Жилищный вопрос

Обзор повседневной жизни и быта жителей Петрограда в первые послереволюционные годы не был бы полным без рассмотрения такого важного вопроса, как жилищный, который стал в этот период объектом радикальных преобразований. Деятельность большевистского руководства в этой области должна была продемонстрировать наглядный образец классового подхода. Политика переселений и уплотнений впервые была декретирована в Петрограде и именно здесь раньше, чем в других городах России, начала проводиться в жизнь. Как и в случае с введением классового пайка, в жилищной политике Петроград послужил примером для всей страны.

Безусловно, решение жилищного вопроса должно было стоять на повестке дня революционных преобразований. В дореволюционном Петрограде жилищные условия значительной части населения были совершенно неудовлетворительными. Это касается прежде всего жителей рабочих окраин города, простиравшихся к северу и востоку от Большой Невки и Невы (Новая Деревня, Выборгская сторона, Охта) и к югу от Обводного канала (Невская, Московская, Нарвская части, Петергофский участок). Там находились основные крупные предприятия, вокруг которых были расположены рабочие слободы. В этих районах зачастую не было нормальной системы водо– и электроснабжения, хороших дорог. При том, что в начале века в Петербурге на одну комнату в среднем приходилось 2,1 жителя, примерно в 50 тысячах квартир проживало до четырех человек в одной комнате, встречались даже случаи, когда в одной комнате обитало 20 человек[431]. Накануне и во время Первой мировой войны жилищные условия в городе ухудшились в связи с притоком беженцев из оккупированных немцами и прифронтовых районов и рабочей силы на военные заводы. Средний рабочий занимал так называемый угол – пространство около 2–2,5 квадратных метров в комнате, нередко в подвальном или чердачном помещении. Углы были отделены друг от друга занавесками или тонкими стенками. Многие жили в еще худших условиях, местом их обитания была койка, которую к тому же в ряде случаев делили два человека («коечные жильцы»)[432]. Подобные помещения в большинстве случаев были сырыми, плохо освещались и проветривались, что отрицательно влияло на состояние здоровья проживавших в них. Уровень смертности среди населения Выборгской стороны был в четыре раза выше, чем в центральных районах города[433]. Многие рабочие обитали в бараках, представлявших собой большие одноэтажные строения с обширными спальными комнатами на много человек, с кухнями общего пользования. В более благоприятных условиях находились квалифицированные рабочие, получавшие сравнительно высокие заработки: они имели возможность платить за целую комнату или даже квартиру. Однако далеко не всем удавалось найти жилье вблизи своего предприятия. Некоторым приходилось селиться в отдаленных частях города или в пригородах и долго добираться до места своей работы. Например, часть рабочих Путиловского завода проживала в деревнях к югу от города[434]. Наконец, в городе было много бездомных, которым приходилось рассчитывать на помощь благотворительных организаций и местом обитания которых были ночлежки и заброшенные дома.

После Февральской революции 1917 г. какой-либо планомерной политики в жилищном вопросе не проводилось. В первые революционные дни отряды рабочих и солдат явочным порядком захватили некоторые здания: гостиницу «Астория», дома и квартиры видных сановников царского режима, например дом графа Фредерикса (Почтамтская ул., 23), министра императорского двора. Графиня М. Клейнмихель смогла вернуться в свой дом (Сергиевская ул., 33) через несколько дней после того, как он был разграблен солдатами, и занять две его комнаты – в остальной части дома поселились революционно настроенные студенты[435]. Хорошо известна история с захватом дачи Дурново на Полюстровской набережной. После Февральской революции здесь самовольно разместились несколько революционных организаций, в частности правление профсоюзов Выборгского района, Совет Петроградской рабочей милиции, Петроградская федерация анархистов-коммунистов, организация эсеров-максималистов. Попытки министра юстиции Временного правительства П.Н. Переверзева выселить их успеха не имели. В ночь на 19 июня (2 июля) правительственные войска захватили дачу Дурново и арестовали всех, кто в ней в этот момент находился. Это вызвало возмущение рабочих и солдат и стало звеном в цепи событий, которые привели к июльскому кризису[436].

