ГЛАВА 26 НИКОПОЛЬ

ГЛАВА 26

НИКОПОЛЬ

Пятьдесят лет европейцы почти не обращали внимания на далекую и уверенную поступь турок на Востоке и на жалобные стоны угнетенных, сопровождавшие это безжалостное продвижение. Турки-оттоманы стали последней и самой длительной, как оказалось, волной кочевников-воинов, которые в XI–XIII веках хлынули из восточных степей и заполонили Малую Азию, как до них готы и гунны, одолевшие Рим. Поначалу оттоманы, будучи вассалами турок-сельджуков, обосновались на берегу Черного моря в Анатолии и охраняли границы владений сельджуков. Когда после нашествия Чингисхана и его последователей империя сельджуков развалилась, опытная и воинственная армия вождя Османа (Оттомана) в 1300 году объявила независимость от сельджуков и новое царство поднялось на руинах своих предшественников. Через 25 лет с жесткой энергией народа, находившегося на взлете, оттоманы покорили основные города и большие дороги Анатолии и захватили узкий пролив, отделяющий Азию от Европы.

На другом берегу пролива, на европейской стороне, стоял Константинополь — столица территории, оставшейся от Византии. Этот восточный реликт древней Римской империи постепенно приходил в упадок с тех самых пор, как восемьсот лет назад Рим сдался древним варварам. Европейская часть империи была жалким остатком прежнего величия, ее морское и торговое превосходство перешло к Генуе и Венеции, и ослабляли ее те же процессы, что и на Западе, — чума, экономические неурядицы, религиозные раздоры, восстания ремесленников. Сербы и болгары, создавшие собственные королевства, совершали набеги с запада, а мелкие народности и племена угрожали с Эгейского моря. В провинциях царил беспорядок, военная сила зависела от наемников, верховная власть постоянно оспаривалась кровавыми междоусобицами вокруг трона. Все это и позволило оттоманам беспрепятственно войти в Европу.

Междоусобицы начались из-за притязаний Иоанна Кантакузина — как главу правительства его называли «великий доместик»: он был регентом Иоанна V Палеолога, малолетнего наследника трона. В 1341 году Кантакузин объявил себя соправителем Палеолога, а на самом деле — настоящим императором Иоанном VI. В последующие годы гражданской войны он удерживал власть, покупая услуги храбрых и дисциплинированных оттоманских сил. Когда в 1345 году султан Орхан по приглашению Кантакузина переправился через Геллеспонт, это, по выражению Гиббона, стало «последним фатальным ударом» в долгом падении древней Римской империи.

Преемник Орхана, Мурад I вторгся на европейскую территорию и захватил полуостров Галлиполи — ворота к Геллеспонту. Через сто лет турки возьмут и сам Константинополь, но Кантакузин, как и другие великие исторические актеры, не предвидел последствий своих действий. Для укрепления сотрудничества с новыми союзниками он выдал дочь за Орхана. Церемония, прошедшая по мусульманскому обряду, выстроила мост через пропасть, разделявшую христиан и неверных. Через несколько лет некогда «великий доместик» вынужден был подать в отставку, стал монахом и в уединении начал писать историю времени, в которое сам же и внес такую сумятицу.

Неискоренимые разногласия в Константинополе дали возможность туркам воспользоваться доступом в Галлиполи. После ухода Кантакузина на трон взошел его прежний подопечный, Иоанн Палеолог. Так получилось, что Иоанна VI сменил Иоанн V; с самого начала его правления возобновились ожесточенные семейные распри — в следующие тридцать пять лет сыновья и внук, дядя и племянник в различных комбинациях заключали в тюрьму, пытали и смещали один другого.

Пока Палеологи занимались самоуничтожением, турки через Галлиполи проникли в византийские и болгарские владения. В 1365 году Мурад взял Адрианополь и углубился в Европу на сто двадцать миль. В 1371 году на реке Марица в Болгарии он сокрушил объединенную армию сербов и болгар. С тех пор стали вассалами султана болгарские бояре и Иоанн V, сохранивший часть своей империи. В 1389 году еще одна армия, состоявшая из сербов, румын и их северных соседей молдаван, попыталась преградить путь туркам, однако Мурад разбил противника в решающей битве при Косово, и это сражение похоронило независимость сербов. Царь сербов и его окружение погибли, а царевич вынужден был стать вассалом султана. Самого Мурада после сражения убил умирающий серб. Притворившись, будто хочет открыть секрет султану, он ударил того в живот мечом, когда Мурад, прислушиваясь, склонился над ним. Султан, однако, оставил своему преемнику Баязиду самую сильную власть в регионе. За тридцать пять лет с момента перехода через Босфор турки захватили территорию восточных Балкан до самого Дуная и теперь стояли у границ Венгрии.

Отсутствие единства среди врагов стало главным фактором успеха турок. С тех пор как крестоносцы-католики вторглись на восточные территории, Константинополь испытывал горькое недоверие к Западу. Старый раскол христианства, разделивший римских католиков и греческих православных, вызывал нескончаемые споры из-за мелких различий ритуала, и чем незначительнее они были, тем сильнее разгоралась злоба. В результате раскола балканские народы стали врагами. Болгария, Валахия (тогдашнее название Румынии) и большая часть Сербии принадлежали греческой церкви в противоположность Венгрии, относившейся к латинской церкви. Венгрию осуждали за это и за то, что она пыталась политически давить на соседей. Воевода Валахии Мирча сражался при Косово против турок, но из-за застарелой вражды не желал объединиться с Венгрией против общего врага. То же самое можно было сказать и о сербах, поскольку они признали султана своим владыкой. Политика Мурада была такова: нейтрализовать правителей Балкан, заставив соблюдать вассальную верность. Поскольку этим государствам недоставало единства и поскольку они представляли собой всего лишь разрозненные страны с полуавтономными правителями, то с каждой из них можно было разобраться по отдельности. Один за другим болгарский, боснийский, сербский и валахский лидеры клялись в вассальной верности, лишь бы избежать непрекращающихся турецких набегов. На завоеванных землях Мурад делил территории на феоды, раздавал их своим приспешникам, и те оседали в Европе. Половина турецкой армии в Косово уже имела земли на другой стороне Босфора.

