Фарс и мистерия

В глазах церковной верхушки театр греховен, как и многие другие средства выражения естественных чувств человека, его стремления к радости и наслаждению. По мнению духовных лиц, пьесы лишены целомудрия, равно как и все театральное действо, включая жесты и движения актеров, и «представление зачастую есть не что иное, как перенесенный на сцену акт проституции», — так было заявлено официально. Театр, считают священники, отчуждает людей от церковной морали. Изначальное противодействие церквников театру не удивительно. Оно, в частности, было протестом против безнравственности убогих останков некогда блестящего актерского искусства Античности. Несмотря на это, фарсы и озорные сценки публика смотрит охотно: как-никак своими грубыми, ловкими и комичными выступлениями актеры вносят разнообразие в скучную повседневную жизнь, регулируемую церковным календарем.

А между тем в ответ на привлекательность фарса церковь и сама создает новый вид театрального представления — мистерию. Духовные спектакли, которые в Средние века пользовались большой популярностью, происходят напрямую от церковных обрядов. Вдохновленная католической литургией, мистерия на своем языке реализует начальную духовную ступень драматической постановки. Из преобразования литургии в диалог возникает сценическое представление, частично даже с нелатинскими текстами, опирающимися на Евангелие. Позднее, по мере того, как сцены усложняются, следует решающий шаг к секуляризации, и театр, эта самая мирская, обращенная ко всем чувствам форма искусства, вскоре снова становится тем, чем была изначально, — средством увеселения народа. Религиозные материи превращаются в мирские, религиозное действо теряет свою функцию, верх одерживают чистое удовольствие от зрелища и радость грубого комизма. В благочестивую сцену поначалу просачиваются комические ноты, а в итоге побеждает эротический элемент.

Самое излюбленное средство эротизации религиозного материала — введение образа Марии Магдалины, которую изображают не после ее раскаяния и обращения, а в ее грешные дни. Пример пикантной сцены — монолог Марии Магдалины, обращенный к торговцу благовониями и притираниями: «Торговец, дай мне краску, чтоб нарумянила мои щеки, чтобы молодые мужчины возжелали любви… Любите, добродетельные мужчины, предавайтесь радостям любви! Любовь сделает вас смелыми и покажет в лучшем свете. Взгляните на меня, молодые люди, разве я вам не нравлюсь?»

Кстати сказать, это сцена из религиозного спектакля, а фривольный текст слетает с уст будущей святой. Позднее Средневековье, а еще больше раннее Возрождение ценят как раз такие наивно-натуралистические зрелища. Заслуживающий проклятия порок беззаботно соседствует со святым и великим, и случается, что для сцены страстей Христовых актера, изображающего Иисуса, привязывают к кресту совершенно нагим. Эротические мотивы включаются непосредственно в ход пьесы, как, например, в драмах Хросвиты Гандерсгеймской[57].

Мотив пляски смерти, включенный в многочисленные спектакли, тоже содержит эротический элемент. Так, Смерть[58] хватает за грудь юную девушку, которой пришла пора умирать, или позволяет себе еще более интимные ласки на глазах у изумленной публики. В изобразительном искусстве этот мотив тоже распространен. Одно полотно из Берна изображает такую пляску — грациозная монашенка идет рука об руку со Смертью, ведущей ее в танце, как полагается кавалеру, а вторую монашку, укутанную в покрывало, хватает за ноги скелет, пытаясь овладеть ею.