Таким образом, начало большевистской политике в жилищном вопросе было положено «творческой энергией революционных масс». Одновременно вопрос разрабатывался и на теоретическом уровне. В.И. Ленин в статье «Письма издалека», говоря о задачах пролетарской милиции, указывал, что она должна, наряду с решением других задач, обеспечить переселение трудящихся в особняки господствующих классов, «чтобы дворцы и богатые квартиры, оставленные царем и аристократией, не стояли зря, а дали приют бескровным и неимущим…»[437] Позднее он возвращался к этому вопросу в таких своих сочинениях, как «Государство и революция» и «Удержат ли большевики государственную власть». В последней статье Ленин писал, что пролетарское государство обязательно будет заниматься выселением буржуазии из ее квартир и вселением семей рабочих[438]. После установления власти Советов Ленин разработал непосредственные основы жилищной политики партии и правительства в «Тезисах закона о конфискации домов с сдаваемыми внаем квартирами» и «Проекте декрета об отмене права частной собственности на городские недвижимости».

Уже 30 октября (12 ноября) 1917 г. только что созданный Комиссариат внутренних дел принял два постановления: «О жилищном моратории», согласно которому семьи военнослужащих и бедноты с доходом не более 400 рублей в месяц освобождались от квартирной платы на время войны и в течение трех месяцев после ее окончания, и «О правах городского самоуправления в деле регулирования жилищного вопроса», которое давало право городским самоуправлениям распоряжаться всеми пустующими помещениями, годными для жилья, устанавливать нормы жилищной площади и вселять нуждающихся в занимаемые гражданами помещения, создавать домовые комитеты, жилищные инспекции и жилищные суды[439]. 19 декабря того же года декрет СНК разрешил Петроградской городской думе устанавливать единовременный дополнительный к государственному подоходному налогу денежный сбор в размере 10 % оценочной стоимости имущества. В случае его неуплаты Петроградскому самоуправлению давалось право конфискации[440].

С конца 1917 г. жилищный вопрос начал решаться и на районном уровне. 27 декабря районная управа Выборгской стороны решила создать квартирное регистрационное бюро в целях справедливого распределения жилого фонда. Все домовладельцы и домовые комитеты были обязаны в трехдневный срок заявить о свободных жилых помещениях[441]. Схожие постановления принимались в других районах. Например, Совет Второго Городского района обязал домовые комитеты предоставить сведения о пустующих помещениях, жилых и нежилых, о квартирах, занятых лицами, фактически в них не проживающими, о больших квартирах, занятых непропорционально малыми семьями[442]. На собрании членов Василеостровского районного Совета 11 января 1918 г. говорилось о том, что, в то время как рабочие ютятся в жалких и сырых каморках, буржуазия занимает громадные особняки. Было внесено предложение ввести уравнительное пользование жилой площадью[443].

В первые дни и месяцы после победы революции рабочие самовольно захватили для своих организаций ряд казенных помещений и дворянских особняков. Чтобы упорядочить распределение помещений для общественных нужд, Петроградский Совет 10 января 1918 г. образовал комитет по принудительному занятию помещений[444]. Этот комитет, однако, не занимался вопросами переселения рабочих семей в квартиры буржуазии. Впервые вопрос об этом обсуждался на заседании Петросовета 19 января 1918 г., когда речь шла о национализации домов. Совет принял предложение городского головы М.И. Калинина не проводить немедленной национализации жилых домов и рекомендовать Городской управе принять меры по более строгому взысканию оценочного сбора и подоходного налога с домовладельцев. В случае неуплаты жилые строения подлежали конфискации. Одновременно было принято решение подготовить специальный декрет о переселении рабочих[445].

Жилищные проблемы обсуждались и на страницах печати. В «Красной газете» появилась рубрика «Борьба за жилище». В одной из статей под этой рубрикой автор призывал: «Не надо ждать, что светлая, сухая квартира упадет с неба. Стоят пустые барские квартиры, хозяева которых уехали. Организуйтесь, переселяйте туда лишенных света и воздуха»[446]. В «Известиях» обращалось внимание на высокие доходы, получаемые домовладельцами со сдаваемых внаем квартир. Например, хозяин уплачивал за пятикомнатную квартиру с паровым отоплением 120 рублей, а сдавал каждую комнату за 100 рублей и имел, таким образом, солидную прибыль. В той же статье говорилось о проекте, разработанном «группой рабочих и студентов», претворение которого в жизнь должно было способствовать справедливому решению жилищной проблемы. Согласно положениям этого проекта, сумма, уплачиваемая квартиросъемщиками домовладельцу, не должна была превышать плату за квартиру; члены семьи хозяина не могли занимать больше одной комнаты каждый[447].