Баязид активно продолжал политику своих предшественников. Избранный султаном на поле боя при Косово, он начал с удушения своего брата тетивой — обычная турецкая мера предосторожности, — после чего немедленно взялся сотрясать византийский престол, пособив Иоанну VII свергнуть его деда. Когда Иоанна в свою очередь сбросил с трона его дядя Мануэль II, Баязид осадил Константинополь, и блокада продолжалась семь лет. Тем временем Баязид расширил свою власть в Болгарии, вторгся в Македонию и Аттику, разрушил Боснию и Хорватию. Говорят, он взял там больше пленников, чем осталось жителей этих стран. Он был смел, предприимчив, не сходил с седла, «готов был пролить кровь врагов и не жалел крови своих солдат». Его гвардия — гази, то есть «оружие Аллаха» — яростно боролась с неверными. Турецкое слово ghazi означает «меч Бога», очищающий землю от грязного многобожия, то есть от христианской Троицы.

В 1393 году, заняв Тырново, столицу восточного болгарского царства, Баязид захватил Никополь, самую сильную болгарскую крепость на Дунае. Крепость стояла на горе у реки, а на противоположном берегу находилась валахская крепость. Здесь в Дунай впадают два притока, а потому крепость контролировала все водные коммуникации. В этом стратегическом месте и произошло сражение европейцев с оттоманами.

Когда болгарский царь Иван Шишман, несмотря на то, что был вассалом, отказался поддержать турок войсками и провизией, Баязид заключил его в Никополе в тюрьму. Затем, придя в нетерпение, он велел задушить своего пленника, низвел его царство до статуса турецкой провинции и двинулся дальше, к городу Видин, столице западного болгарского царства. Сигизмунд, король Венгрии, отправил гонцов, чтобы выяснить, по какому праву султан нарушил суверенитет Болгарии, и Баязид ответил без слов — просто показал на оружие и военные трофеи, висевшие у него на стенах. Он построил огромную башню, защищавшую Галлиполи, и временный порт для галер. В Адрианополе он возвел большие мечети и по пути своего продвижения строил караван-сараи. Его вооруженные всадники проникали все дальше в Европу, а он продолжал укреплять свою власть в Анатолии. За «огненную силу души» и быстроту марш-бросков он получил прозвище Ильдерим, что значит «молния».

После захвата Никополя король Сигизмунд обратился за помощью к Западу. На тот момент его страна была последним государством Восточной Европы, сопротивлявшимся туркам. Здесь не забыли ужас монгольских набегов, когда в прошлом веке монголы истребляли все и вся на берегах Дуная. Хотя Венгрия была «королевой окружавших стран», достойного сопротивления новым захватчикам она оказать не могла, поскольку на севере ее терзали нескончаемые ссоры с Польшей и Литвой, на юге с ней враждовали соседи, да и в самой Венгрии происходили междоусобицы. Страна представляла собой лоскутное одеяло, сотканное венгерскими нобилями, местными крестьянами, жившими «по старинке», в неведении о сельскохозяйственных методах Запада, и переселенцами из германских земель, построившими города и жившими по своим законам, как это делали они в Богемии и Польше.

Венгерская корона была тесно связана с французским двором, пока там правила неаполитанская Анжуйская династия, и так продолжалось вплоть до Сигизмунда, положившего начало Люксембургской династии. Сигизмунд стал королем в 1387 году благодаря тому, что женился на дочери последнего анжуйского короля Людовика Великого. Тот умер, не оставив сына. Сын последнего императора Карла IV, младший сводный брат Венцеслава Сигизмунд был не настолько мудрым государем, как его отец, зато уж всяко более способным и здравомыслящим, чем старший брат. Как и Венцеслав, он был хорошо образован и великолепно говорил на четырех языках. Высокий, сильный, необычайно красивый, со светло-каштановыми длинными и вьющимися волосами, он был умен и благонамерен как правитель, однако любил мирские удовольствия, был экстравагантен и распущен, и за ним числился целый список скандальных любовных похождений. Истории он в основном известен как император в более поздний период его жизни, а на тот момент ему было всего двадцать восемь лет, и положение его в сложившихся обстоятельствах было довольно шатким.

Корону Венгрии он унаследовал в девятнадцать лет, Сигизмунда сравнивали с энергичным и властным предшественником, у него был соперник на трон в лице анжуйского наследника Карла Дураццо. Пройдя через неспокойные годы интриг и убийств, Карл Дураццо и королева-мать Елизавета Венгерская уничтожили друг друга. Бунты нобилей удалось более или менее успокоить, пусть даже чувства нисколько не остыли; так, один из местных аристократов крикнул Сигизмунду: «Я никогда не поклонюсь тебе, богемская свинья!» Занятый в первые восемь лет своего правления улаживанием разнообразных конфликтов, Сигизмунд не сумел оказать эффективного сопротивления туркам, и те воспользовались ситуацией и разграбили приграничные территории.

