Наследство

Наследство включало не только массу разного рода торговых и промышленных предприятий с их огромными складами и холодильниками, финансовые организации, транспортную инфраструктуру, таможни, различные контрольные учреждения и, наконец, собственно городское население, у значительной части которого революция пробудила невиданные прежде активность и самоуверенность. Неотъемлемой частью наследства был также и клубок острейших проблем и, что не менее важно, способов разрешения последних. Среди этих способов прежним хозяевам не хватило только смелости воспользоваться опытом Александра Великого. Впрочем, и новые решились на подобный шаг далеко не сразу.

Дореволюционный Петроград был не только столицей огромной империи, но и ее крупнейшим торговым центром, включенным в систему международной торговли. Город представлял собой сложную торгово-финансовую структуру, способную к быстрой адаптации в резко меняющихся политических и экономических условиях. Составляющими звеньями этой структуры были не только разветвленная сеть крупных и мелких финансово-кредитных организаций (банков, кредитных товариществ, ссудных касс, ломбардов, страховых обществ и пр.), но и великое множество разного рода торговых заведений (магазинов, ларей, складов, ресторанов, кафе, трактиров).

Точное количество перечисленных выше торговых предприятий накануне потрясений 1917 года определить трудно, если вообще возможно. Единой системы статистики внутренней торговли Россия не имела. Данные о внутренней торговле никем не обобщались. Единственным источником о ней являются сводные данные обложения торговых предприятий промысловым налогом. Последний раз эти данные были опубликованы за 1912 г. в 1915 г. департаментом окладных сборов Министерства финансов. Однако судить о численности торговых предприятий по приводимым данным о количестве выбранных патентов нельзя: патенты выдавались не только на постоянно действующие в году, но и на временные (сезонные), а также в случаях перехода торгового предприятия к другому лицу или при изменении характера деятельности предприятия. В 1912 г. на всю Санкт-Петербургскую губернию было выдано по пяти разрядам свыше 36 000 патентов. Для сравнения укажем: в Новгородской губернии было выдано около 6000, а в Псковской – немногим более 7000[541].

В какой степени повлияла на численность торговых заведений и объемы их оборотов порожденная войной экономическая ситуация, также сказать трудно. В годы мировой войны Петроград, однако, остался одним из немногих городов страны, через который еще могли осуществляться крупные внешнеторговые операции. Поскольку утвержденными министром финансов правилами от 4 мая 1915 г. был запрещен вывоз за границу товаров из портов Балтийского моря, расположенных в пределах Петроградской, Эстляндской, Курляндской и Лифляндской губерний, столичный торговый порт уступил свою роль Финляндской железной дороге, по которой и пошел основной поток грузов. Уже в 1915 г. экспорт в Финляндию и транзит грузов через нее в нейтральные и союзные европейские государства возрос с 3,6 до 33 % (с 49 до 132,7 млн руб.), а импорт из и через Финляндию – с 4,1 до 21,4 % (с 56 до 243,7 млн руб.)[542].

Столь же затруднительно сказать, сколько действовало в столице в 1917 г. кредитно-банковских учреждений. Ряд российских банков перенесли свои конторы с оккупированных территорий в Петроград, однако не все из них успели развернуть свои операции. Что касается органов мелкого и среднего кредита, то шел непрерывный процесс появления новых и ликвидации старых кредитных товариществ, их объединений, ломбардов, ссудных касс и т. д. Можно лишь утверждать, что вклады населения в разного рода кредитные товарищества в 1917 г. значительно возросли и что одновременно заметно сократились вклады в государственные сберегательные кассы, из которых население после провала летнего наступления и последовавшей попытки корниловского переворота стало изымать свои деньги.