Эти и другие рекомендации были приняты во внимание при подготовке декрета по жилищному вопросу. 1 марта 1918 г. Петроградский Совет заслушал специальный доклад В. Володарского «О вселении рабочих и их семей в квартиры буржуазии» и принял декрет, согласно которому жилищные права буржуазии существенно ограничивались. Устанавливалась норма – по одной комнате на одного взрослого человека или на двух детей. При проживании в одной квартире шести и более взрослых человек допускалась сверх нормы одна общая столовая. Вся остальная площадь подлежала реквизиции. Домовладельцы и домовые комитеты обязаны были сообщать в местный Совет о наличии у них освободившихся комнат. За невыполнение декрета и утайку жилой площади виновные подвергались выселению из квартиры с конфискацией всего имущества. Районные Советы брали на учет освободившиеся помещения и проводили работу по переселению. Вселяться должны были в первую очередь семьи находившихся на фронте красноармейцев, многодетных и безработных рабочих, от квартирной платы они освобождались. В декрете подчеркивалось, что заниматься должны были в первую очередь «пустующие квартиры, дома и особняки лиц господствующих классов, затем их квартиры и, наконец, квартиры интеллигенции, размер которых превышает установленную норму»[448]. В случае временного отъезда жильца занимаемое им помещение продолжало числиться за ним в течение трех месяцев. Не должны были заниматься для вселения помещения общественных организаций, больницы, учебные заведения, библиотеки и редакции газет[449].

Первое переселение в соответствии с положениями этого декрета было произведено в середине марта на Выборгской стороне: около 50 рабочих семей, по выбору фабзавкомов, было расселено в новых квартирах. Василеостровский районный Совет, по предложению заводского комитета Балтийского завода, передал в распоряжение завода два жилых дома (На Большом проспекте и Косой линии)[450]. В широком масштабе проводил национализацию домов Новодеревенский районный Совет. Уже к апрелю 1918 г. в его распоряжение перешло до 200 домов и особняков. Доходы от национализированного жилого фонда Совет использовал для ремонта домов в Старой и Новой Деревне, для работ по благоустройству рабочих кварталов[451]. В мае-июне с целью учета жилого фонда проводилась перепись жилых строений, в результате которой выявили 8259 свободных квартир[452] (общее число квартир в Петрограде в июне 1918 г., по подсчетам З.Г. Френкеля, составляло 294 952; по тем же подсчетам, на одну жилую квартиру в это время приходилось около пяти человек)[453]. Летом и осенью 1918 г. Петросовет решил передать под заселение рабочим семьям ряд центральных гостиниц. 5 августа гостиница «Северная» была отдана рабочим Николаевской железной дороги. Через два дня другая гостиница (Невский пр., 99) была передана рабочим и служащим конного двора почтамта. В октябре гостиница «Европейская» поступила в распоряжение Комиссариата социального обеспечения для организации первой социалистической трудовой коммуны[454]. К августу 1918 г. за неуплату домовладельцами сбора с недвижимых имуществ и подоходного налога в Петрограде конфисковали 2669 домов[455].

