Филипп Август и школы[271]

Будучи в первую очередь человеком действия, Филипп Август при этом не гнушался беседовать с таким известным профессором-теологом, как Пьер ле Шантр. Конечно, он не слишком интересовался большими абстрактными религиозно-философскими построениями. Тем не менее научные школы не оставляли равнодушными правящие круги королевства. «Деяния» дают тому доказательства, как только за их написание берется Вильгельм Бретонец. Разумеется, он описывает факты, примечательные для правления Филиппа II, политические и военные события, а также дипломатические соглашения. Его внимание приковано к действиям короля и членов его правящей команды, прежде всего Герена. Он старательно подчеркивает что, власть удостаивает милостей тех, кого желает наградить за верную службу или привлечь в ряды своих сторонников. Он называет несколько дат, имеющих отношение к великим персонажам королевства, зарубежных земель (например, даты смерти герцога Бургундского, императора) или к крестовым походам. Большая забота, с которой он регистрирует смерть определенного количества епископов и аббатов из королевских монастырей, а также избрание их преемников, показывает важность этих событий для правящего круга, будь то даже только в связи с регалиями.

Короче, Вильгельм Бретонец отражает главные заботы правительственных верхов, и когда он заостряет внимание на затмениях и необычных климатических явлениях, он ориентируется на круг интересов, обычный для образованных людей той эпохи. Но он не игнорирует ни идейные движения, ни школы. В самой середине рассказа, преимущественно политического по содержанию, вдруг появляются указания на эволюцию мысли, новаторские размышления и передачу знаний.

Почему автор зарегистрировал эти факты, вводя, таким образом, новшество в свой рассказ? Была ли это просто фантазия капеллана-историографа, образованного и любопытного? Этого объяснения недостаточно. Не будем забывать, что иногда королевское окружение должно было напрямую заниматься школами и идеологией, пусть даже только ввиду их политических связей. Если учесть тайные контакты принца Людовика с Амори де Беном и его учениками, эти заботы власти не были второстепенными. Взаимодействие, которое установилось между общественной жизнью и научным миром, не могло больше оставлять королевскую власть безучастной. Парижские школы, переживая бурный расцвет, привлекали лучших преподавателей христианского мира и все более многочисленные толпы студентов, прибывавших со всех краев Запада. Столкнувшись с этой новой реальностью, королевская власть не могла позволить, чтобы преподавательские и студенческие круги прониклись к ней враждебностью и стали источниками беспорядков. Под давлением обстоятельств королевская власть осознала свою ответственность по отношению к парижским школам, хотя она и не старалась еще проводить там систематическую пропагандистскую работу и не действовала согласно продуманному, разработанному плану. Король и его советники, которые поняли, сколь высоки ставки в этой новой игре, больше не могли ее игнорировать: если бы они оставили ее без внимания, это было чревато для них очень большими проблемами.

Итак, культурные явления решительным образом вторглись в сферу власти, которая стремилась восстановить государство. Однако королевская власть не позволила слишком сильно вовлечь себя в эти дела, и предпринятые ею шаги носили чисто прагматический характер. Было бы неверно приписывать заслугу учреждения Парижского университета Филиппу Августу и его правительственной команде. Они ограничились тем, что официальным образом одобрили, утвердили и учредили сообщество, объединение, «университет» или собрание преподавателей и студентов из парижских школ, которые уже и прежде, пусть худо-бедно, но функционировали. Другие профессиональные объединения, сообщества или «университеты», состоявшие из мастеров-хозяев (пекарей, мясников, ткачей, ювелиров и т.д.), слуг и учеников, тоже существовали задолго до того, как получили официальные статусы, некоторые из которых были письменно оформлены в правление Филиппа Августа.