Война продиктовала необходимость ужесточения государственного контроля над экспортно-импортными операциями торговых компаний и деятельностью банков. За годы войны возросло количество ведомств, от решений и действий которых зависело функционирование городской системы торговли. Свою точку зрения на некоторые экспортные операции высказывал, например, штаб Северного фронта, даже предпринимавший определенные шаги, целью которых было воспрепятствование проведению тех или иных торговых операций. Предпринимаемые штабом фронта меры были тогда во многом обусловлены появлением слухов, что часть транспортируемых грузов идет транзитом через Финляндию в Германию. Так, в начале января 1916 г. начальник штаба Северного фронта М.Д. Бонч-Бруевич направил генерал-губернатору Финляндии Ф.-А.А. Зейну письмо, в котором утверждалось, что в некоторых частях Великого Княжества специально устраиваются запасы зерна в целях подготовки поддерживаемого Германией восстания против России. Командующий Северным фронтом П.А. Плеве потребовал тогда от главы правительства Ивана Логгиновича Горемыкина прекращения любых поставок продовольствия в Финляндию[543]. Подозрительность штаба Северного фронта вызывали в начале 1917 г. даже безобидные на глаз обывателя поставки семян клевера в Данию, так как считалось, что из Датского королевства они якобы попадали в Германию, где из них вырабатывались «удушливые газы»[544]. Это дело породило оживленную переписку нескольких министерств; в итоге через несколько месяцев военным пришлось пойти на попятный. Вместе с тем следует отметить, что к началу 1917 г. российским правительством стал признаваться тот факт, что, учитывая опыт торговли Великобритании со Швецией и другими европейскими государствами, можно расширить торговые связи со Скандинавией через Петроград без опасений, что экспортируемые туда товары окажутся в Германии.

Вполне естественно, что наличие у различных государственных институтов несовпадающих точек зрения могло иногда надолго затягивать осуществление тех или иных торговофинансовых операций. Но, как известно, у семи нянек дитя без глазу, а если еще принять во внимание порожденную войной атмосферу спекулятивного ажиотажа, то тот факт, что торговая деятельность в имперской столице не впала в состояние летаргии, удивления вызывать не станет. Спекулятивные операции, в которые оказались вовлеченными не только владельцы частных торговых предприятий, банки, кооперативы и так далее, но и государственные ведомства, в первую очередь расположенные в городе армейские интендантские службы, внесли свой вклад в ускорение процесса развала финансовой системы империи. Размах этих операций делал возможным появление утверждений вроде тех, которые привел в своей докладной записке в сентябре 1917 г. заведующий подотделом продовольственных правонарушений Петроградской Центральной Продовольственной управы Б.Д. Левин: «Всем нам хорошо известно, что в городе существует целая организация спекулянтов-контрабандистов, которая всеми правдами и неправдами доставляет продукты в Петроград и продает их по чрезмерно завышенным ценам… Спекуляции помогают железнодорожные агенты, а также различные воинские части». Что касается «целой организации спекулянтов-контрабандистов», то сколько-нибудь точных данных никто так никогда и не привел. Но в интендантской службе действительно время от времени возникали скандальные дела. Тот же Левин спустя месяц напишет: «Интендантство, Красный Крест[545] и иные учреждения получают грузы в свой адрес и распределяют их, как бог на душу положит»[546].

Нерастраченной за годы мировой войны деловитости отечественных представителей торгово-финансового мира с точки зрения властей, как имперских, так и городских, был присущ один как минимум серьезный недостаток: она пагубно сказывалась на умонастроении значительной части городских жителей, которым все труднее приходилось удовлетворять свои далеко не изысканные потребности из-за постоянного роста цен. Хотя надо признать, что в то время жители города все же еще не были пока объединены в «одну тесную семью, щелкающую зубами» (по выражению Н. Тэффи), это произойдет несколько позднее.

Недоброжелательное и нередко излишне эмоционально окрашенное отношение весьма широких слоев городского населения к представителям так называемого «торгового класса» являлось одним из факторов, крайне осложнявших борьбу последнего за устранение введенных во время войны ограничений на свободу торговли. Если учесть, что Февральская революция положила начало проходившему довольно быстро процессу институционализации новой власти, то для «торгового класса» складывалась мало комфортная ситуация устранения из сферы принятия политикоэкономических решений. Избежать подобного направления развития событий считалось возможным, прежде всего, путем «ликвидации деморализации в собственных рядах» и самоорганизацией, а также тем, что в наше время называется работой над имиджем.

«Банковая и торговая газета» устами одного из своих обозревателей М. Мерева так обрисовала, например, портрет предполагаемого предпринимателя: «Из мародера, набивающего свой карман, из спекулянта, мнящего себя гением после стрижки окольных баранов, из чиновника, пристроившегося благодаря своим связям к тепленькому местечку, предприниматель должен превратиться в организатора, одушевленного рядом со здоровым эгоизмом, также общественными идеалами, в мыслителя и энергичного проводника своих замыслов, в которых должен проявляться творческий гений предпринимателя для хозяйственной жизни и экономического развития страны»[547].