Больших масштабов политика переселений, однако, не достигла. Рабочие въезжали в новые квартиры гораздо медленнее, чем предполагалось. В отечественной историографии, в частности в работах М.Н. Потехина и С.Х. Гофмана, в «Очерках истории Ленинграда», эта ситуация традиционно объясняется саботажем со стороны домовых комитетов, которые, будучи избранными еще до Октябрьской революции и оставаясь буржуазными и мелкобуржуазными по составу, искажали сведения о свободной площади, выдавали ложные справки богатым квартиросъемщикам и даже пытались запугать переселенцев. Подобные факты, безусловно, имели место, однако дело было не только в этом. Тем более что летом 1918 г. на основании декрета СНК от 11 июня были образованы новые домовые комитеты бедноты, состоявшие из рабочих, прислуги и низших служащих, однако разговоры о малом успехе политики переселений продолжались и во второй половине 1918 г., и в 1919 г. Конечно, нельзя сбрасывать со счетов факты обструкции со стороны владельцев больших квартир, которые шли на различные ухищрения, чтобы не допустить уплотнения своей жилплощади: укрывали свободную площадь, приписывали фиктивных жильцов, откупались взятками, всеми правдами и неправдами стремились заполучить охранные удостоверения, освобождавшие квартиру от подселений. Это была важная, но отнюдь не единственная причина указанного выше положения. Основная причина заключалась в том, что многие рабочие сами не проявляли большого желания менять место жительства. За год советской власти жилищный вопрос в Петрограде утратил прежнюю остроту. Население города, как уже упоминалось, значительно сократилось. Прежней тесноты и скученности, характерных для дореволюционных лет, уже не было. В середине 1918 г., по подсчетам С.Г. Струмилина, на 100 квартир приходилось в среднем 530 человек вместо прежних 880. Жилищные условия большинства жителей Петрограда, таким образом, изменились к лучшему. Почти исчезли коечные жильцы, угловые жильцы составляли теперь лишь 5 % населения, комнатные – 22 %, 73 % населения города проживало в квартирах. При этом квартирная плата в небольших квартирах оставалась относительно небольшой, так как ее рост заметно отставал от других цен. В 1918 г. она составляла в среднем 4 % от заработной платы (до революции – до 20 %)[456]. В этих условиях многие рабочие были вполне удовлетворены своим положением и не хотели переезжать в квартиры буржуазии, так как и без того не испытывали тесноты. Автор заметки по жилищному вопросу в «Красной газете» Н. Рет указывал на такую характерную особенность переселенческой проблемы, как изобилие свободных больших квартир при крайнем недостатке малых. С одной стороны, это было хорошо: в большие квартиры можно было вселить больше людей. Но, с другой стороны, это создавало новые трудности: слишком просторные квартиры трудно отапливать – требовалось много дров, которые непросто было добыть. Оставленные прежними хозяевами дома и особняки часто находились в неудовлетворительном состоянии и требовали большого ремонта[457]. Немалые средства требовались для самого переезда на новую квартиру: перевозка домашнего скарба стоила не меньше среднемесячной заработной платы рабочего. Кроме того, новые квартиры, которые предлагались рабочим для заселения, нередко находились далеко от места их работы: подлежавшие уплотнению квартиры «буржуазных элементов» располагались в основном в центре города, где не было промышленных предприятий. По количеству отданных под заселение домов среди районов города первое место занимал совершенно не промышленный Литейный[458]. Заводы же располагались ближе к окраинам, и добираться до них из центра было крайне затруднительно: трамваи ходили плохо, нередко не ходили совсем, а услуги частных извозчиков стоили очень дорого.

Осенью 1918 г. жилищный вопрос неоднократно обсуждался на заседаниях Петроградского Совета. На заседании 21 сентября с большим докладом по этой теме выступил С. Пилявский. Говоря о необходимости ускорить выполнение декрета от 1 марта, докладчик выдвинул ряд положений, которые должны были этому способствовать: установить строгую очередь среди рабочих семей, подлежащих переселению, выяснить, кто проживает в самых плохих квартирах, и переселять их в первую очередь; снабдить переселенцев перевозочными средствами; занимать в первую очередь те дома, которые находятся в более удовлетворительном состоянии и проживание в которых «не грозит зимой какими-либо сюрпризами». Доклад был полон инвектив по адресу «классовых врагов»: «Рабочий должен понять, что, победив царизм, вырвав власть из рук буржуазии, он должен лишить угнетателей тех привилегий, за которые они еще крепко держатся. Рабочие должны выкинуть буржуазию из ее теплых и уютных квартир и переселить туда лишенные воздуха и света свои семьи. Фабриканты, купцы, меньшевики, правые эсеры и прочие белогвардейцы должны быть лишены удобных и просторных квартир…»[459]

На основании этого доклада Совет принял соответствующее постановление. Был образован межрайонный жилищный Совет и его исполнительный орган – Центральная исполнительная комиссия по жилищным делам[460]. Жилищному Совету и Центральной комиссии подчинялись все учреждения города, ведавшие жилищным вопросом. В октябре 1918 г. жилищный Совет и Центральная комиссия приняли ряд решений по квартирному вопросу, в частности о конфискации всех квартир с мебелью и имуществом, владельцы которых отсутствуют в городе более двух месяцев (16 октября), о предоставлении бесплатных квартир семьям красноармейцев и матросов (28 октября)[461]. 17 октября Исполком Петросовета известил Центральную комиссию о том, что на заседании Исполкома днем ранее было признано необходимым, чтобы при переселении рабочих в большие дома туда в первую очередь вселялись коммунисты[462]. В постановлении Исполкома, принятом на заседании 2 ноября, указывалось, что переселять рабочих следует в первую очередь в крупные квартиры буржуазии и по мере возможности щадить трудовую интеллигенцию. В том же постановлении говорилось о недопустимости каких-либо особых привилегий советским служащим и чиновникам[463]. 14 декабря Центральная комиссия, обратив внимание на факты вывоза из Петрограда мебели, которая «водворяется в дома деревенской буржуазии (кулаков)», приняла постановление «прекратить впредь до особого распоряжения выдачу разрешений на вывоз мебели из Петрограда гражданам»[464]. Также в декабре Президиум Петросовета принял решение, согласно которому переезд семей рабочих на новую квартиру обеспечивался бесплатным транспортом или пособием в размере 150–200 рублей, рабочим предоставлялся бесплатный проезд в трамвае к месту работы. Переселенцам предоставлялись и другие льготы. В частности, они снабжались за счет буржуазии мебелью, которую могли в рассрочку приобрести в собственность[465]. Согласно постановлению Центральной комиссии от 22 декабря 1918 г., семьям красноармейцев и матросов предоставлялось бесплатное освещение и отопление квартир. Это же постановление устанавливало льготы по оплате коммунальных услуг для малоимущих семей: семьи, имеющие доход в 750 рублей, платили за услуги 25 % их стоимости; получавшие 800 рублей – 30 % и так далее, с прибавлением 5 % за каждые 50 рублей. При доходе в 1000 рублей платили 50 % стоимости услуг, получавшие больше 1000 рублей вносили плату за отопление и освещение на общих основаниях.[466]

