ГЛАВА XVI ОСНОВНЫЕ ЧЕРТЫ КУЛЬТУРНОГО РАЗВИТИЯ

Наши сведения о культуре Индии второй половины I тысячелетия до н. э. во многом фрагментарны. Менее всего изучен период, предшествующий созданию империи Маурьев, так как ни эпиграфических, ни литературных произведений, датированных именно этим временем, не сохранилось, а число открытых памятников архитектуры и скульптуры пока еще невелико. От эпохи же Маурьев и особенно Шунгов до нас дошли архитектурные и скульптурные комплексы, некоторые литературные произведения и эпиграфические документы. Богатый материал исследователь может найти в сочинениях палийского канона, хотя их соотнесение с конкретным историческим периодом весьма условно. Наряду с местными источниками большой интерес представляют свидетельства Мегасфена о духовной культуре раннемаурийской Индии. Несмотря на особенности каждого из периодов рассматриваемой эпохи, в целом она ознаменовалась важными сдвигами не только в политическом и социально-экономическом, но и в культурном развитии древнеиндийского общества. Крупные изменения, как уже было показано в предыдущей главе, произошли в структуре религиозных течений и религиозно-философских школ.

Письменность и язык. Прежде всего это был период сравнительно широкого распространения письменности, хотя большинство текстов передавалось изустно и с появлением письменности эта традиция ни в коей мере но была нарушена. От времени после хараппской цивилизации и вплоть до Маурьев не дошло ни одного датированного письменного памятника, но можно предположить, что письменность существовала в Индии уже в VI–V вв. до н. э. Это подтверждается свидетельствами различных древнеиндийских источников. В сочинениях раннебуддийской литературы неоднократно упоминается профессия писца, к которой не допускались монахи, но которая среди мирян считалась выгодной и почетной[1465]. Судя по буддийским суттам (сутрам), была даже специальная игра, связанная с узнаванием букв (akkharik?)[1466]. В «Махавагге» (I.49.1) говорится, что наряду с арифметикой (ga?an?) изучалось письмо (lekha). Особенно обильны данные джатак, где сообщается о письмах, частных и официальных, о материалах для письма, об умеющих писать лицах из разных социальных групп. Раннебрахманская литература сутр тоже содержит аналогичные сведения. «Гаутама-дхармасутра» (XIII.4), например, рассказывает о свидетеле, ставящем свою подпись на документе. Ряд терминов связанных с письменностью, — Iipi (письмо), Iipikara (писец), yavan?ni lipi (греческое письмо), употребляет в своей грамматике Панини. Можно вспомнить и сообщения античных авторов, особенно Неарха, участника похода Александра, о применении хлопчатобумажных тканей в качестве материала для письма. Самые древние из найденных пока эпиграфических документов относят к раннемаурийскому периоду, хотя некоторые ученые склонны датировать их еще более ранним временем[1467].

Новый этап в истории индийской письменности начинается с эпохи Ашоки. Эдикты царя обнаружены в самых различных районах Индии и за ее пределами. Большинство надписей выполнено письмом брахми, несколько — кхароштхи, а также греческим и арамейским.

Впервые эдикты Ашоки на брахми были прочитаны в 1837 г., однако и теперь еще ученые не пришли к окончательному ответу на вопрос о происхождении этого письма, явившегося, как известно, основой индийских алфавитов. Были высказаны мнения о его греческом, южноарабском происхождении, о возникновении из клинописи, о его генетической связи с письмом долины Инда. Последнюю точку зрения защищали такие крупные индийские исследователи, как Г.Оджха и С.К.Чаттерджи. Несмотря на определенную близость ряда знаков брахми знакам на печатях Мохенджо-Даро и Хараппы, вывод о прямой преемственности этих систем не подтверждается[1468].