Возможно, именно потому, что подобная «социальная эволюция капитала» была процессом длительным, то основное внимание было обращено на «самоорганизацию». Однако и на этом пути, даже в рамках одного города, до октябрьских событий 1917 г. особых успехов так и не было достигнуто. «В то время как другие группы населения нашего великого государства неустанно работали над созданием организованных ячеек, в то время как самые, казалось бы, некультурные классы населения объединились и нашли в себе духовные силы для создания той или иной внутренней спайки, в то время как съезды непрерывной чередой идут в Петрограде, в это время торгово-промышленный класс удосужился созвать одно или два бледных собрания и сорганизовать рахитический торгово-промышленный союз, не проявляющий ни энергии, ни воли жизни и ничего до сих пор не сделавший для предпринимателей… В этой деморализации таится в связи с предстоящими повсеместно муниципальными выборами, а также с выборами в учредительное собрание серьезная опасность для торговцев и промышленников. Если голос народа признает их мародерами тыла, вредными или даже бесполезными посредниками в экономическом обороте страны, то они будут стерты, а в лучшем случае заперты в том столкновении интересов, которое произойдет в городских думах и учредительном собрании»[548].

Так или иначе, но явная неспособность «торгового класса» изменить отношение к себе населения, устранить «деморализацию» в своих рядах, найти баланс между целями собственной деятельности и быстро и непривычно меняющейся правовой основой последней в немалой степени способствовала все более широкому распространению и развитию различных форм нелегальной торговли и торговли вразнос. В свою очередь, подобная ситуация еще более сокращала возможности властей не только получать сколько-нибудь объективную картину о сфере торговли, но, естественно, и прогнозировать результаты и последствия собственных действий. В определенном смысле призывы поправить дело «всем миром», «широкой общественностью», «развитием кооперации» и так далее являлись в 1917 г. всего лишь модификациями более понятного обывателю клича: «Спасайся, кто может!».

Безусловно, сводить причины всех обрушившихся на жителей города в военные годы бед к страсти торговца к наживе нельзя. Существовал ряд объективных причин, постепенно делавших ситуацию со снабжением города все более и более трагичной. Среди этих причин отнюдь не последнюю роль играла ситуация на транспорте. В силу своего географического положения и соответствующих природно-климатических условий город находился в прямой зависимости от четкого функционирования всей той транспортной инфраструктуры, которая связывала его с остальной страной. Ближайшие губернии не были способны удовлетворить потребности столицы как в обеспечении населения основными продуктами питания, так и ее промышленности сырьем и энергоресурсами. Поэтому любой сбой в работе железнодорожных (Николаевская, Северо-Западная, Московско-Виндаво-Рыбинская железные дороги) и речных (Мариинская, Вышневолоцкая, Тихвинская системы, судоходство на Ладоге) коммуникаций имел серьезные последствия. Даже в таком деле, как поставка дров, значительная масса которых поступала с северо-восточного побережья Ладоги, т. е. из пределов Великого княжества Финляндского, происходили сбои, правда, не достигавшие тех масштабов, какие они приобрели год спустя.

На указанных выше железных дорогах весной 1917 г. уже недоставало примерно четверти паровозного парка[549]. Управляющий транспортным отделом Особого совещания по перевозкам полковник И.Д. Михайлов в составленной в конце лета этого года докладной записке с полным основанием приходил к следующему выводу: «Нет никаких сомнений, что с наступлением зимнего периода разрушение подвижного состава пойдет гигантскими шагами и что большая половина паровозов после первого зимнего месяца окажется вышедшей из строя, прямым следствием чего будет равновеликое сокращение провозной способности наших дорог»[550].

На протяжении всего 1917 г. власти пытались решить проблему транспортировки грузов постепенным сокращением пассажирских перевозок. Однако этот метод решения проблем натолкнулся на естественное желание населения не только перемещаться по территории страны, но и самостоятельно обеспечивать себя продовольствием. В итоге, по утверждению того же И.Д. Михайлова, рессоры у пассажирских вагонов оказались выгнутыми в противоположную сторону. В своей статье в «Известиях по продовольственному делу» он писал: «Ежедневно солдатами и разного рода спекулянтами, проезжающими без всяких билетов, под видом ручного багажа заполняются хлебом классные вагоны и теплушки от пола до верха, причем погрузка в классные вагоны производится через разбиваемые стекла»[551].

