1.11. Болезная

О своей драме "Камінний господар" (на тему Дон Жуана) Украинка писала Крымскому: "Не знаю, звісно, як воно в мене вийшло, добре чи зле, але скажу Вам, що в сій темі є щось диявольське, містичне, недарма вона от уже хутко 300 літ мучить собою людей. Кажу "мучить", бо писано на неї багато, а доброго написано мало, може, на те її і видумав "ворог роду людського", щоб розбивались об неї найщиріші натхнення і найглибші думки". Может быть. Но тогда придется признать существование этого "врага". А враг он не только человеку, но и Создателю, и Спасителю, и Святому Духу. В таком случае можно бы и к Отцу Небесному обратиться… Но не состоялось. Очень жаль.

Забужко пишет: "Камінний господар" — це не що, як відкрито заявлена антитеза, свого роду фехтувальний випад проти "Камінного гостя", підкреслено демонстративний, мов кинута рукавичка, полемічний жест, вцілений не стільки проти ні в чім, з рештою, не винного Пушкіна, скільки проти "Струве і всієї чесної компанії наших "старших братів", з наміром показати їм, "до чего дерзость хохлацкая доходит" (10, 402). В другом месте Украинка свидетельствовала: "Я таки трохи здуріла на пункті сеї драми". Итог был следующим.

Оригинальным вкладом Украинки в разработку темы был образ Долорес. Эта героиня была близка автору: "Долорес ближча моїй душі". В переводе это слово означает "болезная". При написании драмы состояние автора тоже было не очень хорошим: "Ох, я й так починаю боятись за себе, щось дуже вже я розписалась остатнього часу! І все так якось шалено, з безсонням, з маніакальним станом душі, до вичерпання думки, до виснаження сили фізичної". Что же родилось в таком состоянии? Что делает в драме близкая душе автора Долорес? Она любит Дон Жуана. И не просто любит. Ее любовь — нечто беспримерное. Это становится ясно уже с первой сцены. На кладбище двое — донна Анна и Долорес. "Анна ясно вбрана, з квіткою в косах, вся в золотих сіточках та ланцюжках. Долорес в глибокій жалобі, стоїть на колінах коло одної могили, убраної свіжими вінками з живих квіток". Долорес в глубоком трауре плачет "на гробі рідних". Неискушенный зритель может подумать, что она плачет за своими новопреставленными родственниками. Но нет. Все не так банально:

Ти думаєш, я плакала по мертвій своїй родині? Ні, моя Аніто…

Плакала она за Дон Жуаном. А поплакав, стала перечислять для донны Анны его "подвиги". Как то:

…Він, у вигнання їдучи, підмовив

що найсвятішу абатису, внуку

самого інквізитора…

Ще потім абатиса та держала

таверну для контрабандистів;

…Толедська рабинівна — віри

зреклась для нього. — Потім що? — Втопилась.

И так далее, и тому подобное. Всем этим бедным женщинам Долорес смертельно завидует:

Я заздрю їм, Аніто, тяжко заздрю!

…Чому я не жидівка? — я б стоптала

під ноги віру, щоб йому служити!

Корона — дар малий. Як би я мала

родину — я б її не ощадила…

Но ей, к сожалению, не повезло: семья уже в могиле. Донна Анна пытается урезонить неистовую подругу: "Долорес, бійся бога!". Но той на Бога начхать:

…Ох, Аніто,

найбільше заздрю я тій абатисі!

Вона душі рятунок віддала,

вона зреклася раю!

(Такие обычно поют не своим голосом: "Я душу дьяволу отдам за ночь с тобой").

Дон Жуана преследуют король и католическая церковь. Но любящая женщина решает ему помочь. И не абы как, а радикально: осчастливить. Сказано — сделано. Горячо любимый освобожден от всех неприятностей вместе взятых, прошлых и будущих:

Дон Жуан (швидко переглядає пергаменти):

Декрет від короля…і папська булла…

Мені прощаються усі злочини і всі гріхи…

Чому? З якої речі?..

Очень уместный вопрос: "З якої речі?". Ведь он ни в чем не раскаивался и не раскаивается. Создатель уважает свободную волю своего творения и не может лишить человека его грехов вопреки его воле. Но в творчестве Украинки воля Бога — вовсе не высшая инстанция. Есть и покруче.

У Долорес разговор короткий: хочешь — не хочешь, а тебе без всякого с твоей стороны покаяния "прощаються усі гріхи". И баста. Дон Жуан приговаривается к высшей мере счастья: к Царствию Божью. (Так "научные" атеисты, захватив власть, приговорили человечество к высшей мере наслаждения — коммунизму, когда "все источники общественного богатства польются полным потоком…". См. Программу КПСС).