Независимо от решения этого вопроса совершенно очевидно, что уже в III в. до н. э. брахми представлял собой довольно разработанную систему письма, хотя она еще находилась в процессе становления. Об этом свидетельствуют палеографические особенности надписей, принцип записи речевого материала. Эдикты Ашоки, самые ранние датированные эпиграфические документы Индии, свидетельствуют о длительности его употребления. В период Ашоки существовали уже различные местные варианты письма брахми, на основе которых позднее оформляются самостоятельные системы. Характер нанесения букв на камень (прежде всего их округлость) позволяет думать, что в течение довольно значительного времени им писали на мягком материале. К сожалению, из-за влажности индийского климата эти древнейшие образцы не сохранились. Под влиянием брахми из арамейского возник и кхароштхи, на котором написаны эдикты, найденные на северо-западе империи. В западных провинциях, где были сильны традиции ахеменидской канцелярии, употреблявшей арамейский язык, и где было иранское население, эдикты высекались на арамейском письме. Греческие копии предназначались грекоязычному населению ряда областей Афганистана, входивших в империю Ашоки.

Маурийские эпиграфические источники в основном представлены царскими указами и распоряжениями, последующий же период отмечен появлением надписей и иного характера, главным образом посвятительных. Происходит оформление и различных типов брахми — например, дравиди, раннекалингского, андхра, шунга и др. Анализ надписей из Бхаттипролу (Андхра-Прадеш, примерно 200 г. до н. э.) показал, что в дравиди наряду с чертами, характерными для брахми эдиктов Ашоки, и новыми формами сохранились также весьма архаичные черты. Это привело Г.Бюлера к выводу о существовании уже в III в. до н. э. нескольких вариантов южномаурийского алфавита и об отделении дравиди от остальных форм не позднее V в. до н. э.[1469] В надписях из Бхаттипролу кроме имен царей встречаются имена буддийских монахов, членов «гильдий» (нигама), что свидетельствует о довольно широком распространении грамотности в эпоху Маурьев и Шунгов, причем не только среди лиц, принадлежавших к привилегированному кругу, но и среди рядовых индийцев. Это же подтверждается и тем фактом, что эдикты Ашоки адресовались представителям разных социальных групп[1470].

Для нанесения текстов указов на камень имелись специальные писцы-резчики, которые в надписях называются lipikara. В южных версиях II малого наскального эдикта сохранилось даже имя писца. Большой интерес представляет сопоставление палеографии различных версий, выявление локальных вариантов письма и причин ошибок писцов, о которых говорит сам Ашока и XIV большом наскальном эдикте. Иногда ошибки появлялись из-за небрежности писцов, их описок, недостаточного знания языка, иногда и тогда, когда текст, составленный на брахми в столице империи, «переписывался» в северо-западных провинциях на кхароштхи. Однако наличие сходных описок и в версиях Северо-Запада и других областей показывает, что ряд ошибок был сделан писцом еще в Паталипутре, до переписки различных копий на местах[1471]. Немалые сложности возникали при составлении греческих и арамейских версий. Предполагалось, очевидно, что писцы (а возможно, и определенные административные лица, ответственные за составление и точность передачи указов царя) должны были знать язык и оригинала, и той версии, на которую его следовало перевести. Естественно, такое требование не всегда могло быть соблюдено.

Особенно сложным было положение писцов — составителей арамейских версий. Писцы, как свидетельствуют тексты надписей, были иранцами. Не случайно перевод превращался иногда в пересказ основного содержания, не всегда точно передавался даже и смысл царского указа. При составлении версий писцы отражали специфику своей местности, своих традиций. Так, переводчик арамейской версии эдикта Ашоки из Кандагара для передачи типично буддийских идей использовал более близкие ему зороастрийские термины, а переводчик греческой версии передал буддийские концепции в терминах знакомой ему греческой философии[1472]. Вместе с тем греческая версия не содержала некоторые свидетельств оригинала, что было связано с сознательными пропусками (если, например, указания эдикта не относились непосредственно к жителям этой области) или с невозможностью адекватно передать смысл конкретного слова или фразы оригинала[1473].