Одновременно жилищный вопрос активно обсуждался на страницах прессы. Рабочих усиленно агитировали за переселение в дома буржуазии. Автор заметки «Вон из подвалов» в «Петроградской правде» писал: «Многие рабочие продолжают смотреть на вселение в буржуазные квартиры как на что-то незаконное. С этим явлением косности и отсталости надо бороться. Нужно указать рабочим, что жилище играет первостепенную роль в жизни каждого культурного человека»[467]. На страницах той же газеты некто В. Володин отмечал, что в деле организации переселений до сих пор наблюдались бессистемность и кустарничество: рабочие вселялись от случая к случаю. Чтобы устранить психологические препятствия к переселению, автор предлагал проводить вселение не в одиночку, а массами и вселяться целыми фабриками и заводами: «Рабочие выбирают какой-либо хороший дом, выселяют оттуда всех жильцов и вселяются сами»[468]. Автор еще одной газетной заметки обращал внимание на то обстоятельство, что не уделяется должного внимания агитации среди переселенцев в пользу более бережного обращения с имуществом в их новых квартирах. Отмечалось, что на квартиру с мебелью, которую отводили через жилищный отдел, нередко смотрели как на чужое добро, и «часто тот же матрос, у которого на корабле ни пылинки… ломает и портит в отведенной квартире мебель»[469]. Немало говорилось о необходимости борьбы с таким явлением, как выдача охранных свидетельств на квартиры, что практиковалось различными учреждениями. 14 ноября 1918 г. Президиум Петроградского Совета указал Народному комиссариату просвещения на недопустимость выдачи охранных свидетельств, что производилось Наркомпросом систематически, и предложил отобрать такие удостоверения у лиц, которым они были выданы[470]. В заметке «Квартиры-невидимки» на страницах «Красной газеты» говорилось, что наличие укрываемых квартир «ни себе, ни другим» вредно отзывается на вопросе об уплотнении, так как эти квартиры не отапливаются и портят отопление и водоснабжение всего дома. Квартиры-невидимки, заключал автор, будут «расколдованы»[471]. Вопрос о бронировании квартир обсуждался на заседании Петроградского Совета в августе 1919 г. Комиссар городского хозяйства Л.М. Михайлов отмечал в своем докладе, что бронирование квартир тормозит осуществление мероприятий по переселению рабочих. Всего по городу насчитывалось свыше 15 тысяч бронированных квартир. Для снятия охранных свидетельств с квартир Совет образовал специальную комиссию во главе с ответственным организатором Лесного райкома РКП(б) Н.И. Кокко[472].