В таком случае не только гордый Дон Жуан, но даже его не слишком гордый слуга может поставить резонный вопрос: "А меня спросили?". Но сконструированного "Дон Жуана" интересует другое:

…Чому? З якої речі?..

І як до вас дістались сі папери?

Не дождавшись ответа, этот "свежий кавалер" торопится отблагодарить свою благодетельницу:

Уже ж я… гранд іспанський,

і вам не сором буде стать до шлюбу

зо мною.

"Испанский гранд" (словно последний совок) не заметил, что у него ампутировали суверенную волю. Но если субъект позволяет обращаться с собой как с объектом, то это уже не субъект, а объект. Просто вещь: вешалка, на которую автор может вешать любые бирки ("испанский гранд", "идальго" и т. п.) и приписывать любые слова. Бумага все стерпит. Это уже не личность, а ходульный персонаж, исполняющий волю всемогущей сценаристки:

…Сей декрет, ся булла…

ви як їх здобули? Я вас благаю,

скажіть мені…

Ще, може, я зречуся тих дарів.

На это следует "исчерпывающий" ответ Долорес: "Ви їх зректись не можете, я знаю". Автор сценария также знает (в отличие от читателя). А этого уже более, чем достаточно. Бывают предложения, от которых нельзя отказаться. Например, те, которые делает своим картонным персонажам всемогущий драматург. Раньше он назывался Deus ex machina, а в данном случае — это Dea ex machina. Украинкиного "Дон Жуана" не интересует "второстепенный" вопрос: почему это он не может отказаться. И он как попка повторяет (правда, с чужого голоса):

…Як до вас дістались сі папери?

….Ні, скажіть.

Ответ до банального прост: "я за декрет сей тілом заплатила". Разве "король Испании" может устоять перед телом какой-то болезной Долорес, если этого не желает создательница обоих персонажей? Или декреты короля с его подписью приобретаются у кого-то еще?

А откуда взялась булла от папы?

…Не побоялась я і душу

віддати, щоб за буллу заплатити…

… Я щаслива,

що я душею викупляю душу, —

не кожна жінка має сеє щастя.

Оказывается, душа одного грешного человека может по желанию владельца (после его будущей кончины) заменить в аду душу другого грешника (выбранного первым благодетелем), который вовсе и не думал каяться. Поистине: "не кожна жінка має сеє щастя". Но как же это все делается? И каков механизм подобной телепортации? А очень просто: через папу римского. С ним можно обо всем договориться: нераскаянный грешник Дон Жуан папской буллой назначается безгрешным и после своей богомерзкой жизни пойдет в рай, а монахиня, которая будет за него молиться всю оставшуюся жизнь, по своему хотению (и папскому велению) пойдет в ад. Правда, для этого папе пришлось бы, очевидно, договариваться с Кем-то повыше. У Ватикана, конечно, длинные руки. Но не настолько же. Да и в чем тут интерес папы? Не тело же болезной? Так реальные махинации Ватикана пополнились еще одной: на сей раз — выдуманной и нелепой.

Все прочие христиане в монастырь идут, чтобы спасти душу, а эта "монашка" будет там готовиться к избранной ею преисподней. Сценаристка писала: "Долорес… і в монастир пішла не так, як всі, не для рятунку власної душі, а для пожертвування нею!":

Святий отець вам душу визволяє від кар пекельних через те, що я взяла на себе каяття довічне за ваші всі гріхи…

А за ее собственные грехи кто будет каяться? Пушкин?

…В монастирі

з уставом найсуворішим я буду черницею.

Обітницю мовчання, і посту, й бичування дам я богу.

Зректися маю я всього, Жуане, і навіть —

мрій і спогадів про вас! Лиш пам’ятать

про вашу душу буду, а власну душу занедбаю.

Піде моя душа за вас на вічні муки.

Прощайте. Дон Жуан стоїть мовчки, приголомшений.

В отличие от него, читатель "мовчки, приголомшений" сидит (или лежит). И вдруг припоминает: что-то подобное уже было. Одной женщине мерещилось, что она владычица морская, а золотая рыбка у нее на посылках. Так и Украинке мнилось, что она владычица миров (посю— и потустороннего), а папа римский у нее не посылках. Другому читателю вспоминается Жванецкий ("Сколько стоит похоронить?… А без покойника?") и он представляет себе диалог в Ватикане: "Сколько стоит отпустить все грехи?… А без раскаявшегося?".