Значительные лексические варианты проявляются и в собственно индийских надписях Ашоки, вернее, в различных локальных диалектах — пракритах[1474], а именно северо-западном, юго-западном, средневосточном и восточном. Можно сослаться на один весьма любопытный пример: глагол likh (писать) заменен в версии Шахбазгархи (Северо-Запад) на nipis, что соответствует древнеперсидскому nipi?ta. В этой части империи действительно проживало иранское по языку население и были сильны традиции ахеменидской культуры. Значительно сложнее вопрос с «адресами» южных версий, составленных на восточном пракрите. Вряд ли версия из Еррагуди была рассчитана на местное дравидоязычное население; скорее всего к ней должны были обращаться чиновники, знавшие восточный пракрит. Можно предполагать, что это были выходцы из Северо-Восточной Индии, очевидно из Магадхи. На этом языке, как полагают ученые, первоначально были составлены древнейшие буддийские канонические сочинения, записанные затем на пали (и в основном сохранившиеся именно на нем)[1475]. В пользу такого вывода свидетельствуют эдикты Ашоки, в которых названия ряда канонических буддийских текстов отражают специфику восточного пракрита. Если последний значительно отошел от древнеиндийского языка, то северо-западный пракрит сохранял многие черты этого «языкового состояния». Это подтверждается не только данными маурийской эпиграфики, но и системой передачи древнеиндийских имен греческими писателями, которые сами в эпоху Александра побывали в Северо-Западной Индии или получали сведения прежде всего из этой части страны.

В буддийском сочинении «Лалитавистара» (X.125.19), датируемом первыми веками нашей эры (в 308 г. текст уже был переведен на китайский язык), перечислено 64 разновидности шрифтов, индийских и иноземных. Интересно, что помимо брахми и кхароштхи упоминается письмо определенных областей страны (скажем, Magadhalipi, Va?galipi и т. д.), а также Manu?yalipi — шрифт, буквы которого похожи на человеческие фигуры, Pu?palipi — цветистый шрифт, Cakralipi — круглый шрифт и т. д.

Расширение научных знаний. Словесность. Рост производительных сил, подъем экономики, ремесла и торговли обусловили развитие научных знаний. Без этого и известного профессионализм не мог быть достигнут высокий уровень строительного искусств маурийско-шунгской эпохи. К сожалению, мы почти не располагаем данными о состоянии науки в тот период. Большинство материалов относится к более позднему времени, когда появляются научные трактаты (астрономические, математические, медицинские). Тем не менее есть основания говорить о развитии ряда научных дисциплин. Борьбе с болезнями уделялось немалое внимание — в специальных школах проводилось обучение медицине. Одним из центров была Таксила; там, по буддийской традиции, в течение семи лет учился Дживака, знаменитый врач магадхского царя Бимбисары. В раннебуддийских сочинениях часто упоминаются случаи излечения при помощи лекарств и даже путем хирургического вмешательства.

Ярким показателем роста научных знаний служат труды Панини и Патанджали, политический трактат «Артхашастра» и некоторые произведения религиозной литературы (прежде всего буддийского палийского и джайнского канонов).

Велико значение «Аштадхьяи» — труда великого индийского грамматика Панини. Помимо исключительной важности для лингвистов он представляет огромный интерес для историка, т. к. содержит сведения о различных сторонах жизни древнеиндийского общества. Исследователи пока не пришли к единому мнению о времени создания «Аштадхьяи», но ряд данных позволяет с уверенностью наметить допустимые границы — не ранее второй половины VI в. до н. э. и не позднее IV в. до н. э. Скорее всего, что автор ее жил в домаурийский период, в годы правления Нандов.

Труд Панини — самая полная научная грамматика из тех, что были составлены в какой-либо части мира до XIX в., включает более 4 тыс. сутр и дает поразительно всестороннюю характеристику древнеиндийского языка. В методах и приемах его описания Панини далеко обогнал свою эпоху, решив ряд таких проблем, которые заново были поставлены лишь в новое время[1476]. Его работа свидетельствует и о длительной грамматической традиции: он неоднократно ссылается на своих предшественников (к сожалению, кроме их имен, до нас ничего не дошло). Зато сам Панини явился создателем целого направления в грамматике. Его ученики и продолжатели, среди которых наибольшую известность получили Катьяяна (предположительно IV в. до н. э.) и Патанджали (II в. до н. э.), подробно комментировали «Аштадхьяи». Традиция школы Панини продолжалась в течение многих столетий и сохранилась в Индии до сих пор. Крупным достижением Панини было применение в лингвистическом описании понятия нуля, что во многом предвосхитило концепции европейского языкознания нового времени.