Таким образом, с конца 1918 г. начался новый этап жилищной политики. При этом необходимость удовлетворения жилищных потребностей наименее обеспеченных жителей города если и не отошла на второй план, то, во всяком случае, была уже не единственной целью проводимой политики. Правда, в городе оставалось еще немало семей, которые нуждались в улучшении своих жилищных условий. Однако, как видно из данных, приведенных С.Г. Струмилиным, общая картина значительно улучшилась. На протяжении 1919 и первой половины 1920 г. убыль населения продолжалась быстрыми темпами. Впрочем, одновременно шел процесс сокращения жилого фонда: многие деревянные дома были разобраны на дрова (несколько тысяч), на это нередко уходили и деревянные части каменных домов. В августе 1920 г. общее количество квартир в Петрограде составляло, согласно данным З.Г. Френкеля, около 247 тысяч, сократившись, таким образом, за два года – с середины 1918 г. – на 45 тысяч.[473] Однако опустение города шло быстрее. Если в середине 1918 г. на одну жилую квартиру приходилось в среднем по городу 5 человек (в 1917 г. – 10), в 1920 г. это соотношение определялось как 3,5 человека на квартиру. Из вышеназванного числа квартир занято было около 200 тысяч[474]. Таким образом, все жилищные проблемы можно было решить посредством вселения нуждавшихся в жилье семей в пустующие дома и квартиры. Но на практике здесь имелись значительные сложности, так как далеко не все из пустующих помещений были пригодны для жилья. В 1919 г. всего 23 % домов находились в Петрограде в полностью исправном состоянии, причем в центральных районах процент исправных домов был особенно низким: например, в Смольнинском районе их было 18 %, в Первом Городском – 5,4 %, во Втором Городском – 2,5 %[475]. В окраинных районах и в пригородах, где преобладали остававшиеся в руках прежних владельцев небольшие дома, процент исправных домов был выше (в Нарвско-Петергофском районе – 34 %, Петроградском – 33 %, Выборгском и Невском – по 29 %, Пороховском – 47 %). В Петрограде 20 % домов были совершенно непригодны для проживания, 13 % нуждались в капитальном ремонте, примерно половине был нужен мелкий ремонт[476]. Около 90 тысяч квартир, то есть треть всех квартир города, не имели электрического освещения[477].

Нельзя сказать, что городскими властями ничего не делалось для ремонта домов. Согласно отчету комиссара городского хозяйства Михайлова, за период 1918 г. и первой половины 1919 г. отремонтировали 500 жилых домов, насчитывавших 85 тысяч комнат (цифра весьма внушительная, если, конечно, эти данные не завышены), еще столько же предполагалось отремонтировать до конца 1919 г.[478] Петросовет выделил Центральной жилищной комиссии миллион рублей для электрификации квартир беднейшего населения[479]. Таким образом, резервы для решения жилищной проблемы имелись, и прибегать к принудительным уплотнениям и выселениям не было большой необходимости. Однако идеологов нового строя не устраивало то, что квартиры «буржуазных элементов» остались бы в этом случае в неприкосновенности. В высказываниях партийных и государственных деятелей неоднократно звучала мысль о превращении жилищной политики в орудие классовой борьбы, в средство давления на буржуазию. Реквизиции и уплотнение буржуазных квартир, с одной стороны, избавляли от затрат и хлопот по ремонту пустующих домов, а с другой – давали возможность преподать еще один хороший урок «классовым врагам».

Переселенческая политика не могла не привести к эксцессам и злоупотреблениям, так как деятельность больших и малых начальников контролировалась слабо, а от их воли зависело слишком много. Предложение вышеупомянутого В. Володина выселять из того или иного дома всех(!) жильцов не осталось пустым звуком: такое действительно случалось, причем не столько при переселении рабочих, сколько при занятии домов различными государственными и общественными организациями. При этом не обращалось внимания на социальный состав выселяемых, и, наряду с представителями «враждебных классов», которым, согласно замыслам творцов жилищной политики, как раз и следовало преподать урок, пострадавшими оказывались и «братья по классу» – рабочие и низшие служащие. В Петросовет поступало немало жалоб на подобные действия. К примеру, председатель Московского районного Совета Собакин, облюбовав дом № 1 по Смоленской улице под помещение Совета, дал жильцам дома один день на сборы к выселению. В доме, общее население которого составляло около 600 человек, проживало немало семей красноармейцев, почтовые и трамвайные служащие, рабочие и служащие различных предприятий и учреждений. При этом, отмечалось в жалобе, в районе имелось немало домов, целиком или частично пустующих[480]. С аналогичной жалобой обратились в Петросовет жильцы дома № 11–13 по Большой Спасской улице на Петроградской стороне, который по распоряжению районной тройки Чрезвычайной комиссии по улучшению быта красноармейцев подлежал передаче советской гимнастическо-фехтовальной школе. Подчеркивалось, что население дома состояло исключительно из пролетарского элемента и трудовой интеллигенции, живущих только своим трудом, многие работали в государственных учреждениях. Как и в предыдущей жалобе, жильцы дома просили обратить внимание на полную заселенность дома, «между тем как на Петроградской стороне и даже поблизости имеются дома со значительным количеством пустующих квартир и с более имущим составом населения».[481] Автор одной из жалоб на имя Г.Е. Зиновьева, некто Дубровин, писал, что он, находясь в Красной Армии со дня ее возникновения, в 1918 г. вместе с управлением пограничных войск эвакуировался в Москву, оставив за собой в Петрограде квартиру с мебелью и другой обстановкой. Когда в конце 1919 г. его перевели обратно в Петроград, квартира оказалась занятой и вещи перешли в пользование новых жильцов. Дубровин даже не претендовал на свою квартиру, понимая, видимо, что это не имеет смысла, а только просил оказать содействие к возврату вещей[482]. Случаи, когда хозяева квартир в результате длительного отсутствия лишались и самих квартир, и своего имущества, были не единичными. П.А. Сорокин, придя в собственную квартиру на Надеждинской улице, обнаружил, что ее заняла некая еврейская семья. «За исключением нескольких книг и рукописей, все мое имущество исчезло. Несколько книг лежало возле печки, показывая, куда все девалось»[483].