Далее "Дон Жуан", как ему и полагается, искушает ее. Она не возражает против дальнейших искушений, но исключительно для укрепления своей сверхчеловеческой воли:

Долорес (екстатично, як мучениця на тортурах):

Я не прошу мене не спокушати!

В конце концов "испанский гранд" спокойно принимает "дар" и, как О. Бендер, заявляет Долорес, что, вообще-то, он ей ничего не должен:

…Я ж тепера бачу, що я і вам не завинив нічого.

Адже ви через мене досягли високого, пречистого верхів’я!

Это "верхів’я" ведет прямо туда, куда (по словам Долорес) "піде моя душа за вас на вічні муки". Т. е., в глубокие "зияющие высоты".

А преступления "безгрешного" (на основании папского мандата и по воле драматурга) "Дон Жуана" продолжаются. И это естественно. (Ведь когда "авангард прогрессивного человечества" приговорил всех к высшей мере блаженства, люди от этого не изменились — их грехи остались при них). Он соблазняет донну Анну, убивает Командора и т. д. Но это ровным счетом ничего не меняет: доктор сказал — в рай, значит — в рай. А Долорес — в ад. Да на меньшее она и не согласна. Не для того ее создавала писательница с "маніакальним станом душі".

Понятие "свобода совести" для Украинки — звук пустой. (Как и для других "научных" атеистов. Захватив власть, свободу совести они пытались уничтожить в государственном масштабе). Если для Аристотеля "говорящим орудием" был раб, то для Украинки "говорящими орудиями" были "Дон Жуан" и другие ее марионетки. (Под властью же атеистов в XX веке в грандиозных масштабах возродилось уже реальное рабство, перед которым померкли Египет и Вавилон).

Только один герой драмы был не вещью, а субъектом. Этот образ — "второе Я" автора. Она разъясняла Кобылянской: "Долорес ближче моїй душі… Такі, як Долорес, мусять відходити в тінь перед Аннами і стаються жертвами — властиво не Дон Жуанів, а власної своєї надлюдської екзальтації…" Иначе и быть не может: там, где "бог умер", обязательно жди "сверхчеловека" с его подвигами.

"Се тип мучениці природженої, що все мусить гинути розп’ята на хресті, хоч би мала сама себе на той хрест прибити, коли бракує для того катівських рук. Якби не було Дон Жуана, то знайшлось би щось інше, для чого вона б "душу разп’яла і заколола серце", бо там, де Анна могла б уже бути щасливою, Долорес ще б таки не знайшла свого святого Грааля…" С. Аверинцев писал: "Святой Грааль — в западноевропейских легендах таинственный сосуд, ради приближения к которому и приобщения его благим действиям рыцари совершают свои подвиги. Обычно считалось, что это чаша с кровью Иисуса Христа, которую собрал Иосиф Аримафейский, снявший с креста тело распятого Христа…" Обычно считалось так. Но только не в этом случае. Ибо там, где находится Христос ("одесную Отца"), нет места никаким "вічним мукам". Общение со Спасителем мучительно разве что для сатанистов.

"…Не знайшла свого святого Грааля, а се тому, що над нею ніщо "камінне" немає влади, і всі ті усталені форми життя, яким нарешті таки покорилась горда Анна саме тоді, якїй здавалось, що вона опанувала своєю долею, ті форми не покорили б ніжно упертої вдачі Долорес, бо, отже, вона і в монастир пішла не так, як всі, не для рятунку власної душі, а для пожертвування нею!" Конечно, таких монастырей отродясь не существовало. Но раз автору надо — появятся.

"…Вона і заручилась без надії на заміжжя, знов не так, як всі…" И опять "не так, як всі". Это у нее идея фикс: быть "не так, як всі".

"…Отже, усталені форми для неї тільки якісь містичні формули, що мають виражати, власне, невиразимі ні в яких формах почуття, але те, що в тих формах є "камінного", пригнітаючого, позбавляючого волі, не може мати влади над її вільною душею. Так я думаю про Долорес, але, на жаль не вміла передати тої думки читачам". Зато убедительно удалось передать читателям другую мысль: в этом произведении имеется одна-единственная "вільна душа". Все остальные — "говорящие орудия". Чьи? Автора с ее авторитарным менталитетом. Какова "господарка" — таково и "господарство", т. е. драма "Камінний господар".

"Долорес" в переводе означает "болезная". В данном случае болезнь была прежде всего духовной.