Однако возникшие на транспорте сложности не сводились к чисто техническим проблемам. Несмотря на то что само предъявление продовольственных грузов железным дорогам и пароходствам сократилось значительно – в силу общегосударственных тенденций в экономике (распад единого национального рынка, кризис системы денежного обращения, натурализация сельскохозяйственного производства) – на перевозках этих грузов сказалось и быстрое падение авторитета государственной власти. Последнее выражалось не только в игнорировании местными властями тех или иных распоряжений Временного правительства, но и в невозможных ранее фактах простого грабежа продовольственных грузов. Так, выступая на заседании Временного Совета Республики 10 октября 1917 г. по вопросу об общем продовольственном положении министр продовольствия С.Н. Прокопович говорил: «Нам приходится иметь дело с другого рода явлением: этот хлеб к нам не приходит, это не вина Министерства продовольствия. По Мариинской системе было направлено в сентябре 1917 г. около 400 тысяч пудов хлеба… из этих 400 тысяч пудов уже задержано на Мариинской системе в одном Белозерске 152 тысячи, в других местах еще несколько барж разграблено; в общем, задержано или разграблено около 200 тысяч пудов»[552]. По мнению Петроградской Центральной продовольственной управы, городу ежемесячно требовалось 2 069 000 пудов хлеба, или 69 вагонов в сутки. Из всех месяцев 1917 г. наиболее благополучным с прибытием хлебных грузов был май – выполнено было 90 % плана (в марте – 81 %, в апреле – 34 %), однако удержать этот успех не удалось, и в июле прибыло только около трети необходимого[553].

Имперские и городские власти во время войны довольно осмотрительно предпринимали попытки вмешательства в сферу торговли. Это было обусловлено не только тем пиететом, который они испытывали к институту частной собственности и принципу свободы торговли, но и умением оценивать реальную обстановку. Им не требовалось углубляться в теоретические размышления о вероятных последствиях государственной регламентации в сфере торговли, поскольку уже имевшаяся практика свидетельствовала, что подобный способ решения проблем снабжения городов влечет за собой процветание черного рынка и изменение организационных форм легальной торговли, которые только усугубляли хаос в экономике, в частности, в системе государственных финансов, и подталкивали к созданию обширной системы государственных монополий, добиться обеспечения четкого функционирования которой было практически невозможно.

В какой-то мере справедливым будет заметить, что власти предпочитали взирать на замкнутый круг проблем, чем пытаться разорвать его, поскольку в их распоряжении фактически не было для этого особых возможностей. Сверхоптимистические заверения некоторых кооперативных деятелей о том, что кооперация является тем волшебным средством, которое сможет обеспечить гарантированное снабжение городского населения продовольствием при условии более решительных действий со стороны государства (не только в сфере торговли)[554], не могли восприниматься всерьез, так как тщедушие российской кооперации было общеизвестным фактом. Выступить в условиях войны в качестве «заменителя» частной торговли она явно не была способна. Городская дума в Петрограде неоднократно вынуждена была с прискорбием для себя признавать, что торговцы в распределении продуктов играют огромную роль и вследствие этого обладают возможностями влиять на общественное мнение «в желательном для них смысле». Поэтому если властями и предпринимались какие-либо меры, то их осуществление ограничивалось, как правило, системой оговорок и негласных поблажек нарушителям (так было с инструкциями, разосланными министерством внутренних дел от 31 июля 1914 г., по которым губернаторам предоставлялось право вмешиваться в «нездоровое повышение цен») или временными рамками. Примером последнего является решение Особого совещания по продовольственному делу, которым петроградскому градоначальнику князю А.Н. Оболенскому были предоставлены 19 сентября 1915 г. полномочия конфисковать и передавать потребителям прибывавшие в столицу для спекулятивных целей продовольственные грузы. Полномочия эти действовали 12 дней.

Столь решительный шаг Временного правительства, как введение хлебной монополии, не многого стоил, так как он, как отмечали современники, «разрешая вопросы распределения продуктов, совершенно не затрагивает вопросов, относящихся к сфере производства»[555]. В итоге дополнительный стимул получил все тот же черный рынок.