«Отличились» на поприще жилищной политики и уже упоминавшиеся функционеры коллегии Компрода Петроградского района во главе с Грачевым. В октябре 1918 г., заручившись согласием районной жилищной комиссии, они заняли под помещение коллегии 10 квартир в доме № 26–28 по Каменноостровскому проспекту, выселили жильцов и приняли в свое распоряжение весь инвентарь и обстановку. Как отмечалось в рапорте контролера РКИ, реквизиция была произведена не только без надлежащего разрешения, но и вопреки явным протестам центральных властей. «Реквизированное имущество представляло из себя… богатую и роскошную обстановку, что для надобностей делового казенного учреждения не подходило, а… многое из него… являлось совершенно излишним (пианино, картины, люстры, ковры и т. п.)», при этом опись имущества составлялась умышленно неполно[484]. Случалось, что должностные лица пользовались своими правами, для того чтобы свести с кем-то личные счеты. Известен, к примеру, случай с больницей для душевнобольных, находившейся в одном старинном здании на Охте. Председатель местного Совета, который одновременно был военным комиссаром района, решил реквизировать именно это здание для устройства в нем казармы для мобилизованных красноармейцев и отдал распоряжение очистить его в течение четырех дней. Хотя, как затем выяснилось при расследовании, в той местности располагалось немало других зданий, подходящих для этой цели. Как оказалось, председатель Совета находился в лично враждебных отношениях с управляющим больницы[485]. Лишь в последний момент, когда уже были посланы милиционеры, чтобы очистить больницу, этот бесчеловечный приказ отменили.

Не обошлось без злоупотреблений и при проведении широко разрекламированной кампании по организации домов отдыха для трудящихся на Каменном острове. Решение о создании там домов коллективного отдыха принято Исполкомом Петроградского Совета 5 мая 1920 г. Для этого отводилось 32 бывших особняка и дачи. В основном эти здания пустовали, однако часть из них использовалась под школы-интернаты и общежития для детей с умственными отклонениями, некоторые другие занимали старые ученые, учителя. Ничего не было сделано для того, чтобы обеспечить выселяемых жильем в другом месте, и люди оказались просто выброшенными на улицу[486]. 20 мая 1920 г. с большой помпой состоялось официальное открытие домов отдыха. За лето 1920 г. около 4000 рабочих провели в них свой отпуск[487]. Однако через несколько лет дома отдыха перестали быть доступными для простых рабочих, превратившись в санатории для партийной, советской и профсоюзной элиты.

Часть реквизированных домов, начиная с 1919 г., передавалась культурным организациям и учреждениям. В частности, 19 декабря 1919 г. в доме № 15 по Невскому проспекту, бывшем доме семьи Елисеевых, по инициативе А.М. Горького открыли Дом Искусств. Дом вскоре стал литературным центром города, в нем проживали многие известные писатели, поэты, деятели искусства, среди них О.Э. Мандельштам, Н.С. Гумилев, В.Ф. Ходасевич, Н.С. Тихонов, О.Д. Форш, М.С. Шагинян, здесь часто бывали А.А. Блок, Е.И. Замятин, Ю.П. Анненков, М.В. Добужинский, К.С. Петров-Водкин, здесь же была образована литературная группа «Серапионовы братья»[488]. Бывший дворец Великого князя Владимира Александровича на Дворцовой набережной (дом № 26) передали Дому Ученых. Некоторые дворцы – Шереметевский и Шуваловский на Фонтанке, Юсуповский на Мойке – превратились в музеи дворянского быта, благодаря чему их богатейшие интерьеры были в значительной степени сохранены и спасены от порчи и разорения.