Храбрый, хотя и лишенный дипломатичности, в моменты гнева вспыльчивый и жестокий, Сигизмунд выжил. Как и каждый из Люксембургов, он обладал ярко выраженным характером. Когда ему показали реликвию и сказали, что это — кость святой Елизаветы, Сигизмунд повертел ее в руках и заметил, что она вполне может оказаться костью мертвого сапожника. В Париже он посетил парламент, чтобы посмотреть судебное производство в действии. Там он услышал обвинительное заключение, вынесенное плебею по имени Сейне: человека осудили на основании того, что, в отличие от ответчика, он не рыцарь. К изумлению свиты, суда и зрителей, Сигизмунд встал, громко объявил о своем праве присваивать рыцарское достоинство, подозвал к себе Сейне, велел ему преклонить колено и сделал рыцарем. Сигизмунд снял золотую шпору и пояс — на нем вместо меча висел кинжал — и велел одному из своих людей передать эти знаки отличия онемевшему от изумления новоиспеченному рыцарю.

Большого расположения к Константинополю Запад не испытывал и, следя за продвижением турок, мало обращал внимания на опасность, пока она не приблизилась к Венгрии. В последние сорок лет каждый папа призывал к крестовому походу против неверных. Некоторые из пап действительно сильно беспокоились, но беспокойство это было вызвано скорее верой, нежели реальным пониманием приближавшейся опасности. Меры, принимаемые против турок, были недостаточными и диктовались особыми интересами. Папы надеялись подчинить себе восточную церковь, вернуть ее под латинское крыло. Венецианцы и генуэзцы хотели сохранить торговые посты на Черном море и на восточном Средиземноморье; интересы Лузиньянов на Кипре заключались в сохранении королевства и противостоянии турецкому нашествию. Для объединения усилий лучше всего подходила Латинская лига, созданная папой Климентом VI в 1344 году, еще до того, как турки вошли в Европу. Климент надеялся, что объединенные силы папства, Венеции, Кипра и госпитальеров Родоса успешно выступят против турок и побудят Константинополь вступить в альянс с Латинской лигой, а впоследствии и объединиться с римской церковью. Поначалу латинский флот действовал успешно — взял Смирну и уничтожил турецкие суда, однако наземные войска крестоносцев, парализованные болезнью и нерешительностью командования, фактически не двинулись с места, и кампания провалилась.

Еще одно усилие было предпринято в 1360-х годах. Интересы Пьера де Лузиньяна, правителя Кипра, представлялись наиболее насущными. После напрасного обращения к европейским дворам и трехлетних попыток устроить крестовый поход, в 1365 году он организовал экспедицию, которая с триумфом захватила в Египте богатый город Александрию. Лузиньян посчитал свою победу первым шагом на пути в Иерусалим. Приспешники Лузиньяна так обрадовались огромной добыче, что, не желая расстаться с нею, уплыли, оставив своего предводителя с малочисленной армией, и он не смог подтвердить победу и удержать город. Александрию пришлось вернуть.

В то же время Амадей Савойский, племянник Анны Савойской, вдовствующей императрицы в Константинополе, затеял удивительную кампанию, намереваясь соединиться с Лузиньяном. Ему удалось отвоевать Галлиполи, но победа эта также оказалась мимолетной. Наемные отряды под командованием Дюгеклена, которым надлежало выйти с Запада и обрушиться на турок, так и не появились. Амадею, как и Лузиньяну, не хватило войск, чтобы идти дальше, и через несколько лет Мурад вернул Галлиполи.

В 1369 году Константинополь сам попросил о подмоге. Для преодоления раскола между греческой и латинской церковью и в отчаянном усилии получить помощь от Запада император Иоанн V приехал в Рим. Он намерен был предложить себя в качестве первого обращенного. Этим он возбудил ярость православного духовенства и осудивших его действия мирян. Европа, занятая возобновлением англо-французской войны, осталась равнодушной.

Единственным человеком, который, судя по письменным свидетельствам, постоянно пытался дать ответ на вызов времени, был Филипп де Мезьер; впрочем, крестовый поход, к которому он призывал, затевался ради самого похода. Для Мезьера поход был моральным императивом, философским камнем, который должен был излечить общество от страданий и обратить эти страдания в золото: тогда ссоры и вражда прекратятся, тираны падут или станут добродетельными, турки, татары, евреи и сарацины примут христианство, человечество объединится и на земле наступит мир. Отметим, правда, что хотя Мезьер и был человеком экзальтированным, он прекрасно знал Левант и Турцию, понимал серьезность проблемы и относился к ней со всей серьезностью.

Молодого клирика тянуло к Святой земле, и он присоединился к крестовому походу Латинской лиги в Смирну. Много лет прослужив канцлером у Пьера де Лузиньяна, Мезьер не понаслышке познакомился с турецкой проблемой. После смерти Лузиньяна он вернулся к французскому двору и сделал целью своей жизни возвращение Востока христианам. Он понимал, что это должна быть не авантюра, а организованное и кровопролитное столкновение с дисциплинированным врагом, которого он знал по Смирне; ему было известно, что противник хорошо обучен, смел и дерзок. Мезьер задумался о том, что стране необходима национальная армия, включающая в свой состав и буржуа, и простых людей, обученных военному делу, а командовать этим войском будут рыцари, вдохновленные не жадностью, а высокой идеей. Как тамплиеры и госпитальеры прежних времен, они будут верными, справедливыми и дисциплинированными и в ходе своего великого предприятия восстановят истинные идеалы рыцарства. С этой целью Мезьер основал орден Страстей Господних. Как явствует из названия, интересы Мезьера были не военными, а духовными.