Серьезная необходимость в настоящей организации школ была очевидна. Наблюдался большой наплыв в Париж студентов и профессоров[272]. Со всего Запада молодые и не слишком молодые люди прибывали в великий город Капетингов, дабы изучать там свободные искусства (литературу и науки), декреты и законы, медицину и в еще большей степени теологию, равно как и ее «служанку», философию или диалектику, которая теоретически относилась к свободным искусствам, но постепенно выделилась в почти отдельную дисциплину[273]. Уже в 1190 году диалектики дискутировали на Малом Мосту, отделяя себя от школы, находившейся в клуатре собора Парижской Богоматери. Там можно было послушать лекции известных теологов: Пьера ле Шантра, Алэна де Лилля и Симона де Турне, а также, начиная с 1194 года, Жиля де Корбея, который, пройдя обучение в Салерно, а затем в Монпелье, стал преподавать медицину в Париже. В плане медицинского ухода репутация Сибиллы, дочери лекаря Лузардуса, была велика в Париже примерно в 1200 году[274].

Между тем успехи парижских школ в области диалектики и теологии были еще более очевидны, тогда как в большинстве традиционных школ, функционировавших при знаменитых кафедральных соборах, таких как Реймсский или Ланский, продолжали отдавать предпочтение толкованиям Священного Писания и глоссам, составленным святыми отцами прошлого. Некоторые из этих каноникатных школ имели определенную специализацию (право в Орлеане, медицину в Монпелье, пение и музыку в Камбре), но большинство закостенело и клонилось к упадку. Напротив, в Париже выковывалась новая цивилизация с использованием достижений античности, умозаключений, выводившихся по всё более точным правилам, и христианских источников. Хотя самые прославленные парижские мэтры эпохи Филиппа Августа остерегались в этом признаться, они были учениками Абеляра и продолжали его исследования в области религии. Не без труда, они постарались выработать необходимые основы для правильных логических умозаключений, ибо тогда очень плохо знали труд греческого философа, который был наиболее подходящим для этой цели, т.е. Аристотеля. Ошибочные переводы и толкования сильно исказили его мысли в ходе столетий. Между тем к 1200 году один парижский профессор, Алэн де Лилль, заложил основы научной теологии, внеся уточнения в богословское знание согласно модели других наук, которые предполагали наличие правил, принципов и конструировались на основе этих допущений. Оставалось только ввести в практику и обучение столь прекрасную программу...

Это было еще не всё. Дополнительное затруднение возникло вместе с анархией, которую порождало изобилие парижских школ. По мере того как лучшие ученые христианского мира обосновывались между островом Сите и аббатством Сент-Женевьев и привлекали все больше слушателей, с остротой вставал вопрос о licentia docendi, то есть о разрешении на преподавательскую деятельность. Это разрешение был полномочен выдавать кандидатам только канцлер епископа Парижского.

Это, впрочем, было далеко не единственной проблемой. Многочисленность студентов и непоседливость некоторых из них беспокоили парижан. Вспыхивали драки. Одна из них стала отправной точкой для вмешательства королевской власти в мир школ. В 1200 году слуга одного студента, родом из империи, поссорился с содержателем таверны, который надавал ему тумаков. Желая отомстить, имперские студенты разгромили таверну. Королевский прево и горожане пришли на помощь, постарались арестовать виновных, вступили в бой со студентами и убили пятерых из них. Преподаватели и ученики пожаловались королю, требуя покарать прево и угрожая покинуть город. Разве этот случай не был уже достаточным поводом для того, чтобы оправдать вмешательство короля? Слава королевского города, куда «перешла ученость Рима и Афин», согласно выражению того времени, а равно и собственная репутация Филиппа II — разве не были они поставлены под вопрос? Мог ли Филипп Август и дальше игнорировать этих студентов, столь скорых на ссоры, провоцирующих беспорядки и подвергшихся вследствие этого безжалостному преследованию со стороны полиции и парижан?