Панини и его комментаторы посвящали свои лингвистические работы санскриту (Панини называл его «бхаша»), который к тому времени уже отличался от более архаичного ведийского языка и приобрел ряд разговорных форм. У Катьяяны и Патанджали широко представлены местные диалекты. Особенно подробно эти разговорные формы разбирал Катьяяна, согласно традиции, житель Южной Индии. Очевидно, что в этот период санскрит проник в отдельные районы Юга. Патанджали (II.4.56) передает беседу между грамматиком и колесничим, которая велась на санскрите, что, возможно, говорит о распространении его в различных социальных слоях[1477].

Наряду с санскритом в маурийско-шунгский период употреблялись и диалекты, легшие в основу среднеиндийских языков — пракритов. В этом отношении показательны слова, приписываемые Будде: «Вы не должны перелагать слова Будды на ведийский язык.

Поступающий так совершает грех. Я говорю вам, бхикшу, учите слова Будды каждый на своем собственном языке»[1478].

На пракритах написано большинство эдиктов Ашоки, сохранившихся на нескольких диалектах. Диалекты, засвидетельствованные в надписях этого маурийского царя, развивались, в свою очередь, на основе более ранних местных диалектов. Один из них лег в основу пракрита пали, языка многих буддийских канонических сочинений[1479]. В настоящее время известно также, что буддийский канон существовал не только на пали, но и на санскрите. Конечно, не следует забывать и о языках дравидийской и мундской групп, на которых говорило население Юга и ряда областей Восточной Индии, хотя на Юге встречаются надписи и на пракритах.

С маурийско-шунгским периодом допустимо связать ряд памятников литературы. Автор «Махабхашьи» Патанджали, разбирая сутры Панини, привлек материал своей эпохи и сохранил ценные свидетельства о ее культуре. Этот труд демонстрирует знакомство его создателя с ведийской литературой, литературой сутр и шастр[1480], с некоторыми эпизодами, рассказанными в «Махабхарате», со многими эпическими героями, наконец, с поэтическими произведениями типа «кавья», в которых к этому времени уже наметилось воспевание любви и природы в качестве одной из ведущих тем. Более того, он и сам составил несколько стихотворных отрывков в стиле «кавья»[1481].

Ученые обратили внимание на различные метрики стихов в комментариях Патанджали, что предполагает длительную предшествующую традицию. Помимо поэтических произведений ему были известны и фольклорные повествования. Очевидно, в тот период складываются и отдельные сочинения на пракритах. В «Махабхашье» (IV.3.101) упоминается поэма Вараручи (vararuca? k?vya?), о котором сообщают и более поздние источники.

Приписываемый Каутилье трактат по политике — «Артхашастра» — был составлен, согласно мнению современных исследователей, в начале I тысячелетия н. э., но отраженный в этом сочинении материал, безусловно, может быть соотнесен с рассматриваемой эпохой[1482]. Автор (или авторы) трактата опирался на более древнюю традицию «политической науки»[1483], прекрасно был осведомлен в вопросах государственного управления и культурной жизни, знал о научных достижениях, системе образования. «Артхашастра» могла быть создана лишь в обществе, достигшем высокого уровня развития (и не только в разработке политической теории, но и культуры в целом).

Помимо светской литературы[1484] большое распространение получила собственно религиозная литература — буддийская и джайнская. Выше указывалось на перечисление в эдиктах Ашоки ряда буддийских текстов, названия которых ныне отождествляются с конкретными сутрами палийского канона. Датировать их определенным временем весьма затруднительно, но вполне логично увязать один из этапов их оформления с маурийско-шунгской эпохой.

К рассматриваемому периоду можно отнести и оформление буддийского канона на пали, записанного, согласно традиции, на Цейлоне в 80 г. до н. э. В шунгский период, очевидно, сложились джатаки, во многом связанные с местной фольклорной традицией. В это время уже существовала и лирическая поэзия, о чем ярко свидетельствуют стихотворные собрания — «Тхера-гатха» («Стихи монахов») и «Тхери-гатха» («Стихи монахинь»). Несмотря на буддийскую окраску, эти сочинения являются прекрасным образцом поэтического творчества древних индийцев[1485].