Настойчивая пропаганда Мезьера — каковая включала в себя великолепную постановку Первого крестового похода, исполненную во время визита императора в Париж — без сомнения, произвела впечатление на Карла VI и на других зрителей. В 1389 году Бусико, вернувшись из своего путешествия в Святую землю, где он выкупал графа д’О, принес первые «живые» впечатления о турках. Он рассказывал обо всем, что увидел на Востоке, о своем визите к Сигизмунду в Венгрии и о том, как достойно его принял в Галлиполи султан Мурад. Султан преподнес ему великолепные подарки. После этих рассказов молодому королю еще больше захотелось «чудесных приключений». В 1390-х годах новости с Востока сделались поистине тревожными. В 1393 году переговоры с Англией провалились, и Карл предложил Ланкастеру организовать совместную экспедицию против турок — «защитить веру, прийти на помощь Венгрии и императору Константинополя». Но пока мирные переговоры с Англией затягивались, ничего нельзя было сделать; с мертвой точки удалось сдвинуться, лишь когда сложившейся ситуацией заинтересовался лично герцог Бургундский.

Герцог Бургундский по-прежнему был главным движителем событий. Еще до того как из-за сумасшествия короля он получил в свои руки власть, герцог мечтал о крестовом походе, не совсем определившись, правда, куда идти — на Пруссию или на Венгрию. Цели у него особой не было, разве только занять делом воинов. В 1391 году он послал Ги де Тремуайя на разведку в Венецию и Венгрию и, убедившись в грандиозности предприятия, запланировал крестовый поход, который поначалу хотел возглавить сам вместе с Людовиком Орлеанским и герцогом Ланкастерским. В конце концов никто из них троих никуда не пошел. Вряд ли при этом они считали, что оборона Европы от турок представляет собой жизненный интерес. Личный же интерес герцога Бургундского, финансировавшего крестовый поход, заключался в прославлении себя и своего двора, и поскольку он восхвалял себя сам, то демонстрация собственных достоинств и стала главной его задачей, а планы, логистика, знание врага были на втором месте.

Главной проблемой, как и всегда, стали финансы. В 1394 году герцог Бургундский потребовал помощи в сумме двести тысяч ливров от истощенной гражданской войной Фландрии. После ожесточенной торговли фламандцы снизили сумму до ста тридцати тысяч. Этого было достаточно, чтобы начать закупку если не оружия, то роскошных туалетов. В январе 1395 года герцог послал к Сигизмунду брата Ги де Тремуайя, Гийома, с тем, чтобы тот обратился к королю Франции с официальной просьбой о помощи.

В августе в Париж приехали четыре венгерских рыцаря и епископ. Они сообщили королевскому двору, что султан Баязид собирает армию численностью четыреста тысяч человек, цель султана — низвести Венгрию до положения Болгарии, Валахии и Сербии, и если Франция не поможет, король Венгрии будет крайне огорчен. Посланцы рассказали, что жестокие турки держат в темницах христиан, отнимают детей у матерей и обращают их в ислам, насилуют девственниц, грабят и не щадят никого. Их король несколько раз давал бой страшному и могучему врагу и всякий раз терпел поражение. Как бы ни болезненно было такое признание, «судьба христиан требует, чтобы мы это сказали: „Король Сигизмунд умоляет о помощи во имя родства и любви к Богу“».

Поскольку вопрос с английским браком был решен, король Карл ответил, что он «как глава христианских королей» не даст христианам погибнуть под пятой султана и накажет его за дерзость. Энтузиазм оказался заразительным. Граф д’О — на тот момент коннетабль Франции — и маршал Бусико провозгласили, что долг каждого смелого человека — вступить в бой с «негодяями» [miscreants]. Этим словом, выражавшим презрение, обычно награждали крестьян и подсобных рабочих, а теперь так стали называть мусульман. Венгерских посланников завалили подарками и обещаниями о помощи, и они вернулись домой через Германию и Австрию, по пути сообщая всем о грядущем французском крестовом походе, и собирали для него провизию.

Через два месяца после визита венгров возвратившийся из Италии де Куси застал двор в необычайном волнении — все думали о крестовом походе и хотели выступать немедленно. У де Куси выработалась привычка: если была такая возможность, он никогда не засиживался дома. Герцоги Бургундский, Орлеанский и Ланкастерский отказались от похода, сославшись на переговоры с Англией, требовавшие их присутствия. Возможно, они просто хотели быть поблизости от трона. Но герцог Бургундский держал руку на пульсе — от его имени действовал старший сын, двадцатичетырехлетний Жан де Невер: он еще не был рыцарем, но отец назначил его номинальным командующим. Предопределенный Каин (по выражению Мишле) по отношению к Авелю (Людовику Орлеанскому), граф Неверский проявил таки решительность после смерти отца. Когда он стал герцогом, его прозвали Жаном Бесстрашным, это означало, что он не боялся вершить зло. Женившись в четырнадцать лет, он уже был отцом двух детей. Низкого роста, с большой головой, грубыми чертами лица, неловкими манерами, одевавшийся, мягко говоря, неряшливо, он был полной противоположностью во всем, кроме амбиций, своему очаровательному кузену Людовику. «Природа, — писал Мишле, — казалось, специально сотворила его для ненависти к герцогу Орлеанскому».

Хотя королевская кровь графа Неверского и его положение в обществе придавали блеск готовившемуся походу, его отец осознавал необходимость более ответственного командования, которого он, очевидно, не ожидал ни от коннетабля д’О, ни от маршала Бусико, — оба младше тридцати пяти. Поэтому он обратился к де Куси как к старшему государственному мужу и более опытному воину.