Нельзя, однако, не учитывать и другой аргумент, говоривший в пользу королевского вмешательства. Одним из убитых студентов был Анри де Жош, представитель влиятельного линьяжа, чьи земли располагались между Брабантом, Эно и епископством Льежским. Этот молодой человек, который уже был избран епископом Льежским, заканчивал свое обучение, чтобы более достойно и с большим престижем занять свой пост. Будучи избран 3 марта 1200 года на пост епископа Льежского, Анри де Жош, кандидат Филиппа Швабского, союзника короля Франции с 1198 года, одержал верх над Гуго де Пьерпоном, которого поддерживал Оттон Брауншвейгский[275]. Поэтому было бы заманчиво предположить, что Филипп II расценил последствия этой драки как личное дело, поскольку он потерял в ней одну из своих пешек на европейской шахматной доске и союзника, который стоял бы во главе большого имперского княжества на Маасе. По правде говоря, не слишком важно, что послужило решающим стимулом. Главное, что король Франции в итоге вмешался.

Он, однако, не воспользовался случаем, чтобы наложить руку на школы. Это было не духе эпохи, чтобы власть ввязывалась в такие дела, и король был достаточно осмотрителен, чтобы не лезть в такое осиное гнездо. Но он должен был обеспечить мир и порядок в своей столице. Он не мог оттолкнуть от себя преподавателей и студентов, из которых определенному количеству суждено было стать специалистами в его администрации, казначействе или занять руководящие посты в королевских аббатствах и епископствах. Поэтому он решил вывести преподавателей и учеников из-под юрисдикции прево и отдать их под юрисдикцию епископа.

Однако предложенное решение натолкнулось на открытое противодействие со стороны преподавателей и студентов, ибо епископ и его канцлер воспользовались им, чтобы сдерживать быстрое развитие школ, конкурирующих со школой капитула собора Парижской Богоматери. Тут уже вмешался встревоженный папа. Он не мог оставить без внимания самый большой центр религиозного обучения на Западе. Если бы парижский опыт оказался успешным, папство располагало бы учебной моделью, которую можно было бы предложить всему Западу. Поэтому уже в 1208—1209 годах Иннокентий III взял инициативу на себя, предложив парижским преподавателям и студентам разработать свои уставы. В 1213 году он признал лишь юрисдикцию епископа и упразднил чрезмерные полномочия его канцлера в распределении лицензий на преподавательскую деятельность. В будущем канцлер сможет выдавать лицензии только тем, кого профессора сочтут достойными этого. В 1219 году четыре факультета (искусств, юридический, медицинский и богословский) объединят в себе преподавателей и студентов одной и той же дисциплины.

Папство стало, таким образом, покровителем Парижского университета. Кардинал де Курсон, папский легат, утвердил в 1215 году его первые известные уставы. Университетский курс был долгим: шесть лет обучения и двадцатилетний возраст для факультета искусств, восемь лет обучения и тридцатичетырехлетний возраст для факультета богословия. Очень активные методы обучения включали в себя lectio, то есть комментированное чтение текстов, а таксе disputatio, то есть дискуссии и ученые споры на высоком уровне между профессорами и студентами.

Епископ и его канцлер противились принятым решениям и вскоре очень ясно выразили свое несогласие с ними. В 1219 году преподаватели и студенты, сгруппировавшиеся в своем «университете», или ремесленном объединении, предприняли ответные действия. Проведя стачку с перерывом в занятиях, они добились постоянного права апеллировать к папе. Поскольку канцлер все еще претендовал на то, чтобы выдавать лицензии по своему собственному усмотрению (по меньшей мере до 1222 года), было принято решение больше не подлаживаться под него: теперь, чтобы преподавать, надлежало предварительно получить разрешение от мэтров университета на чтение одного вступительного курса лекций, или inceptio. Таково было происхождение докторантуры. Между 1219 и 1221 годами Парижский университет обзавелся собственной печатью, и в одном тексте от 1222 года упоминается о распределении студентов в соответствии с их происхождением по четырем нациям: французской (вместе южанами, итальянцами и испанцами), пикардийской (вместе с фламандцами), нормандской и английской (вместе с выходцами из империи). Тем не менее к моменту смерти Филиппа Августа университетские структуры оставались весьма незавершенными и были далеки от удовлетворительного состояния.