С рассматриваемой эпохой можно связать и некоторые сочинения литературы дхармасутр. По мнению крупнейших современных специалистов по этому разделу древнеиндийской словесности (П.В.Кане, Л.Стернбаха, Р.Лэнга, Дж. Д.М.Дерретта), «Гаутама-дхармасутра» была оформлена в 600–400 гг. до н. э., «Баудхаяна» — в 600–300 гг. до н. э., «Апастамба» — в 450–350 гг. до н. э., «Васиштха-дхармасутра» — в 300–100 гг. до н. э.[1486] Несмотря на условность любых точных дат такого рода, можно с определенностью говорить о том, что формирование дхармасутр проходило в маурийско-шунгскую эпоху. Эти сочинения, хотя и созданные в русле ортодоксальной традиции и отразившие явные черты именно брахманской тенденциозности, опирались на реальные факты жизни и исходили из общественных и культурных условий, характерных для второй половины I тысячелетия до н. э. Поэтому их сведения о системе образования, обычаях и установившихся нормах представляют несомненный интерес для понимания общих процессов культурного развития.

К несколько более раннему времени, чем дхармасутры, могут быть отнесены шраута- и грихьясутры[1487]. И хотя эти сочинения как бы обращены к «ведийской Индии» и почти не отразили тех качественно важных изменений, которые произошли в духовной жизни страны в связи с появлением и укреплением таких религиозно-философских систем, как буддизм и джайнизм, они, несмотря на специфику содержания, также включают некоторые данные о культурном развитии Индии во второй половине I тысячелетия до н. э.[1488]Шраута- и грихьясутры интересны для нас прежде всего как свидетельства дальнейшего развития ведийской литературной традиции, показатели ее многообразия и популярности (в том числе и в областях Южной Индии), в них содержатся упоминания об астрономических познаниях, строительном искусстве, музыке, системе образования и т. д. Ценность этих материалов, несмотря на их малочисленность и подчиненность главной — ритуальной — теме, состоит в том, что они отражают преимущественно общинную жизнь, «сельскую культуру», долго и стойко сохранявшую свои древние традиции.

Театр и музыка. На основании ряда материалов исследователи пришли к выводу о существовании в изучаемую эпоху драмы и драматургических произведений[1489]. Уже Панини (IV.3.110) упоминал руководства для танцоров и мимов (na?as?tra), а Патанджали сообщал о некоторых драматических представлениях по мотивам древнеиндийского эпоса, об актерах, о сутрадхаре, который по законам древнеиндийской драмы первый выходил на сцену и объявлял название драмы[1490].

Во многих источниках имеются данные о музыкантах, певцах, различных музыкальных инструментах. Особенно интересные сведения сохранились в труде Панини, который относит в разряд искусства (шильпа) не только инструментальную музыку, но и пение и танцы[1491]. Панини говорит о своего рода оркестре, группах музыкантов. Такого же типа группы изображены в скульптурных сценах Бхархута.

Архитектура и изобразительное искусство. Судить об искусстве домаурийского периода весьма затруднительно: архитектурных и скульптурных памятников осталось крайне мало (можно назвать, например, развалины городских стен и укреплений в древней столице Магадхи — Раджагрихе)[1492]. Это объясняется, видимо, тем, что дерево, главный строительный материал, в климатических условиях Индии быстро разрушалось. По мнению А.Л.Бэшема, переход от дерева к камню был вызван постепенным исчезновением лесов в наиболее населенных и цивилизованных районах Индии[1493]. Широкое использование камня для изготовления предметов искусства начинается лишь в эпоху Шунгов. Даже при Маурьях камень, хотя и стал более употребителен, еще не сделался основным материалом в индийской архитектуре и скульптуре.

У античных авторов, прежде всего у Мегасфена, содержится описание Паталипутры и царского дворца Чандрагупты: город был окружен тыном, а дворец построен из дерева. Раскопки древней Паталипутры подтвердили правильность этих свидетельств. Уже исследования Л.Уодделя показали, что вокруг города действительно находились деревянные стены[1494]. По сообщению китайских паломников, в годы правления Ашоки эти стены были заменены или дополнены каменной кладкой. Более поздние работы Д.Спунера открыли остатки дворца Ашоки, в том числе зал «ста колонн», и позволили установить, что первоначально колонны были деревянными[1495].