Де Куси впервые принял участие в боевых действиях против англичан, когда ему было пятнадцать лет, в восемнадцать он усмирил крестьянское восстание; обширный опыт де Куси был необычайно разнообразен — тут и войны, и дипломатия, работа в правительстве, социальные и политические взаимоотношения. Зять Эдуарда III, он служил двум королям, воевавшим друг против друга, то есть его опыт был воистину уникален. В войну он был командующим в одиннадцати кампаниях — в Пьемонте, Ломбардии, Швейцарии, Нормандии, Лангедоке, Тоскане, северной Франции, Фландрии, Гельдерне, Тунисе и Генуе. Он командовал наемниками, был союзником и противником графа Савойского, Григория XI, Хоквуда, Висконти, Габсбургов, швейцарцев, наваррцев, гасконцев, англичан, берберов, флорентийцев и нобилей Генуи. В качестве дипломата де Куси вел переговоры с папой Климентом VII, герцогом Бретани, графом Фландрии, королевой Арагона, участвовал в мирных переговорах с англичанами, с парижскими бунтовщиками. Его первая, темпераментная и экстравагантная жена была на восемь лет старше, а вторая — приблизительно на тридцать лет моложе. Он был советником и посредником двух принцев крови — герцогов Анжуйского и Орлеанского, главнокомандующим в Пикардии, а позднее — в Гиени, членом Королевского совета и главным кравчим Франции; дважды его хотели назначить коннетаблем. Кого он только не знал, с кем не имел дела — от злобного Карла Наваррского до святого Пьера Люксембургского!

Неудивительно, что герцог и герцогиня Бургундские послали за ним и сказали: «Монсеньор, мы знаем, что из всех рыцарей Франции вы самый опытный во всех делах, поэтому и просим вас стать в этом походе товарищем нашего сына и его главным советником».

«Ваше высочество и вы, сударыня, — ответил де Куси, — если будет угодно Господу нашему Богу, я совершу эту путешествие и вот почему: во-первых, во имя долга, дабы защитить веру Христову, а во-вторых, чтобы оказаться достойным той чести, которую вы мне оказываете». Но тут же де Куси попросил извинить его и освободить от этой обязанности и возложить ее на более достойных — вверить Жана графу д’О и графу Жаку де ла Маршу, ведь они оба по крови Неверские. (Будучи д’Артуа, д’О был кровным родственником Валуа, в этом и состояла главная причина того, что его назначили коннетаблем, в то время как де ла Марш, самый молодой из крестоносцев, «без бороды и усов», принадлежал к роду Бурбонов.)

«Сир де Куси, — ответил герцог, — вы больше видели и пережили, нежели наш кузен д’О и де ла Марш, вы знакомы с местностью, по которой предстоит пройти, а они в этих краях не бывали, поэтому мы и выбрали вас и просим исполнить нашу просьбу». Де Куси поклонился и сказал: «Ваша просьба для меня приказ» — и согласился при условии, что ему помогут Ги и Гийом де Тремуай и адмирал де Вьен. Чувствовалось, что и он не слишком доверяет молодым людям.

Поскольку результат похода в решающей степени зависел от командования, понятно, почему герцог Бургундский с такой тщательностью подходил к выбору «главного советника», если даже Фруассар и приукрасил кое-что в своем рассказе. Средневековые хронисты позволяли себе прямую речь при описании исторических событий. Так поступал до них и Фукидид. Если мы принимаем речь Перикла к афинянам, то отнесемся же с доверием и к обращению герцога Бургундского к де Куси. Вызывает удивление, правда, что имя де Куси как «главного советника» в окончательном списке основных советников графа Неверского не упоминается. В списке есть имена двух Тремуайев, Одара де Шассерона, всех придворных герцога Бургундского вместе с Филиппом де Баром и адмиралом де Вьеном. Де Куси, д’О, Бусико, де ла Марш и Анри де Бар перечислены в отдельном списке, с ними граф Неверский мог советоваться, «когда это покажется ему полезным». Организация руководства этой военной кампанией имела очевидные недостатки и отразила отсутствие концепции единства командования.

Освободившись от переговоров с Англией, рыцари с радостью принялись готовиться к крестовому походу, поскольку им надоело сидеть без дела. Идти в поход, по слухам, вызвались около двух тысяч рыцарей и оруженосцев в сопровождении шести тысяч лучников. Пехотинцев отобрали из лучших волонтерских и наемных отрядов. Герцог Бургундский, как и во время подготовки свадьбы, снова поразил размахом: он решил, что экипировка его сына-«дебютанта» должна быть самой великолепной. Свиту де Невера числом двести человек одели в новые ливреи «веселого зеленого цвета», обоз включал двадцать четыре повозки, перевозившие зеленые шелковые шатры, четыре огромных знамени с изображением эмблемы крестового похода — фигуры Мадонны, окруженной французскими лилиями, гербами герцога Бургундского и графа Неверского. Еще везли вымпелы для копий и шатров, вымпелы для труб, бархатные чепраки и геральдические костюмы для двенадцати трубачей, расшитые теми же золотыми и серебряными эмблемами, многие эмблемы были инкрустированы драгоценными камнями и жемчугом. Для кампании специально изготовили кухонную утварь и посуду, состоявшую из сорока дюжин чашек и тридцати дюжин тарелок. Перед походом всем должны были выплатить аванс за четыре месяца. Стоимость этого предприятия превышала количество денег, собранных во Фландрии. Герцог Бургундский наложил на население новые налоги, сюда вошли и деньги за производство в рыцари старшего сына и за заморское путешествие. За неучастие в походе взимали деньги со стариков и детей. Для обеспечения дальнейших потребностей крестоносцев герцог договорился о ссуде с магистратами городов, со сборщиками налогов, с ломбардцами и другими банкирами.