Переселенческая кампания в основном завершилась к началу 1920-х гг. Не существует сколько-нибудь достоверных данных об общем количестве домов города, переданных под заселение рабочим или различным учреждениям. Так или иначе, речь должна идти о значительной цифре. К концу зимы 1918/19 г. только домов с центральным отоплением было заселено по городу 136 (в них насчитывалось 10 тысяч квартир)[489]. Также нет точных данных об общем количестве переселившихся в новые квартиры семей. По расчетам М.Н. Потехина, всего переселилось около 65 тысяч рабочих семей[490]. В работах других авторов можно встретить другие цифры, расходящиеся с вышеприведенными[491].

Дать однозначную оценку жилищной политике советской власти сложно. С одной стороны, бытовые условия значительной части населения города стали намного лучше. Многие семьи выехали из подвальных и чердачных помещений, исчезли, как уже отмечалось, коечные и угловые жильцы. Однако этот процесс сопровождался многочисленными эксцессами, в которых не было никакой необходимости и которых при разумной организации переселенческой политики можно было бы избежать. Сделать это городским властям помешала психология классовой вражды и нетерпимости, когда стремление «проучить буржуев» превалировало над реальной заботой о благе трудящихся. Сыграло свою роль и желание большевиков устроить жизнь людей в соответствии с идеалами коммунистического общежития, образовать из жилищ некое подобие фаланстеров Роберта Оуэна. Сведение разных семей в одной квартире, таким образом, из средства улучшения условий жизни превращалось в самоцель. Именно к тем временам надо отнести возникновение пресловутых коммуналок, которых и поныне еще много осталось в городе.

В новых условиях тайна личной жизни сделалась совершенно невозможной. Жизнь людей находилась под неусыпным контролем со стороны домовых комитетов бедноты. Этот контроль зачастую облегчался благодаря самим жильцам, которые придирчиво следили друг за другом и не упускали случая донести на своих соседей. Вот типичный образец подобного «творчества»: некто Рябчикова написала заявление на свою квартирную хозяйку Лясси, которая, по словам Рябчиковой, «поносит Советскую власть и ждет ее падения. Она живет в квартире из восьми комнат и продает свою обстановку по спекулятивным ценам; к ней часто ходят другие буржуи, говорят по-французски». Донос заканчивался фразой: «Думаю, что следовало бы расследовать ее положение и поступки»[492]. В ЧК поступали заявления о собиравшихся на квартирах подозрительных компаниях. В одном из них говорилось об устраивавшихся в доме № 5 по Волынскому переулку кутежах, «в которых принимают участие разные темные личности; даются обеды и ужины, за которые платят бешеные суммы – 40-100 тысяч рублей».[493]

Цель многих подобных доносов очевидна: добиться ареста или по меньшей мере выселения своего соседа и затем занять его жилплощадь. Конечно, отнюдь не все авторы доносов вдохновлялись именно этими мотивами. Некоторые стремились просто досадить или отомстить своим личным недругам. Были и такие, кто доносил совершенно бескорыстно, руководствуясь «классовым самосознанием» и «революционной бдительностью». Но нельзя отрицать и корыстность устремлений многих доносителей. Со стороны властей доносительство не осуждалось, а напротив, всемерно поощрялось и стимулировалось. Вот, например, какое предписание получили домовые комитеты бедноты Василеостровского района от своего районного Совета: «Ввиду объявления на осадном положении города Петрограда (1 мая 1919 г. – В. М.) гражданское отделение Василеостровского Совета предписывает вам предоставить список лиц, проживающих в доме, подозрительных в контрреволюционном направлении, явных провокаторов, буржуа, лиц, эксплуатирующих чужой труд, финских подданных, дезертиров, спекулянтов, лиц, не имеющих или не предъявляющих документов, удостоверяющих личность, уклоняющихся от несения охраны в доме и вообще всех лиц, враждебно относящихся к Советской власти»[494]. Обтекаемость последней формулировки оставляла широкий простор для импровизации: к «лицам, враждебно относящимся к Советской власти», мог быть отнесен кто угодно, по выбору председателя домового комитета или по доносу соседа.

Подводя краткий итог, можно констатировать, что жилищная политика новых властей радикально изменила привычный уклад жизни петроградцев, причем не только в физическом, но и в психологическом плане. Прежняя социальная структура города была демонтирована, и в то же время возникли новые формы сосуществования. При этом население города оказалось разделенным на две неравные группы: на тех, кто выиграл от этой политики, и тех, чьи интересы оказались ущемленными (это деление не всегда совпадало с классовым).