Характерным для воюющих государств явлением было введение карточной системы, учитывающей особенности труда отдельного человека, складывание более или менее обширной системы таксации цен на ряд продуктов питания и некоторые промышленные товары, а также введение ограничений в ассортименте продуктов, предлагаемых на продажу, и услуг, оказываемых населению. Разработка некоторых мероприятий в области распределения предметов первой необходимости предусматривала помимо прочего достижение режима наибольшей экономии. Однако и без усилий со стороны имперских и городских властей частная торговля быстро освоилась с ситуацией. При выпечке хлеба чего только не подсыпали в муку. Иногда, впрочем, предпринимателям удавалось доказать полезность своих действий. Так, «конфектно-кондитерские предприятия» Петрограда считали своей заслугой – и с точки зрения «Известий Особого совещания по продовольственному делу» небезосновательно – превращение песочного сахара в леденцы, «каковая форма сладкого вещества является настоятельно необходимой для мелкого потребителя, не умеющего экономизировать ограниченного количества отпускаемого ему сахара иначе как путем потребления „вприкуску“»[556].

Поскольку Петроград оказался в Европе не единственным крупным городом, испытывающим трудности со снабжением, внимание к зарубежному опыту по традиции оказалось большим. Издававшиеся в столице «Известия по внешней торговле» нет-нет да и радовали читающую публику сообщениями о введении новых правил для хлебопечения декретом президента Французской республики или установлении новых карательных мер за спекуляцию в двуединой монархии и т. д. Кое-что бралось на заметку и петроградскими властями. 24 марта 1917 г. в городе было объявлено о введении карточной системы на основные продукты питания, не исключавшей, правда, торговли этими же продуктами по свободным ценам. В российской столице за соблюдением такс наблюдали городские участковые попечители, которые через своего представителя, избираемого на Совещании попечителей, нередко ставили перед градоначальником вопросы об издании обязательных постановлений, регулирующих торговлю продовольственными товарами. Так, в начале января 1917 г.

градоначальнику[557] предлагалось издать такие постановления о воспрещении выпечки и продажи сладкого хлеба, тортов, пирожных и т. п. Возможности попечителей оказывать воздействие на частную торговлю были ограничены правом наложения штрафов, не слишком пугавших хозяев торговых заведений.

Дело снабжения столицы находилось не только в руках частных торговцев, государственных и кооперативных органов, но и муниципальных властей. Активность последних находила свое объяснение не только во вполне понятном желании помочь малообеспеченным слоям населения, но и в стремлении избежать нежелательных эксцессов. Продемонстрированная правительством в годы войны крайняя осмотрительность в решении экономических проблем была одной из причин того, что городская дума самостоятельно пыталась решить проблему обеспечения населения продовольствием и другими товарами первой необходимости.

Надо отдать должное городским властям: на этом пути они обратили внимание на органы мелкого кредита, предоставляя им ссуды из городской казны. В той ситуации, когда складывавшаяся в течение десятилетий система оптовой торговли рухнула в одночасье, возникла острая необходимость в развитии тех организационных форм торговли, которые оказались бы способными более или менее восполнить утрату. Население увидело выход в создании разного рода кооперативов и товариществ. Однако для начала эффективного ведения торгово-закупочных и кредитных операций вносимых паев далеко не всегда хватало, поэтому ссуды из городской казны были далеко не лишними.

Вообще вклад Петроградской городской думы и ее исполнительного органа – управы – в дело снабжения населения был значителен. В распоряжении последней имелись запасы продовольствия, прежде всего муки, достаточно большие для того, чтобы отпускать его «заимообразно» другим учреждениям, а также «уполномоченному председателя особого совещания по продовольствию Петрограда». Причем последнему управа могла, например, в феврале 1917 г. выдавать до 35 000 пудов муки в сутки. Городская дума постоянно стремилась к возможно более полному контролю над тем, чтобы это продовольствие доставалось исключительно жителям города. Это, кстати, было характерным явлением для всей европейской части империи. Местные власти во время войны пытались препятствовать вывозу продовольствия, видя в этом один из способов борьбы с дороговизной и насыщения собственного рынка. Поскольку, например, цены на сливочное масло в Петрограде были выше, чем в Финляндии, этот ценный продукт питания во все больших количествах «утекал» из Великого Княжества, что и заставило финские власти еще в 1916 г. поставить этому препятствие: для проезда за станцию Кямяря (Гаврилово) требовалось получение специального разрешения.