Все соперничали друг с другом в роскоши. Затраты де Куси частично покрыл Людовик Орлеанский — он выплатил Ангеррану оставшиеся шесть тысяч ливров за генуэзскую кампанию, добавил две тысячи его зятю Анри де Бару и оплатил услуги семнадцати рыцарей и оруженосцев своего двора, которые должны были следовать за знаменем де Куси.

Первыми среди иностранных союзников были рыцари-госпитальеры с Родоса, которые после упадка Константинополя и Кипра удерживали в Леванте господствующую христианскую позицию; вторыми — венецианцы, предоставившие свой флот; на суше к ним присоединились германские принцы из рейнских земель, Баварии, Саксонии и других частей империи — их рекрутировали венгры. Солдаты-наемники из Наварры и Испании, Богемии и Польши, там, где французские герольды сообщили о крестовом походе, присоединялись индивидуально. Итальянские провинции погрязли в междоусобицах, а потому никого не прислали, английское присутствие лишь предполагалось. Не существует письменных доказательств того, что английское войско отправилось за море, не было и обязательного королевского разрешения на выезд из страны. Ни Генри Болингброк, ни другой «сын герцога Ланкастерского» не могли возглавить английский контингент, поскольку они, как и большинство знатных английских аристократов, присутствовали на бракосочетании Ричарда через пять месяцев после отбытия крестоносцев. Эпизодические упоминания английских участников похода можно объяснить присутствием в войске госпитальеров «английского наречия», присоединившихся к своим собратьям с Родоса. Вопрос не в том, участвовали ли в этом походе англичане, а в том, почему они отсутствовали. Возможно, разногласия между королем Ричардом и Глостером стали еще более непримиримыми, каждый хотел, чтобы его приспешники были рядом; или, возможно, враждебность, порожденная долгой войной, оставила слишком глубокий след в сердцах рыцарей, и у англичан не было желания идти в крестовый поход под французским командованием.

Восторг по поводу похода разделяли далеко не все. Тесть графа Неверского Альберт, герцог Баварии и граф Эно, не горел желанием изгонять турок и защищать веру. А вот его сын Вильям д’Остреван вместе со многими молодыми рыцарями и оруженосцами выражал сильное желание пойти в поход. Герцог Альберт сказал сыну, что его мотив — «тщеславие», и спросил, по какой причине он «собирается воевать против людей и страны, не сделавшей нам ничего плохого». Он заметил, что Вильяму вместе с его отрядом лучше было бы заняться возвращением семейной собственности, которую незаконно удерживают соседи из Фризии. Обрадовавшись, что ему позволили военную авантюру, Вильям согласился. Восточная граница Европы была далеко, и, если принять во внимание коммуникации того времени, для большинства европейцев турки были всего лишь названием «варварского народа».

Папская схизма походу не препятствовала. Папа Бонифаций, которому подчинялись Венгрия, Венеция и Германия, с 1394 года активно проповедовал крестовый поход. Ему, как и его покойному ныне сопернику Клименту, хотелось престижа. Авиньонский папа Бенедикт финансировал французов. По просьбе герцога Бургундского он, по обычаю, дал крестоносцам отпущение грехов и разрешил находить приют и кров у «схизматиков» (греческих христиан) и неверных.

Отправление из Дижона 30 апреля 1396 года было великолепным зрелищем, которое не могло не взволновать сердца зрителей. Мечта Мезьера осуществилась, однако радоваться он не спешил: «они идут, как короли, за менестрелями и герольдами, в алых богатых одеждах, закатывают большие пиры, столы ломятся от яств», за один месяц они тратят больше, чем следовало бы потратить за три. Все будет так, как и в прежних походах, — сплошные самолюбование и недисциплинированность из-за любви рыцарей «к самой великой госпоже мира — Тщеславию».

Крестоносцы через Страсбур прошли по Баварии к верхнему течению Дуная, а оттуда по реке спустились до Буды (Будапешта) и встретились с королем Венгрии. Цели объединенной армии, пусть и не слишком ясные, скромностью не отличались. Крестоносцы планировали прогнать турок с Балкан и прийти на помощь Константинополю, переправиться через Геллеспонт, пройти через Турцию и Сирию и освободить Палестину и Гроб Господень, а после всех этих триумфов вернуться домой по морю. Для блокирования турок в Мраморном море подготовили венецианский флот и галеры императора Мануэля; венецианцы намеревались выплыть из Черного моря в Дунай и встретиться в июле в Валахии с крестоносцами. Не менее грандиозная, нежели планируемое вторжение в Англию или поход на Рим, «программа» похода составлялась без учета прошлых неудач. Не произвела впечатления на крестоносцев и осада Махдии, в которой принимали участие те же лидеры: на «неверных» как на противника они по-прежнему смотрели с презрением. Рыцари до сих пор верили, что никто не может противиться их отваге.

Двадцать восьмого марта военный совет утвердил дисциплинарный устав, согласно которому аристократ, совершивший какое-либо нарушение, лишался лошади и упряжи; паж, выхвативший в ссоре нож, лишался руки, а любой человек, совершивший кражу, лишался уха. Вопрос послушания командиру — его пытались разрешить со времен Иоанна II, да так и не решили — повис в воздухе. 28 марта совет прибавил к уставу последний пункт, который должен был иметь значение в Никополе: «В бою граф и его отряд сражаются в авангарде». Понятие о рыцарской чести требовало доказывать храбрость в первых рядах. Победа требовала еще большего.

