению этнорелигиозной опоры ее власти в городах. Поэтому многие ее представители поддерживали как религиозную, так и социальную активность ахи, демонстрировали свой интерес и уважение к труду ремесленников. Так, по сообщению хрониста, султан Алаеддин Кейкубад I (1220—1237) в часы досуга не только сочинял стихи, но и плотничал, шорничал, делал луки, изготовлял ножи. При поддержке сельджукских правителей влияние ахи распространилось по всей стране, а само братство стало представлять реальную политическую силу.

Отношение правящих кругов к ахи вытекало из общей направленности политики Сельджукидов, которые видели в городах главную опору своей власти и потому стремились создать благоприятные условия для их развития. Такое покровительство городам было на Ближнем Востоке традиционным, оно и обеспечивало высокий уровень урбанизации в регионе. Вместе с тем существование широкой сети городов предполагает и достаточно высокий уровень развития товаро-денежных отношений. Денежная форма части налоговых повинностей анатолийских крестьян в первой половине XIII в. свидетельствует о том, что эти отношения проникали и в деревню. Однако значение рынка и денег не следует преувеличивать. Большая часть сельскохозяйственной продукции, попадавшей в города, получалась за счет принудительных изъятий и насильственных конфискаций по низким государственным расценкам, а то и в результате прямого ограбления сельских жителей. Усилия Сельджукидов по созданию системы централизованного управления и эксплуатации означали в конечном итоге преимущественное развитие институтов распределения, а не обмена. По существу, ими воспроизводились порядки, известные с первых веков средневековья и типологически сопоставимые с раннефеодальными отношениями в Западной и Юго-Восточной Европе. {65}

Утвердившиеся в сельджукском обществе нормы аграрных отношений и городской жизни отражали несомненный социальный прогресс бывших кочевых завоевателей, перешедших к оседлости, но процесс адаптации самих тюрков-сельджуков к новым условиям бытия был непростым. С другой стороны, для немусульманского населения Малой Азии акции сельджукских правителей сулили бо?льшую упорядоченность и умеренность налоговых повинностей, избавление от наиболее тяжелых личностных форм несвободы и угнетения. Поэтому они могли способствовать не только оживлению хозяйственной активности, но и известному спокойствию в стране.