Хорошая сохранность деревянных детален заставляет думать, что древесину подвергали специальной обработке. Д.Спунер, руководивший раскопками царского дворца в Паталипутре, писал: «Степень сохранности является почти невероятной. Бревна, из которых сложен зал, остались такими же гладкими и имеют такой же вид, как в тот день, свыше двух тысяч лет назад, когда они были уложены… чудесно сохранившиеся балки, края которых зачищены настолько совершенно, что нельзя различить линий стыка, вызвали восхищение всех присутствующих»[1496]. Еще долго после падения державы Маурьев дворец Ашоки поражал своим совершенством всех, кто видел его. Китайский путешественник Фа Сянь, посетивший Индию более чем восемь столетий спустя, был потрясен величием этого необыкновенного сооружения и писал, что тот не мог быть творением человеческих рук и создан небожителями.

Царский дворец и зал «ста колонн» в Паталипутре несут на себе следы влияния ахеменидской архитектуры, но мнение некоторых ученых (Д.Спунер, В.Смит) о повторении персепольского оригинала не может быть принято[1497].

Широкое применение дерева в городском строительстве подтверждают раскопки ряда других древних городов, в частности в Шишупалгархе (Орисса), где найдены остатки деревянных строений[1498]. Интересные археологические материалы были получены индийскими археологами при раскопках Каушамби[1499] и Вайшали[1500], что позволило соотнести эти данные со свидетельствами буддийских, джайнских и брахманских сочинений[1501]. В Каушамби, в частности, были открыты остатки буддийского монастыря (по мнению Дж. Р.Шармы, знаменитого Гхошитарамского). В целом маурийско-шунгская эпоха была временем расцвета городов — центров не только ремесла и торговли, но также науки и культуры[1502].

Каменные сооружения эпохи Маурьев представлены в основном пещерами для монахов. В надписях Ашоки упоминается дарении их адживикам. Знаменитые пещеры Нагарджуни созданы в годы правления Дашаратхи, и каждая из них содержит его посвятительную надпись. Стены пещер шлифовались. В последующие эпохи небольшие пещеры, строившиеся при Маурьях, сменились пещерами довольно значительных размеров — таков, к примеру, пещерный храм в Карли, датируемый I в. до н. э.

Одним из характерных образцов искусства маурийского периода являются колонны, на которые наносились тексты эдиктов Ашоки. Обычно они изготовлялись из цельного куска песчаника, подвергались специальной обработке и полировке. Большие трудности, очевидно, представляла доставка этих огромных глыб: многие весили почти 50 т. Искусные мастера-резчики украшали каменные столбы капителями, на которых изображали фигуры зверей, дхармачакру («колесо дхармы»), а также лотос. Верхняя часть капители знаменитой Сарнатхской колонны сделана в виде четырех львов, повернутых спинами друг к другу. Эта скульптурная композиция выполнена очень искусно и отмечена высоким профессионализмом. В Республике Индии изображение Сарнатхской капители принято в качестве национального герба страны.

Исследователи по-разному объясняют смысловую символику фигур на колоннах с эдиктами Ашоки. Некоторые склонны толковать их как многообразные символы Будды и его доктрины; другие, наоборот, подчеркивают их чисто брахманский характер[1503]. Исходя из общего стиля искусства маурийского периода и содержания эдиктов, можно, очевидно, говорить лишь об определенном отражении здесь идей буддизма, а не о ясно выраженных буддийских памятниках. Были, правда, сооружения и чисто религиозного назначения: ступы и чайтьи.

Некоторые ученые справедливо усматривают ахеменидское влияние в практике воздвижения колонн с царскими указами и даже в стиле составления эдиктов (совпадает, в частности, вступительная часть их; само слово «надпись» — Iipi — заимствовано из древне-персидского). Определенные «ахеменидские черты» могли быть связаны и с тем, что некоторые писцы и резчики по камню происходили из Северо-Западной Индии, где были сильны ахеменидские традиции. Однако вряд ли можно отрицать местные национальные черты в маурийской архитектуре и скульптуре[1504].

Специфически индийскими были элементы скульптур (например, «колесо дхармы»), отлична и сама техника строительства колонн. Вряд ли можно согласиться с мнением известного английского индолога В.Смита, что стиль колонн чужеземный и не содержит ничего индийского, за исключением нескольких незначительных деталей[1505].