Одним из способов контроля городские власти Петрограда считали введение карточной системы отпуска хлеба. Но помимо этой меры городская дума также выступала и за достижение соглашения с городскими владельцами хлебопекарен для обеспечения выпечки хлеба из всей муки, получаемой от города, и за соглашение с торговцами «о несокращении мест продажи хлеба», за привлечение статистических организаций для производства учета. Перед самой февральской революцией городская дума полагала, что необходимо все дело продовольственного снабжения населения столицы передать в руки «городского общественного управления».

Более решительно городская дума стала действовать уже в дни революции. 28 февраля ею было принято постановление о возложении дела распределения продуктов на комиссию по продовольствию[558] совместно с санитарной комиссией, а также о принятии в ведение города всей деятельности уполномоченного председателя особого совещания по продовольствию Петрограда и объединению деятельности городских организаций по закупке, транспорту и распределению продуктов с другими однородными организациями. Более того, дума принимала на себя ответственность перед железными дорогами и грузохозяевами за все хлебные и прочие продовольственные грузы, которые будут выдаваться в распоряжение городской комиссии по продовольствию, как за стоимость самого товара, так и за причитающиеся дорогам фрахты и сборы. При этом городская дума, хорошо осознавая, насколько зависит она в получении продовольствия и товаров, в том числе энергоносителей, от частной торговли – как при организации оптовых закупок, так и в деле распределения (муниципальных лавок и столовых было ничтожно мало), – не забывала после Февральской революции открыто заявлять, что «свободной торговле не грозит никаких ограничений, если названная торговля не будет преследовать целей спекуляции»[559].

В апреле 1917 г. в Петрограде были проведены выборы в Центральный продовольственный комитет[560], исполнительным органом которого стала Центральная продовольственная управа (ЦПУ) во главе с В.Г. Громаном[561]. Деятельность ее продолжалась менее полугода. Трудно представить, чтобы подобному органу, как, впрочем, и возглавлявшим его людям, удалось бы избежать жесткой критики. Следует признать, что ЦПУ стремилась к максимальной прозрачности в своей деятельности, начав в июне 1917 г. регулярные публикации не только своих решений, но и сведений о наличии и количестве на своих складах продуктов питания в «Бюллетене Петроградской Центральной продовольственной управы». К этому ЦПУ была вынуждена прибегнуть, чтобы противостоять атакам со стороны частной торговой сети. ЦПУ пришлось признавать, что «торговцы в распределении продуктов играют большую роль и имеют поэтому возможность влиять на население в желательном для них смысле; почти вся торговля в их руках, имеется лишь одна городская лавка и одна кооперативная хлебопекарня»[562]. Попытки повлиять на общественное мнение призывами, время от времени звучавшими со страниц упомянутого «Бюллетеня»[563], видимого результата не давали.

По утверждению журнала «Продовольствие и снабжение», «демократическая ЦПУ» была представлена столичной прессой «как собрание каких-то невежественных своекорыстных и во всех отношениях зловредных людей». В результате, во-первых, «поползла темная сплетня о „воровстве Громана“… о порче по вине Управы огромных партий яиц, рыбы и мяса, о „стачке Громана с мародерами". Дело дошло до разгрома и ограбления квартиры председателя продовольственной управы»[564], а во-вторых, обвинения заставили правительство назначить ревизию ЦПУ и одновременно принять 14 сентября 1917 г. постановление о передаче продовольственного дела в столице в ведение петроградского городского общественного управления. Таким образом, на смену управе 21 сентября пришло Петроградское особое продовольственное присутствие как исполнительный орган городской думы[565]. Таким способом стремились поставить снабжение города под более строгий контроль общественности.

Следует коснуться еще одного момента: что именно выдвигалось в качестве главного обвинения Центральной продовольственной управе? Проверявшая ее деятельность комиссия указывала в своем докладе: «все ее (т. е. ЦПУ! – А. Р.) внимание было направлено на неполучение потребителем лишнего продукта, тогда как следовало направить усилия на своевременное предоставление потребителю причитающегося ему продукта»[566]. Иными словами, продовольствие действительно гнило. Бесспорно, в значительной мере это объяснялось плохим состоянием транспорта (имеются в виду не только дальние перевозки, но и транспортировка грузов в черте города, положение с которой вынудило Временное правительство 30 марта ввести принудительный наряд на перевозочные средства) и отсутствием налаженной системы распределения. Но в значительной степени ситуация объяснялась и организаторской нерасторопностью, прикрываемой желанием досконально выяснить все «за» и «против» на утомительных заседаниях различных согласительных комиссий. Сложившаяся практика оказалась очень живучей: и после октября 1917 г. она осталась без изменений.