Вместе с основным войском де Куси не поехал, потому что его отправили к герцогу Милана. Джан-Галеаццо разгневался на то, что его вытеснили из Генуи — сферы его влияния, — и пытался помешать переходу власти к королю Франции. Де Куси направили в Италию предупредить, что вмешательство герцога будет воспринято как враждебный акт. За этой ссорой была не только Генуя. Джан-Галеаццо затаил злобу, пусть и не открыто, поскольку его любимую дочь Валентину подозревали в том, что она либо околдовала, либо потихоньку травит короля. Злые слухи были делом королевы Изабо, ей требовалось устранить Валентину с дороги, возможно, она завидовала ее влиянию на короля или хотела завести роман с герцогом Орлеанским — или это была часть вечных махинаций Изабо, пытавшейся стравить Флоренцию и Милан; или, возможно, здесь было всего понемногу. В тавернах и на рынках ходили слухи, публика всегда готова была поверить в зло, исходившее от итальянки, сплетни так разрослись, что перед резиденцией Валентины собирались толпы и выкрикивали угрозы. Людовик Орлеанский не делал никаких попыток защитить свою жену, скорее он соглашался с Изабо, которая хотела удалить Валентину из Парижа под предлогом безопасности. Фактически ее отправили в ссылку, в загородную резиденцию Аньер-на-Сене, где спустя двенадцать лет она и скончалась.

Удаление Валентины произошло в апреле, в месяц начала крестового похода. Обожавшему ее отцу не понравилось, как поступили с дочерью. Он пригрозил прислать рыцарей, которые бы защитили честь Валентины, но современники думали, что этим он не ограничился. Из чувства мести к Франции Висконти якобы оповестил Баязида о готовившемся крестовом походе и держал его в курсе относительно пути следования крестоносцев. Обвинение Джан-Галеаццо стало, возможно, следствием враждебности французов и поисков виновного после ужасной развязки, но не исключено, что слухи были правдивы. Человек из рода Висконти не пренебрегал местью, тем более Галеаццо, столь хладнокровно заточивший родного дядю в тюрьму, чем обрек его на верную смерть.

Возможно, что де Куси в гостях у Висконти в Павии непредумышленно открыл ему план кампании крестоносцев. Джан-Галеаццо был угрюмым и скрытным человеком себе на уме и вполне мог не проявлять на публике своих отцовских чувств. В отношении Генуи миссия де Куси была успешной: в ноябре власть над ней передали королю Франции. В сопровождении Анри де Бара и другой свиты де Куси выехал из Милана в Венецию, где 17 мая реквизировал у венецианского сената корабль, который перевез его через Адриатику. 30 мая Ангерран прибыл в Зенью — маленький порт на хорватском берегу. О его дальнейшем пути письменных свидетельств не сохранилось, однако выбор Зеньи доказывает, что де Куси и его спутники добрались до Буды наикратчайшим путем, проехав триста миль по дикой и опасной стране.

До условленного места де Куси добрался раньше де Невера, а тот и не торопился. Проплывая по Дунаю, граф то и дело останавливался, и его гостеприимно встречали германские правители. К 24 июня де Невер и его блистательные спутники даже не добрались до Вены, в то время как авангард под командованием д’О и Бусико опередил их на месяц. Флотилия из семидесяти судов, груженная вином, мукой, сеном и прочими продуктами и фуражом, отправилась из Вены по Дунаю, пока граф Неверский принимал участие в празднествах, предложенных мужем его сестры — герцогом Австрии Леопольдом IV. Граф занял у шурина огромную сумму — сто тысяч дукатов. На сбор этих денег ушло немало времени, после чего де Невер наконец-то прибыл в Буду. Случилось это в июле, какого числа — неизвестно.

Сигизмунд встретил своих союзников с радостью, но не без опаски. Хотя венгерские нобили с восторгом восприняли весть о крестовом походе, их верность графу была не безусловной, и он предвидел трудности совместного марша и координированной стратегии. Французы не слишком прислушивались к советам, а привычка грабежа в последние пятьдесят лет стала рутиной, что уже продемонстрировал поход по Германии.

Стратегию приходилось координировать и с пылким госпитальером Филибером де Найяком, и с представителями венецианского флота. Сорок четыре венецианских корабля, перевозившие госпитальеров с Родоса, плыли из Эгейского в Мраморное море, а некоторые из них следовали в Черное море, а оттуда — на Дунай, не встречая никакого отпора. В море турки не беспокоили, и крестоносцы, в свою очередь, не блокировали турок в Азии, из чего можно сделать вывод, что Баязид и большая часть его войска находились уже в Европе.

В Буде немедленно собрали военный совет. Сигизмунд советовал дождаться, покуда турки перейдут в наступление, и дать им бой, когда они подойдут к его границам, каковые он безусловно контролировал, во избежание трудностей долгого перехода и неожиданностей, с которыми можно столкнуться на «ненадежной территории схизматиков». В предыдущий год он вел кампанию против турок в Валахии, и тогда Баязид отправил герольдов с поручением объявить войну и сообщить о своем намерении прийти в Венгрию до конца мая. Султан похвалялся, что после изгнания Сигизмунда из Венгрии он пойдет на Италию, водрузит знамена на римских холмах и на алтаре святого Петра накормит свою лошадь овсом.

Наступил конец июля, но султан так и не появился. Разведчики, отправленные Сигизмундом на Геллеспонт, не заметили продвижения «великого турка», и французы поспешили объявить его трусом, побоявшимся встретиться с ними лицом к лицу. Сигизмунд заверял их, что султан придет и лучше пропустить его подальше, а не идти к нему навстречу. У Сигизмунда была слава этакого государя «веса мухи», он не обладал ни авторитетом, ни силой характера, ни престижем, и к его совету не прислушались. Французы заявили, что будут гнать турок из Европы, где бы те им ни повстречались. Они хвастливо заявляли, что «если бы небо начало падать, копья христианской армии удержали бы его от падения».