Еще более крайнюю позицию занимал крупный историк и археолог Дж. Маршалл, считавший, что древние индийцы не достигли такого уровня культурного развития, чтобы сооружать столь замечательные образцы изобразительного искусства. По словам Дж. Маршалла, колонны Ашоки из Санчи и Сарпатха полностью противоречат духу индийского искусства, а потому были созданы греками Азии[1506]. Подобные взгляды были подвергнуты справедливой критике индийскими учеными. Специальное исследование посвятил этой проблеме и английский искусствовед Дж. Ирвин. Не отрицая определенного влияния извне, он пришел к выводу о существовании длительной и прочной традиции монументального искусства в Индии к эпохе Маурьев. Дж. Ирвин высказал предположение, что колонны служили объектом поклонения до периода Ашоки, т. е. отражали древнюю традицию и не могут считаться памятниками чисто буддийского характера[1507].

Сходство стиля многих капителей привело ученых к выводу что их изготовляли резчики одной школы и традиции, жившие, возможно, в одном районе империи, вероятно в Таксиле, где было высоко развито искусство резьбы по камню[1508]. Впрочем, северо-западная школа резчиков не была единственной. В совершенно иной манере, например, выполнена фигура слона, вырубленная из огромной каменной глыбы рядом с наскальным эдиктом в Дхаули. Скорее всего это скульптурное изображение было создало местными орисскими ремесленниками. К маурийской эпохе ложно отнести несколько статуй якш — «полубогов», на наиболее ранних образцах которых заметно влияние искусства обработки дерева. Широкую известность получила скульптура якшини из Дидарганджа. Ее отличает реализм, идущий от народных традиций, завершенность форм. Вполне справедливо предположение о связи этой статуи, как и всей монументальной скульптуры, с архитектурой[1509]. Специально следует отметить терракоты маурийского и шунгского времени, обнаруженные археологами при раскопках многослойных поселений (особенно интересны образцы из Матхуры и Каушамби). Эти фигурки находят параллели в очень ранних образцах, даже эпохи хараппской цивилизации[1510].

Важное место в истории индийского искусства принадлежит (памятникам шунгской эпохи. Наибольшую известность получили ступы в Санчи, Бхархуте, Бодх-Гае. Возведение первой обычно связывают еще со временем Ашоки, но при Шунгах ступа была увеличена и облицована. Высота ее со стержнем составляет более 23 м, диаметр основания — свыше 36 м. Прекрасные резные ворота украшены скульптурами, воспроизводящими различные эпизоды из жизни Будды. Скульптура Санчи отмечена реалистичностью и высоким мастерством исполнителей.

Несколько более ранним временем, чем комплекс в Санчи, датируется ступа в Бхархуте (открыта в 1873 г. А.Каннигхэмом), славящаяся замечательной скульптурой[1511]. Здесь представлены сцены из джатак, раскрывающие буддийские сюжеты, и картинки повседневной жизни индийского общества. Бхархутская скульптура имеет чисто местные корни; она оказала воздействие на матхурскую школу, расцвет которой относится уже к более позднему времени[1512].

Чисто индийским является и комплекс в Бодх-Гае[1513], хотя некоторые исследователи, в частности Дж. Маршалл, усматривали в скульптурных изображениях элементы эллинистического искусства.

Усиление контактов Индии со странами Запада и Востока не могло не отразиться на ее культуре. Особенно показателен в этом смысле пример Таксилы, расположенной на скрещении важных торговых путей. В маурийско-шунгских слоях археологи наряду с индийскими обнаружили вещи явно иноземного происхождения.

Отдельные керамические изделия свидетельствуют о сильном греческом влиянии. Можно указать и на несколько фрагментов греческой черной керамики, и на небольшой кувшинчик греческого типа (с клеймом), которые были, вероятно, привозными. Найденная в маурийском слое Бхир Маунда терракота, изображающая женское божество с птицей в руках, демонстрирует, по мнению Дж. Маршалла, египетское влияние[1514]. Однако не вызывает сомнения, что искусство маурийско-шунгской эпохи в своей основе являлось чисто национальным, индийским, хотя и испытывало определенное влияние других стран.