Обладать исчерпывающей информацией о наличии продовольствия в Петрограде городские власти, конечно же, не могли. Подобная задача, впрочем, имевшимся статистическим органам никогда и не ставилась. Однако то, что имелось на складах Петроградской центральной продовольственной управы, учитывалось достаточно строго, а информация доводилась до сведения населения посредством специального «Бюллетеня». Вместе с тем попытки продовольственной управы найти действенный способ борьбы с возникавшей время от времени среди населения паникой в результате слухов о предстоящем исчезновении того или иного продукта питания не отличались особым изыском. Так, когда в начале лета 1917 г. ввели монополию на яйца, розничные торговцы заявили через прессу о том, что ответственность за поставку яиц на стол горожан они больше нести не будут. Возникший в итоге яичный ажиотаж управа пыталась погасить выбросом в продажу дополнительных партий этого ценного продукта питания. Если ранее население довольствовалось 10 вагонами яиц в сутки, то теперь в день продавалось по 34–45 вагонов[567]. Это продолжалось до тех пор, пока практически весь запас яиц не был исчерпан и ажиотаж не спал благодаря почти полному исчезновению этого продукта.

Собственно говоря, каких-либо новых способов разрешения продовольственной проблемы городским властям изобрести не удалось. Весь 1917 г. продолжали вводиться новые или возобновляться старые запреты на ряд продовольственных товаров. Так, 29 мая в ресторанах, трактирах, чайных и вафельных заведениях была воспрещена продажа молока. Такая же судьба постигла и сливки. Несколько ранее было запрещено выпекать кулебяки, пироги, печенье, пряники, вафли и т. п.[568]. Иногда городские власти отваживались и на более жесткие в отношении частной торговли меры – реквизиции; то реквизировалась привозимая в столицу телятина (по цене говядины), то баранина и свинина (по твердым ценам) и т. д. Было бы удивительным, если эти меры не стали бы вызывать со стороны частной торговли протеста и желания надуть существующие власти. Способы обмана были весьма различны – от простого (и в силу этого необычайно распространенного) «консервирования» товара в потайных местах или в железнодорожных тупиках в ожидании наступления подходящего момента для реализации до найма группы продавцов вразнос для быстрой распродажи незаконно приобретенного, то есть попросту украденного у той же городской думы или интендантства товара. Буквально выпекавшие одно постановление за другим, причем нередко противоречивые, городская дума и центральная продовольственная управа не обладали сколько-нибудь реальными возможностями контроля над их повсеместным исполнением, что в полной мере учитывалось той стороной, которая давно освоила традиции российской торговли.

Несмотря на усилия городских властей, продовольствия для широких слоев населения, тем более по доступным ценам[569], не хватало. Поэтому центральная продовольственная управа неоднократно выступала за «расширение коллективного питания», то есть за создание общественных столовых. Как водится, не обошлось без созвания совещания по данной проблеме (впервые оно было созвано 26 июня 1917 г.), которое пришло к выводу о желательности идти по пути создания общественных столовых с организацией центральных кухонь, для чего рекомендовалось использовать крупнейшие из существовавших столовых (в Народном доме, при учебных заведениях, крупнейших ресторанах)[570]. Появление таких столовых обогатило быт горожан еще одним изобретением – введенной с 1 сентября 1917 г. в оборот талонной книжкой с разменными столовыми купонами для получения обедов и ужинов в общественных столовых. Горожанину следовало обменять основную продовольственную и хлебную карточки на талонную книжку с купонами на каждый день: на 1-е и на 2-е блюдо, на ужин и на хлебный паек. Кстати, именно с 1 сентября 1917 г. центральная продовольственная управа решила запретить отпуск хлеба трактирам, кухмистерским, частным столовым и тому подобным заведениям. Ранее она была вынуждена использовать частные торговые заведения для распределения продуктов первой необходимости среди населения, поскольку не располагала разветвленной сетью своих торговых точек. Частичный отказ от такой практики был обусловлен не тем, что в распоряжении ЦПУ имелась теперь эта сеть столовых и магазинов, а тем, что количество распределяемого существенно сокращалось. Несмотря на всю сложность ситуации с продовольствием, ЦПУ не забыла в своей деятельности о такой значительной категории населения, как учащиеся школ, гимназий, училищ. Для обеспечения школьников завтраками выделялись продукты из расчета И фунта хлеба в день, И фунта мяса в неделю, 1 фунт крупы в месяц, а также небольшие количества муки для приправы, сливочного и растительного масла, сахара и т. д.