На заседании совета де Куси избрали говорить от имени всех, и тем самым он подтвердил свое положение «главного советника». Оборонительную стратегию он отверг. «Хотя похвальба султана может оказаться ложью, — сказал он, — мы не должны тешить себя пустыми страхами и будем преследовать противника, ибо для этого мы сюда и пришли». Он добавил, что крестоносцы намерены отыскать врага. Его слова поддержали все французы и присутствовавшие на заседании иностранные союзники, хотя этим они вызывали страшную ревность у графа д’О: он считал, что именно ему, коннетаблю, следовало предоставить право выступать от общего имени.

Сигизмунд вынужден был согласиться, собственно, ничего другого ему и не оставалось. Поход продолжился по левому берегу Дуная. Часть венгерской армии отклонилась на север, дабы призвать в строй нерешительные вассальные отряды Валахии и Трансильвании. Основная часть союзнической армии следовала вдоль широкой и плоской реки, единственные признаки жизни подавали водоплавающие птицы, мелькавшие в коричневой воде; изредка встречались рыбацкие лодки, торчавшие из прибрежных камышей. Колонну замыкали остальные венгры под командованием короля Сигизмунда. По мере продвижения армии недисциплинированность французов нарастала, а разгул становился все разнузданнее, если верить хроникам. На ужин подавали лучшие вина и изысканную еду, которые подвозили на кораблях. Рыцари и оруженосцы забавлялись с проститутками, которых они специально с собой захватили; их пример вдохновлял простых солдат, и те набрасывались на женщин в тех селениях, мимо которых проходили. Дерзость и распущенность французов раздражали союзников, порождая конфликты. Грабежи и грубость по отношению к мирному населению возрастали по мере того, как армия входила в «схизматические» земли, и местные, и ранее враждебно настроенные к венграм, ожесточались еще больше. Крестьяне были потрясены поведением крестоносцев — ведь они шли под знаменем Святой Девы в сопровождении священников. Те требовали от солдат достойного поведения, но напрасно стращали их Божьим гневом. «С тем же успехом, — писал монах из Сен-Дени, — они могли обращаться к глухому ослу».

Рассказ о «распущенности, ветрености, грабежах и бесчестных поступках» французов долог, подробен и за минувшие столетия оброс многочисленными красочными деталями. Монах из Сен-Дени писал о крестовом походе, основываясь на рассказе участвовавшего в том походе крестоносца, и рассказ этот исполнен возмущения. Монах относился к французским крестоносцам с глубочайшим презрением, осуждал их за аморальность и богохульство, за игру в кости — «прародителя обмана и лжи» и неоднократно пророчествовал о наказании за грехи. Позднее историки перехватили у него эстафету и повествовали о постоянных вакханалиях, о том, как молодые рыцари дни напролет проводили с падшими женщинами, и о солдатах, не просыхавших от пьянок. Знать истину нам не дано, ибо даже отчеты современников написаны постфактум (ex post facto), когда естественная реакция на трагедию крестового похода обернулась переносом вины за поражение на аморальных крестоносцев. Если бы они победили, об их прегрешениях никто бы и не вспомнил.

Крестоносцы перебрались на правый берег реки в Оршове, том месте, где Дунай течет через ущелье Железные Ворота. Переход по плотам и в лодках занял восемь дней, но не потому, что армия насчитывала сто тысяч человек, как об этом иногда писали. Если бы солдат и в самом деле было столько, переход занял бы месяц. Хронисты обычно подбирали цифры в зависимости от значимости события. Сражение при Никополе, как и «Черная смерть», отбросило столь темную тень, что у некоторых хронистов сообщения о численности противоборствующих сил доходят до четырехсот тысяч, причем с обеих сторон хронисты указывают численность противника, дважды превышающую их собственную. Самую близкую цифру дал немец-оруженосец Шильтбергер, участник сражения, а не хронист. Оруженосцу — или «гонцу», как он сам себя называл — и сыну баварского нобиля было шестнадцать лет, когда в Никополе его захватили в плен турки. Он написал или, скорее, надиктовал безыскусный рассказ по памяти, когда после тридцати лет плена наконец-то добрался домой. Он утверждал, что общее число христианских воинов составляло шестнадцать тысяч человек. Германские историки XIX века путем различных умозаключений пришли к цифре, колеблющейся от семи с половиной до девяти тысяч христиан и от двенадцати до двадцати тысяч турок. Они утверждают, что за счет крестьян невозможно было прокормить сотни тысяч солдат и лошадей. (Пятьсот лет спустя, на том же месте сражения, в русско-турецкой войне 1877 года, как указал один из недавних исследователей, противоборствующие силы составляли восемь тысяч турок против десяти тысяч русских.)

Видин, западная болгарская столица, находившаяся под властью турок, стала первым завоеванием крестоносцев. У местного царя не было повода отстаивать стяг чужеземного завоевателя против превосходящих сил захватчиков, а потому город немедленно сдался, не предоставив французам удовольствия повоевать. Хотя кровь и пролилась, это была кровь командиров турецкого гарнизона. Тем не менее поле Видина послужило своего рода тренировочной площадкой для рыцарей де Невера и его свиты. Они почувствовали уверенность в себе и двинулись дальше. Силы турецкого гарнизона хватало для власти над болгарами, но было недостаточно для противостояния большой христианской армии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.