Надо сказать, что не только продовольственная управа приходила к выводам о необходимости «социализации питания». Так, например, и профсоюз торговых служащих трактирного промысла считал, что «необходимо немедленное устройство общественных столовых, питательных пунктов… Только самый действенный контроль над производством и распределением продуктов питания в ресторанах, трактирах, со стороны служащих трактирного промысла ослабит продовольственный кризис»[571]. Позднее, уже после октябрьских событий 1917 г., именно этому «отряду трудящихся» удастся занять комфортные позиции в сфере распределения.

Большие неприятности городским властям доставляло то, что в конце года, уже при новых властях, будет называться «несознательностью». Особое недовольство продовольственной управы вызывал тот факт, что хотя по данным Петроградского губернского продовольственного комитета только в мае не менее 225 000 горожан переехали на свои дачи и стали получать продовольствие в силу установившейся практики по новому месту жительства (т. е. в губернии), от районов и подрайонов города продовольственная управа не получила никаких сведений об уменьшении их населения и продолжала выдавать продовольствие по-старому. Трудно сказать, получали ли эти четверть миллиона человек продовольствие в удвоенном размере или же положенное им перетекало в иные руки. В данном случае следует учитывать, что ЦПУ отпускала тогда продовольственным комитетам в день по ¹/₂ фунта муки на каждую основную карточку и столько же на каждую дополнительную (для лиц физического труда), поэтому количество отпускаемой почти на четверть миллиона человек муки было весьма значительно.

Вообще дело поголовного учета населения было поставлено плохо. Этот факт неоднократно констатировался представителями муниципальных властей. Поэтому и удивительно, что только в августе 1917 г. Центральный продовольственный комитет пришел к убеждению о необходимости наведения в этом деле надлежащего порядка и обязал домовладельцев, управляющих домами, и старших дворников в Петрограде и его пригородах вести «точную запись всех лиц, прибывающих в дома и выбывающих из дома». Вышеперечисленные ответственные лица были «обязаны следить за тем, чтобы лица, выбывающие из дома и уезжающие из Петрограда, не увозили с собой хлебные и другие продовольственные карточки, а возвращали их домовым комитетам»[572]. Вопрос о том, кто же будет контролировать канцелярии при дворницких, не ставился, что, быть может, является еще одним свидетельством высокого доверия властей к дворникам. Сказать, насколько оправдал себя этот способ учета городского жителя, к сожалению, нельзя.

На этом разработка методов контроля исчерпана не была. Летом вокруг города появились заставы, в задачу которых входило следить за тем, чтобы из города не увозилось продовольствие. М. Рабинович (ЦПУ) так объяснял необходимость обращения к этой мере: «Цель застав заключается в борьбе со спекулятивным вывозом из Петрограда продовольственных продуктов, с одной стороны, а с другой – они должны вести регистрацию тех продовольственных и фуражных грузов, которые прибывают в Петроград. Организованы заставы были 17 июня… Всего было учреждено 17 застав во всех концах города, по шоссейным и грунтовым дорогам. Параллельно с этим были учреждены и „водные заставы“ по р. Неве и ее каналам – всего 10 застав и надзор на пассажирских пристанях… Раньше всего обнаружилось, что по водным путям, в устье реки Фонтанки, например, происходят неоднократные попытки контрабандного вывоза в Финляндию продовольственных продуктов… На шоссейных заставах крупных реквизиций не было»[573]. Трудно сказать, можно ли считать эти заставы своего рода прообразом заградительных отрядов.

В целом, пожалуй, можно утверждать, что до октября 1917 г. имперскими и городскими властями при попытке разрешить тот круг проблем, которые возникли в деле снабжения Петрограда, был фактически опробован весь набор мероприятий, позднее использованный и большевиками. Несомненно, последние внесли и нечто новое – прежде всего позаботились об изменении мотивации своих преобразований в сфере торговли и распределения, а также о масштабах применения оных («большая обостренность и четкость методов работы»). Вместе с тем сложившаяся за годы Первой мировой войны система жизнеобеспечения столицы продолжала в определенной степени действовать по инерции в течение всего 1917 г. и примерно до конца лета 1918 г.